Пути достижения всегреческого единства, политические средства его достижения Исократ видел в серьезных преобразованиях полисного строя. Прямая демократия, при которой все граждане полиса практически могут участвовать в Народном собрании, а значит в управлении государством, перестает работать применительно к масштабам Греции, не говоря уже о регулярном участии во всегреческом Народном собрании для граждан колониальных полисов Великой Греции, Понта, Малой Азии. Проблема власти чрезвычайно занимала Исократа. Так, он ей посвятил трактат «Ареопагитик», посвященный рассмотрению древнего управленческого органа — совета афинских старейшин, афинских аристократов — Ареопага. Совет избранных в условиях демократии уже сам по себе предполагает делегирование воли каждого рядового полноправного гражданина.
Исократ пишет в «Ареопагитике»: «12. …Мы не сумели хотя бы на время удержать наше счастье; мы быстро утратили и разрушили его. Ибо у нас нет политии, которая могла бы заниматься нашими делами как должно. Мы даже не прилагаем никаких усилий, чтобы создать её надлежащим образом. 13. Разве мы не знаем, что успех приходит и остается не у тех, кто возводит вокруг себя самые красивые и крепкие стены или собирает наибольшее количество людей в одно и то же место, но у тех, кто лучше и рассудительнее других управляет своим городом. 14. Полития — душа города. Она имеет над городом такую же власть, как разум над телом. Она думает обо всем, сохраняет все полезное и избегает того, что приносит беду. Это ей служат и законы, и ораторы, и рядовые граждане; и каждый из них поступает хорошо или плохо в зависимости от своей политии. 15. А нас ничуть не заботит, что наша полития извращена. Мы и не думаем искать средства к её исправлению. Вместо этого, сидя по лавкам ремесленников, мы осуждаем теперешние порядки и сетуем на то, что никогда ещё при демократии нами не управляли хуже, чем теперь. На самом же деле в поступках и в образе мыслей, которых мы придерживаемся, мы любим внешнюю политию больше завещанной нам предками».
Исократ вроде бы апеллирует к демократическим идеалам древности, но на самом деле смысл его рассуждений подводит думающего читателя к убеждению, что постоянно политикой должны заниматься люди, свыше призванные к этому делу, говоря языком современным — умудренные профессионалы, члены избранного совета, а не прихотливая в настроениях толпа обывателей. Но даже и эта мысль не является конечной в политической стратегии Исократа. Видимо, уже ко времени написания «Ареопагитика» он составил свои более ранние трактаты «Похвала Елене» и «Бусирис», где Исократ совершенно определенно высказывается о достоинствах именно монархической формы правления, напрямую не противопоставляя ее полисной демократии.
«35. Собрав первым делом в одно место разбросанных по селениям жителей, Тесей создал такой город, что с тех самых пор по сегодняшний день он остается самым большим из всех греческих городов. Создав общее отечество и сделав души сограждан свободными, Тесей предоставил им равные возможности соревноваться в добродетели. Ведь он был уверен, что превзойдет всех, как стремящихся к добродетели, так и безразличных к ней. Он знал, что почести, которыми награждают люди, исполненные достоинства, приятнее почестей, оказываемых рабами. 36. Тесей был настолько далек от того, чтобы предпринимать что-либо против воли сограждан, что он пытался сделать народ хозяином государства. Сограждане же считали, что управлять Тесей должен один, полагая, что его единовластие надежнее и больше устроит их, чем собственная власть. Ведь Тесей не возлагал, подобно прочим, труды на других, оставляя себе одни удовольствия, но брал на себя опасности, оставляя плоды своих трудов в общее пользование. 37. И так всю жизнь Тесей прожил, не столкнувшись ни с какими кознями, любимый всеми; свою власть он не охранял наемниками, но оберегал её благомыслием граждан — по могуществу своему равный тирану, а по благодеянию — заступник народа. Он так хорошо управлял городом, что ещё и поныне в наших обычаях остается след его кротости».
Исаева пишет по этому поводу: «Уже в этой речи оратор начинает создавать высокий моральный облик идеального правителя… Исократ проводит четкое разграничение между властью мудрого правителя, царствующего с согласия граждан и благодаря своим выдающимся личным качествам, и тираном, опирающимся на военную силу, правящим вопреки воли граждан».
В другом своем трактате — «Бусирис» — «Исократ, как и Ксенофонт, в поисках новых государственных форм обратился к Востоку. Рассматривая неограниченную власть царя в Египте, он находит в ней немало привлекательных черт. Его заинтересовало египетское государство как один из видов централизованной власти. В отличие от Ксенофонта, который перенес на Восток свой идеал греческого правителя, Исократ в «Бусирисе» пытался перенести некоторые черты египетского управления в Грецию».
Конечно, привлекательность просвещенной эллинской монархии Исократ не формулирует столь однозначно как политическую цель. Он прекрасно понимает, что именно на идейном уровне для значительного числа полисных греков монархия ассоциируется с восточными деспотиями и полисными тираниями. Поэтому в отставании этой идеи Исократ не столь логически последователен, как в неизменном утверждении идеи всегреческого единства и необходимости разгрома Персии. Монархическая идея у Исократа преподносится многообразно в зависимости от политического контекста периодов, когда он составлял свои очередные речи. Меняются у него и образцы единовластных правителей. И только ко времени Филократова мира (346 года) он останавливается на кандидатуре Македонского Царя Филиппа.
Характерно, что такие видные апологеты и теоретики Российского Самодержавия, как Святитель Филарет (Дроздов), Митрополит Московский и Коломенский (1783—1867), Ф.И.Тютчев (1803—1873), К.П.Победоносцев (1827—1907), К.Н.Леонтьев (1831—1891), Л.А.Тихомиров (1852—1923), Н.И.Черняев (1853—1910), уделяя много внимания самой древности института монархии, насколько нам известно, в своих трудах не прибегали к авторитету Исократа. Объясняется это, на наш взгляд, вовсе не тем, что они ничего не знали об Исократе. Сведения о нем известны были даже российским гимназистам, не говоря уж об этих ученых мужах. Просто свою аргументацию Исократ выстраивал в совершенно определенных исторических условиях: в условиях полисного «сепаратизма». Во главу угла Исократ ставил государственное объединение всех греков в походе на Персию. Это было совершенно не актуально для России второй половины XIX — начала XX веков, которой тогда сепаратизм зримым образом так не угрожал. Но и сами монархические принципы, практически незнакомые Исократу, так как он сам никогда не жил в условиях монархии, порой излагались им довольно отвлеченно, умозрительно, что было явно недостаточным для реалий Российской Монархии.
Так, Л.А.Тихомиров в своем фундаментальном четырехтомном труде «Монархическая Государственность» (М., 1904—1905), обращаясь к теории и истории европейского монархизма, начинает с Римской Империи. Н.И.Черняев в своем исследовании «О Русском Самодержавии» (Харьков, 1894), отдавая дань «Монархии и монархизму Древнего Востока», сразу переходит к рассмотрению «Византийского Империализма». Характерно и то, что даже в предисловиях к дореволюционным изданиям речей Исократа и в энциклопедических справках о нем — именно о монархизме Исократа практически ничего не говорится.
На своеобразный монархизм Исократа специальное внимание первоначально обратили западноевропейские исследователи. Первое же отечественное исследование, посвященное собственно монархическим воззрениям Исократа, принадлежит перу известного петербургского историка античности Э.Д.Фролова. В первом выпуске периодического сборника статей «Проблемы отечественной и всеобщей истории» (Л., 1969. С. 3—20) содержится его статья «Монархическая идея у Исократа». Там он пишет: «Надо, однако, заметить, что общая оценка Исократа как политического публициста до сих пор окончательно не установилась. Ученые XIX века, занятые преимущественно исследованием литературной и художественной формы речей Исократа, вообще не обращали должного внимания на эту сторону его творчества. На рубеже столетий (XIX-го и XX-го. — Л.Б.) немецкие исследователи Р.Скала, а затем в особенности Ю.Белох и Эд.Мейер выступили с обоснованием политического значения произведений Исократа, подчеркнув их роль в подготовке почвы для политического объединения Эллады под эгидой Македонского Царя и для совместной Греко-Македонской экспансии на Восток».
Далее анализируя отраженную в историографии монархическую проблематику в творениях Исократа, Э.Д.Фролов пишет: «Совершенно очевидно, что для правильного суждения об Исократе большое значение имеет верная оценка отдельных его идей, в частности и его интереса к монархии. Историография конца XIX — начала XX веков много сделала для выяснения отдельных аспектов этого вопроса: было обращено внимание на обусловленность монархических устремлений Исократа его панэллинской программой, была отмечена связь его обращения к монархии с критическим отношением к современной афинской демократии. Однако многое осталось невыясненным, и в частности степень “монархизма” Исократа, то есть вопрос о том, насколько правомерно видеть в Исократе носителя идеи панэллинской “национальной монархии” или “монархии социальной”. Новейшая тенденция к критическому пересмотру прежнего взгляда на Исократа добавила к этому и другие более важные вопросы: о степени закономерности обращения Исократа к теме монархии, о принципиальности трактовки им этой темы. Недавно опубликованная диссертация Г.Келя (кстати, первая, насколько нам известно, специальная монография на тему о “монархизме” Исократа), хотя и наметила в целом правильное решение, однако вследствие нечеткости в трактовке отдельных моментов (например, отношение Исократа к демократии и полису вообще) не может считаться последним словом в затянувшемся споре».
И далее наш историк со всей категоричностью говорит: «Вопрос стоит так: было ли обращение Исократа к теме монархии свидетельством принципиальных его интересов к монархической форме, и если да, то как далеко шли эти интересы? Дать по возможности прямой и недвусмысленный ответ на этот вопрос и ставит своей целью настоящая работа».
Сам исследователь, анализируя речи Исократа 390—350 годов до Р.Х., приходит к мысли, что его монархические симпатии сложились не сами по себе, а на волне полисного кризиса и вызванного им критического отношения к не справившейся с кризисом демократии как таковой. Довольно умозрительные симпатии Исократа к «сильной власти» формировались скорее в рамках афинских аристократических представлений о порядке вещей, чем собственно из знаний реальной монархической практики. Первоначально Исократ апеллирует к более абстрактной идее архэ-державы, а точнее — федерации или даже более расплывчатой конфедерации греческих полисов и колоний при верховенстве-гегемонии Афин или при совместной гегемонии Афин и Спарты.
В трактате «Ареопагитик» Исократ излагает свою программу реорганизации полисного строя Афин якобы по заветам седой старины: «21. Наиболее же содействовало хорошему управлению городом то, что существовали две признанные формы равенства. Одна из них предоставляла всем одинаковые права, другая воздавала каждому должное. Хорошо понимая, какая из них была более полезной, наши предки отвергали как несправедливое то равенство, которое требовало одних и тех же почестей для хороших (crhstoj) и дурных (ponhrouj), (22) они предпочли ту, которая оценивает и наказывает каждого по его заслугам. Положив это в основу управления городом, они не замещали должностей по жребию из всех граждан, но отбирали лучших и наиболее способных к тому или другому виду государственной деятельности. Ибо они надеялись, что и все остальные будут вести себя так, как и руководящие делами государства. 23. Такой отбор они считали более демократичным, чем выборы по жребию. Ведь при жребии все решает случайность, и высшие должности часто могут получить сторонники олигархии, тогда как при отборе добродетельных кандидатов народ получит полную возможность избирать людей, наиболее преданных существующей политии… 26. …Наши предки ясно понимали, что народ, подобно тирану, должен назначать представителей власти, карать провинившихся и выносить решения по спорным вопросам; а люди, располагающие достаточными средствами к жизни, должны посвятить себя заботам об общественных делах как слуги народа».
Как справедливо отмечает Э.Д.Фролов: «Не может быть никаких сомнений, что изложенная таким образом программа Исократа преследовала цели коренного преобразования государственного строя Афин в олигархическом духе. В рассуждениях Исократа нашли отражения все основные моменты традиционной олигархической доктрины: отрицание всеобщего, уравнительного равенства, … критика способа замещения должностей по жребию, … негодование по поводу посягательств бедноты на собственность состоятельных людей, призыв к возрождению Ареопага — древнего органа афинской аристократии».
Далее Фролов рассуждает: «В этих условиях, по мере того как политический хаос и социальная смута все ярче демонстрировали несостоятельность полисных республик вообще, закономерным было усиление интереса к сильной личности… Возникновение такого интереса уже давно было подготовлено спекулятивной философией V столетия, — софистами и Сократом, с их вниманием к мыслящей личности, с подчеркиванием права сильного или совершенного в интеллектуальном (у Сократа также и в нравственном) отношении человека на господство, с указанием на необходимость профессионального знания для выполнения любых общественных функций. Теперь под влиянием политической действительности этот абстрактный интерес должен был развиться в конкретную политическую идею, стать монархической доктриной. У Исократа ростки этого нового интереса можно обнаружить уже в самых ранних произведениях, в частности в речи “об упряжке”, датируемой приблизительно 396/5 годом. Сохранившаяся заключительная часть речи посвящена безудержному прославлению Алкивиада как сильной личности, как спасителя государства (курсив Фролова. — Л.Б.) в период общегражданской смуты (смотрите в особенности § 16 и следующие). И в литературном отношении эта речь замечательна: она зародыш нового жанра, созданного именно Исократом. По форме она судебная, она является на самом деле ранним образцом Исократовых энкомиев нового типа — не в память далеких героев, а в честь недавних современников».
Исследователь, в свете данного тезиса перебирая определенные места из последующих трактатов ритора — «Похвала Елене» (§ 18), «Бусирис», «Об обмене имуществ» (§ 101 и сл.), «Филипп» (§ 105 и 109), «Панафинейская речь» (§ 72 и 119), — отмечает, что: «Это внимание к личности, постоянно выставляемой на первый план, было характерно не только для одного Исократа, но и для многих других писателей IV века, однако у Исократа эта особенность выступает наиболее ярко, свидетельствуя о несомненном движении автора от полисных, республиканских идеалов к новому, монархическому. Во всяком случае позиция Исократа здесь резко отличается от позиции такого последовательного защитника республиканских принципов, каким был Демосфен».
Э.Д.Фролов объясняет, что «Непосредственной причиной, вызвавшей обращение Исократа к теме монархии, явилось разочарование в возможностях осуществления его панэллинской программы под руководством Афин».
«Принципиальное значение имело развитие Исократом взгляда на монархический образ правления как на лучшую форму правления вообще. С наибольшей четкостью и полнотой это выражено в речи III — «Никокл, или К жителям Кипра» (§ 14—26). Автор прежде всего указывает, что монархическое устройство превосходит все другие более справедливым распределением политических прав и привилегий».
В самом деле, здесь Исократ уже без околичностей противопоставляет несправедливую уравниловку при демократии достоинствам монархической иерархии: «15. …Олигархические и демократические государства всегда добиваются равенства среди тех, кто располагает гражданскими правами, и у них высоко ценится, если один ни в чем не может иметь преимущества перед другим, — обстоятельство, которое на руку дурным людям (ponhroij). Напротив, государство с монархическим устройством более всего предоставляет привилегий тому, кто в особенности выделяется своим достоинством (лучшему — beltistw), затем — следующему за ним, потом — третьему, четвертому и так далее по тому же принципу. И если даже это не везде осуществляется на практике, то, по крайней мере, таково намерение монархического государства».
Конечно, такой порядок возможен в представлении Исократа только в случае наличия соответствующего этим идеалам монарха. «Идеальный правитель-монарх у Исократа, так же как и у сократиков Антисфена и Ксенофонта… скорее, мудрый пастырь, первый и лучший служитель государства, видящий в гармонии своих интересов и интересов граждан залог успешного своего правления… Монархическая власть, воплощенная в правителе с такими качествами, и является в глазах Исократа идеальной формой».
В чем этот идеал? В речи II «К Никоклу» Исократ так наставляет вступившего на престол правителя Кипра, какими должны быть цари: «15. …Они должны относиться благожелательно к людям и любить свой город. Ведь невозможно как следует управлять ни лошадьми, ни собаками, ни людьми, ни кем-либо другим, если не относиться с любовью к тому, кого приходится опекать. Заботься о народе и ставь выше всего, чтобы твое правление было ему угодно. 16. Знай, что из всех форм правления — и олигархических, и всяких иных, — те дольше других сохраняются, которые лучше всего заботятся о народе. Ты сможешь отлично управлять народом, если не будешь позволять бесчинствовать толпе и не станешь спускать бесчинства над нею другим, если, напротив того, будешь следить, чтобы лучшие жили в почете, а прочие ни в чем не терпели обиды. Это первый и самый важный принцип хорошего правления».
«21. Наиболее надежной охраной для себя считай доблесть друзей, преданность граждан и собственный разум… Заботься о личном имуществе граждан; имей в виду, что все их траты расточают, а все их приобретения увеличивают твое собственное состояние. Ведь все, что принадлежит населению города, составляет собственность того, кто правильно в нем царствует. 22. Всегда старайся показать, что ты более всего ценишь правду, чтобы твои слова внушали больше доверия, чем клятвы других».
«31. Не думай, что всем прочим следует жить благопристойно, а царям позволено предаваться беспутству; лучше сделай собственную скромность примером для других, памятуя о том, что нравственный облик всего государства всегда схож с характером правителя. Пусть будет для тебя признаком успешного царствования, если ты увидишь, что, благодаря твоим стараниям, подданные твои все более преуспевают в богатстве и благоразумии».
Э.Д.Фролов отмечает: «В качестве конкретного примера идеального правителя выступает у Исократа… Эвагор, прославлению которого оратор посвятил специальное произведение (речь IX)… Прославление Эвагора не знает у Исократа границ и к концу превращается в настоящий апофеоз (см. § 70—72; ср. § 29, 39), предвосхищая, таким образом, характерное для эллинистического времени обожествление монархов».
«В произведениях Исократа мы найдем многочисленные реминисценции обычного, отрицательного отношения к тирании. Слово «тиран» и производные от него употребляются, как правило, в отрицательном смысле, причем в некоторых случаях встречается характерное противопоставление: тирания — царская власть (см.: VIII § 142; V § 154)».
Но поскольку собственно тирания не имеет отношения к «идее монархии», эту тему здесь мы оставим в стороне и не будем касаться взаимоотношений Исократа с тиранами Тимофеем Понтийским и Дионисием Старшим Сиракузским.
«В 40—30 годах IV века внимание Исократа привлекла к себе… македонская монархия, с которой он… попытался связать осуществление своей панэллинской идеи. Эта попытка нашла отражение в большой речи «Филипп», отчасти в письмах II и V, обращенных соответственно к Филиппу и его сыну Александру. В речи и в письме к Филиппу оратор подчеркивает огромные возможности, которыми располагает македонский царь для осуществления заветной цели — объединения эллинов и совместного похода на Восток… Признавая невозможным осуществление своей панэллинской идеи без помощи македонского царя и потому призывая его вмешаться в греческие дела, он, тем не менее, подчеркивал необходимость мирного объединения Эллады,. и стороннему монарху отводил лишь роль инициативного вождя или арбитра, благодетеля эллинов — не их самовластного царя (см. V, § 154). Подобно другим греческим писателям IV века, склонившимся в сторону монархии, Исократ, таким образом, никогда не мог радикально порвать с традиционным полисным образом мышления».
Исследовательница античности В.И.Исаева писала по этому поводу:
«Исократ видел захватнические планы Филиппа в отношении Греции, не идеализировал царя… Завоевательную политику Филиппа он пытался направить в русло, выгодное для Греции. Македонский правитель выбран главой похода в силу сложившихся обстоятельств. Исократ считает обращение к нему единственной возможностью спасти Грецию от завоевания, а общество от разложения. Обращает внимание обилие терминов (в речи «Филипп». — Л.Б.), обозначающих подчинение, там, где речь идет о взаимоотношениях Македонии с покоренными племенами, о господстве над варварами (barb£roij), варьируются понятия абсолютной власти (sunasteia, despotej, basilteuj). Там же, где упоминается о политике Македонии по отношению к Греции, автор старается избегать подобных выражений, эти дефиниции замещаются другими, применяемыми для описания внутренней политики Эллады — arch, dunamij (“главенство, мощь, сила”). В них отсутствуют оттенки подчинения, подчеркивается равноправное партнерство.
Постоянно встречаются ссылки на генеалогию, подчеркивающие греческое происхождение македонского царя (Isocr. Phil. § 32—34). Указывается, что предкам Филиппа была предоставлена царская власть (basileia) и гегемония (hgemonia) на вечные времена (Isocr. Phil. § 33). Применение двух этих терминов подчеркивает различные функции власти для македонского правителя: царская власть — для Македонии, гегемония — для Греции. Тезис подкреплен утверждением, что к эллинам надо относиться как к друзьям и союзникам, они не терпят принуждения (Isocr. Phil. § 5, 16, 45, 68, 79—80, 107). Исократ сообщает царю, что предки Филиппа никогда не стремились властвовать над эллинами, что греки не терпят монархии (Isocr. Phil. § 107).
Проведено четкое размежевание функций македонского правителя: по отношению к грекам — верный (pistoj), по отношению к варварам — грозный (foberoj — Isocr. Phil. § 80; сравните Areopag § 51). Исократ утверждает, что предок Филиппа стал в Македонии царем, но не господином, не деспотом, поэтому его царствование было отлично от остальных (Isocr. Phil. § 105—108). При этом под царским образом правления подразумевается власть не персидских, а спартанских царей. В тексте противопоставляется власть царя (basilikwj) и власть тирана (turannikwj). Автор разъясняет, что монархическая форма правления связана со многими опасностями, избежать которых можно лишь при правильной политике (Isocr. Phil. § 108, 154). Мысль подана замаскировано, она связана не с самим Филиппом, а с его предками».
Эти наблюдения Исаевой указывают на то, что необходимо более детальное терминологическое, с привлечением методов сравнительной филологии, исследование мест в трактатах Исократа, посвященных пониманию власти как таковой и царской власти в частности. Но в рамках учебного доклада и даже более крупной студенческой работы (курсовая, диплом) провести такое исследование не представляется возможным, поскольку оно потребует фундаментального изучения текстов Исократа на языке оригинала.
Но вернемся к единственной русской работе о монархизме Исократа. В заключение своей статьи Э.Д.Фролов резюмирует:
«Принципиальность монархических устремлений Исократа не исключает их ограниченности. Он… так и не смог отказаться от некоторых важных представлений полисного периода и, теоретически признавая монархию лучшим видом государственного устройства, не мог решиться на признание практическое — на внедрение монархического принципа в политическую жизнь греков. Проекты политических преобразований, разрабатывающиеся им для своего родного города, вращаются в рамках традиционных олигархических идеалов. Для монархии он отводил место лишь в своей внешнеполитической, панэллинской программе… Оратор нигде… не уточняет, какую именно роль должна будет играть монархия в жизни греков после осуществления панэллинской программы, какую форму примет объединенная Эллада и какое место будет отведено македонскому царю… Нет никаких оснований признавать Исократа борцом за “национальную монархию”; нет также оснований и для того, чтобы в его абстрактных представлениях о долге идеального правителя видеть идею “социальной монархии”. В известном монархизме Исократа сомневаться не приходится, и в этом смысле он был таким же предтечею эллинизма, как и Ксенофонт. Но как и для Ксенофонта, как для Платона и Аристотеля, этот монархизм не стал для Исократа всеобъемлющей доктриной, исключающей идею свободного и автономного полиса».
Статья Э.Д.Фролова «Монархическая идея у Исократа» и книга В.И.Исаевой «Античная Греция в зеркале риторики: Исократ» являются значительным научным прорывом в отечественном изучении проблемы монархизма у древнегреческого публициста. Но эти исследования не закрывают окончательно тему, а напротив, позволяют поставить некоторые вопросы для дальнейшего изучения проблемы.
Можно предположить, что монархические идеи были навеяны Исократу и другим его современникам не только политическими реалиями и усилением Македонии, но и собственно эллинскими религиозно-мистическим преданиями, долетописными преданиями о царствах на территории Греции, о династии Гераклидов и т.п. Этот культурный пласт как источник монархических идей для современников Исократа в российской науке рассмотрен пока довольно пунктирно.
Более детальные сопоставления сохранившихся мифологических преданий о греческих царях или царях, связанных с греческим прошлым, сопоставление мифологических мотивов в монархических пассажах литературных трудов той эпохи при сопоставлении их с трактатами Исократа, возможно, несколько прояснят генезис европейской монархической идеи того времени.
Вероятно, такое исследование позволит что-то объяснить в возрождении монархических идей и у ближайших духовных наследников эллинизма — у римлян, в постепенном становлении имперской идеи, также выражавшей некую организованную «всеобщность», «панегиричность»: латинское «импер» буквально означает — «надо всем».
Характерно, что наследие Исократа было востребовано и в Византийской Империи. Так, православный историк, идеолог христианского монархизма Михаил Пселл (1018 — ок. 1096) был привержен искусству изящного литературного изложения. У него есть небольшой трактат «О стиле некоторых сочинений», где он отдает дань мастерству нашего героя в контексте всего античного наследия:
«Те, кто читает книги про Левкиппу, про Хариклию и иные услаждающие вещи, сочинения Филострата Лемносского и все написанное Лукианом ради веселой забавы, напоминают мне людей, которые строят дом и готовятся украшать его рисунками, каменьями и прочими прелестями, не укрепив прежде основания, не вбив столпов, не возведя стен и не сложив кровли.
И многие находят, что поступающие так правы. Иные даже пробовали, по-моему, писать какие-то небольшие сочинения напыщенным слогом. У них с первой же буквы гремел гром и раздавался звон, и потому, как после блеснувшей молнии, все меркло. В кратких письмах и не очень длинных обращениях бывает годен и такой слог, ибо тут нет запутанных изгибов речи, и невзыскательному слушателю приятна цветистая красочность. Но в сочинениях и там, где речь проходит через разные повороты и нужно показать силу творчества, эта красота медвяной речи мешает слушать. Ведь помимо услаждающей формы существуют иные. В одних частях рассуждения нужна сладость, в других — жесткость; иногда слог должен быть выспренним, иногда совсем простым. Нужно то напрягать и сосредоточивать свой ум, то расслаблять его и успокаивать. Непростое это дело — умение точно употребить слово. Тут совсем не то, что при посвящениях в таинства. Там начинают с первых посвящений и кропильниц, а потом уже подходят к святыне; прежде несут факел, а уже потом священнодействуют. Тут, напротив, кто хочет стать совершенным знатоком словесных тонкостей, пусть сначала устроит улей, а затем уже ищет цветы.
Я ведь тоже начинал так и брался за книги, в которых находил и росу, и душистую смолу, и цветы. Но я не обретал в себе сил для проворного бега к цели моего труда и осекался на первом же прыжке. И тут я свернул на другую дорогу, лучшую и вернейшую. Покинув Харит, я перенес свои заботы на муз, воздавая почтение каждой из них — и той, которой подчинена прозаическая речь, и самой Каллиопе. Теперь я выбрал себе книги Демосфена, Исократа, Аристида и Фукидида. К этому списку прибавлял я и платоновские диалоги, и все сочинения Плутарха, и то, что сохранилось от Лисия и от нашего Богослова Григория, который для меня стоит выше всех по своему уму и красоте. У Демосфена я взял то, что пригодно любому делу, и научился, как лучше строить речь. У Исократа — точности выражений, древнему изяществу и чистоте речи, у Аристида — той мощи, которая приносит наслаждение, правильности эпихерем, умению обращаться с многочисленными энтимемами и словесными приемами. У Фукидида — тому, как вводить новшества в язык, напрягать мысль. Я находил у него не красоту, а рассудительность, правильное соединение слов и умение по-разному выражать свои мысли. Соединение же всех прелестей, всех поворотов мысли и всех ее звучаний я нашел, по-моему, у Плутарха. Я наслаждался и простотой его рассказа, и умением на разные лады выражать свою мысль. Искусство Лисия выручало меня в любом случае. Но больше всех помогала мне наша муза богословия, сладостная лира и громогласная труба.
Если в моем сочинении я хотел говорить прикровенно, намеками, то этому научили меня речи Фукидида. Если нужны были искусственные приемы, чтобы построить речь, то образцом мне служило демосфеновское искусство. Слог же Исократа удовлетворял меня тогда, когда приходилось разъяснять предмет точно, не впадая в противоречие и не изменяя смысла. Платон же божествен, но ему подражать невозможно. Кажется, что к его ясности легко приблизиться, на самом же деле это крутая вершина, на которую трудно взойти. Те, кто сравнивают его с сочинениями Лисия и Фукидида, и хотят, чтобы он писал, как они, эти люди, нахожу я, напрасно читали Платона. Если бы не было Григория, сильного в добродетели и в слове, то, сравнивая Платона со всеми философами и риторами, я бы признал его слог несравненным. После долгого общения с этими мужами, мне, чтобы придать великолепие своей речи, понадобилась и приятность слога. Вот тогда-то я, для полного украшения, взял повести и о Хариклии, и о Левкиппе, и все подобные им книги, какие только существуют. Про себя скажу, что из каждой я выбирал для себя хорошие свойства. В свою речь я вводил украшения отовсюду, и взятое из разных мест сливается в ней в единый образ. Я, один, впитал в себя многих. Если же станут читать мои книги, то один превратится во многих».
Это достаточное убедительное свидетельство того, что средневековые образованные византийцы осознавали себя по крайней мере культурными наследниками античности, но возможно и монархизм Исократа был одной из причин симпатии Михаила Пселла к своему литературному предшественнику.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему