Казачья хата

С немолодой, но статной и улыбчивой женщиной Харитиной Федоровной Рогозней мне посчастливилось встретиться в 1980 году. Ее воспоминания - бесценная страничка нашей истории. Вот ее рассказ: «Родилась я в ста-

нице Петровской, в семье зажиточных казаков. Семью считали интеллигентной, так как мать служила в церкви. По мнению станичников это почетное дело. Кроме того, она умела готовить котлеты, подливу и другие «изящные» кушанья на удивление казакам, привыкшим к борщу, каше, жаркому по праздникам.

Хочу описать хату казака конца прошлого века. При постройке, несмотря на состав и численность семьи, ее делили на две половины: кухню (хатыну) и «вэлыкухату» (большую комнату, зал.). Редко где отгораживали горенку (хатынку) для дочери на выданье. В зале, на самом видном месте, гордость хозяйки - кровать. На кровати высокая перина, горки подушек. По числу подушек судили о благосостоянии семьи, а вообще в зале никто из семьи не спал. В переднем, «святом» углу - икона, убранная вышитым рушником. Такие же рушники развешивались по стенам для украшения. С той же целью прибивали бумажные цветы и даже... обертки от конфет. В каждой казачьей хате в зале вывешивали «карточки» - фотографии. Они донесли до нас облик дедов и прадедов с саблями в руках, подбоченившихся или гарцующих на горячих лошадях. Семейные фотографии... У многих они живы и сейчас.

Если семья была победней, то в зале под иконой ставила угольник - трехногий столик. А у казака побогаче стоял стол с буханкой белого хлеба, рядом со столиком - два диванчика с резными спинками и перильцами. И у тех, и у других семей рядом с иконой хранилась «граматка» - тетрадка с поминальными записями, за кого из родни и когда молиться, за здравие или за упокой. Рядом с «граматкой» - бумажный цветок. У иконы по большим праздникам зажигали лампадку и осторожно входили всей семьей в эту половину хаты. Только помолиться или попотчевать самых дорогих гостей дозволялось в зале. В остальное время «взлыка хата» стояла на запоре, как святыня. Казачьи дети с нетерпением ждали субботы, чтобы мамка разрешила взять из-под иконы зачерствевшую булку, а взамен она положит свежую. Вся семья ела черный хлеб, так что и полусухую булку дети быстро датили меж собой. В зале стоял сундук. Стулья редко у кого были - обходились лавками. На окнах обязательно росли бегония, алоэ, герань. Подбирали не только красивые, но и лечебные цветы.

Пол в хате был земляной - «долывка». По субботам его смазывали коровьим навозом, чтоб крепче держалась мазка. Все надо сделать аккуратно, быстро. Иначе... Смотришь, забежала соседка попросить угольков растопить печь. Нет, не угольки ей нужны. Ишь глаза бегают по стенам, по полу! И горе той неумелой или неряшливой хозяйке, у которой хлеб подгорел, пол в выбоинах, кровать в беспорядке - станичные кумушки засмеют.

Хатьша... Эта комната служила и кухней, и спальней, и столовой, тут же размещали родившихся зимой телят, ягнят... Большую часть хатыны занимала печь, в противоположном от нее углу - икона, а у богатых казаков их висело несколько. Ближе к окну ставили обеденный стол. Его крышка - чисто выскобленные доски. От порога до печки по всей стене вбиты крупные гвозди для одежды. Лишь выходная одежда хранилась в сундуке. У печи на стене висел посудный шкаф-мыснык, куда ставили напоказ гостям наиболее ценную и красивую посуду. А пользовались чаще одной большой деревянной миской и деревянными ложками. На ночь заносили в хатыну солому, расстилали ее по полу, покрывали рядном. Укрывались тоже домотканным рядном. Дети и старики спали на печи,  подростки на соломе,  а хозяева на деревянной лавке или кровати. Простыней не имелось, а блохи водились.

Как стирали казачки? Жгли «сояшнык» - ерше стебли подсолнечника, промывали золу и замачивали белье. Белоснежным оно не получалось. Не мудрствовали над пошивом рабочей обуви. Взяв овальный кусок воловьей шкуры, делали по краям дырочки, затягивали в них ремешок. Ставь ногу, обернутую в портянку, затягивай ремешок - и ты обут. В этих постолах даже люди среднего достатка работали, ездили в город, ходили в церковь. Но не доходя до храма, вынимали из свертка резиновые калоши или добротные сапоги, переобувались. Вот и получалось, что пара калош служила казачке десяток лет. Они были и гордостью семьи, и предметом зависти. В семьях царил строгий порядок. К старикам, своим или чужим, относились с трепетным послушанием. Отец мог выпороть всенародно взрослого сына или дочь, мог избить до полусмерти - никто не вмешается, не пресечет: «Его дытына - шо хоче, то и робэ».

Молодежь в компании пожилых людей не имела права голоса. У молодых были свои правила, свои увлечения. Летом ходили гулять на «тычок» - место на выгоне, хорошо утрамбованное, где можно плясать, играть в «гилки» (с мячом), «в бондаря». А зимой нанимали хату, покупали вскладчину керосин и резвились на посиделках. Танцевали польку, краковяк, польку-бабочку, барыню, гопака.

Надо признать, что казаки сплошь были неграмотными, темными, суеверными людьми. Очень верили в приметы. «Работала в воскресенье - вот родила ребенка-калеку». «Рубила в праздник ветки - цыпленок вывелся без ножек». «Мать украла и съела сливу - Бог наказал, у новорожденного на теле родинка величиной со сливу». «Яйцо нельзя воровать - в нем сорок грехов».

Перед Пасхой все христиане постятся семь недель, не едят продуктов животного происхождения. Наконец и Пасха. Помню, родители ушли в церковь причаститься, наказав нам: «Не подходите к столу, на котором разложены яйца, куры, творог. Бог с иконы глядит, тут же покарает!» Да разве вытерпишь! Закрыв икону полотенцем, мы разговлялись, а потом со страхом сидели на сеновале, ожидая грома и молнии, и дожидались: мать видела забытое полотенце на иконе и наказывала нас. Поучение продолжалось в церкви. Картина «Грешники в аду» была главным наглядным пособием. Даже дрожь брала нас от страха.

Перед революцией проложили железную дорогу. Стали появляться в Славянской всякие людишки: картежники, воры. Помню, задержали одного грабителя. Устроили на площади самосуд. Озверевшие люди били его чем придется, пока тот испустил дух. Откуда эта необузданная злоба у тех, кто еще вчера христосовался, плясал, весело пел? Видимо, от тяжелой жизни, суровых законов нравственности и чувства самосохранения.»

Давно ушла из жизни весачая, добрая женщина -труженица Харитина Федоровна Рогозняя, а образ ее на всю жизнь остался в моей памяти. Ясно помню, как сидела она в тот час, положив больную ногу на табурет и часто поглаживая синие бугры вен, как улыбалась карими глазами, ее тихий голос, впечатляющий рассказ. До сей поры удивляюсь, как ей, прожившей такую трудную жизнь, удалось в своем нехитром повествовании так просто, так необидно рассказать о горькой доле, о тяжелом быте казака-хлебороба.

Светлая память ей, оставившей нам свои воспоминания.