Сильная набожность, которая заметна в Иоанне на всем протяжении его жизни, содействовала тому, что она так легко принял религиозные внушения от лица духовного, священника Сильвестра. С другой стороны, ненависть к вельможам, которой он напитался во времена своего детства, облегчила доступ к нему человека, не принадлежавшего по происхождению своему и сану к вельможам. Сам Иоанн говорит, что именно это побуждение заставило его приблизить к себе Сильвестра, то же побуждение заставило его облечь полным доверием и Адашева, человека относительно низкого происхождения.
Привыкнув советоваться и слушаться Сильвестра в религиозных и нравственных делах, питая к нему неограниченное доверие, царь не мог не советоваться с ним и в делах политических. Но здесь, уже помимо всяких других отношений, возникло и неприязненное столкновение между ними. Привыкнув требовать от Иоанна исполнения своих религиозных и нравственных советов, как от частного человека, Сильвестр стал требовать исполнения своих политических советов. Царь, в свою очередь, не хотел приносить в жертву свои государственные мысли в жертву тому уважению, которое он питал к нравственным достоинствам Сильвестра. Так возникла та тягость, которую начал испытывать Иоанн от притязаний последнего. Например, Иоанн принял твердое решение покорить Ливонию, это решение сделалось постоянным, господствующим стремлением Иоанновых преемников, за это решение Петр Великий благоговел перед Иоанном. Но против этого решения восстали бояре и особенно Сильвестр – вместо покорения Ливонии они советовали царю покорить Крым. Иоанн отвергнул такой совет и продолжал Ливонскую войну.
Сильвестр стал внушать Иоанну, что все неприятности, которые его после этого постигали, болезни его самого, жены, детей есть божие наказания за то, что он не слушался его советов, продолжал воевать с ливонцами. Бесспорно, что Сильвестр был вообще человек благонамеренный, муж строгого благочестия, что особенно давало ему власть над набожным Иоанном. Для объяснения своего неприятия Ливонской войны он выставлял благовидные причины – вместо того, чтобы воевать с христианами, слабыми и безвредными, лучше воевать с неверными, беспрестанно опустошающими границы государства и тому подобное. Из известного Домостроя можно увидеть, что Сильвестр был человек, иногда предававшийся мелочам, так, взявшись управлять совестью и нравственным поведением молодого царя, он входил в этом отношении в ненужные подробности, которые раздражали Иоанна. Природа последнего, несомненно, требовала сильного сдерживания, но при этом требовалась и большая осторожность, нужна была мера.
Однако, несмотря на неприятные столкновения по причины различия во взглядах на некоторые вещи, Иоанн Грозный, без сомнения, не поколебался бы в своей доверенности и привязанности к Сильвестру и Адашеву, если бы продолжал верить в их полную привязанность к своей особе и к своему семейству. Но серьезная болезнь заставил Иоанна потерять эту веру.
В 1553 году, вскоре после возвращения из казанского похода, Иоанн Грозный опасно заболел. Ему предложили (вероятно, братья царицы) написать духовную и взять клятву верности сыну своему, младенцу Димитрию, с двоюродного брата, князя Владимира Андреевича Старицкого, и бояр. Удельный князь не замедлил выставить свои права на престол после смерти Иоанна, мимо племянника Димитрия, вопреки новому обычаю престолонаследия, за который так стояли все московские князья. Некоторые верные Иоанну и его семейству люди вооружились против Владимира, Сильвестр принял сторону последнего, а отец другого любимца Иоанна, окольничий Федор Адашев, прямо объявил, что встает на сторону Владимира против наследника Димитрия.
Чтобы объяснить подобное явление, необходимо вспомнить, что Сильвестр и Адашев, пользуясь неограниченным доверием царя в выборе людей, вынуждены были оставить при дворе и во всех частях управления многочисленную и сильную партию людей, которые, будучи обязанными им своим возвышением, своими должностями, разделяли бы с ними их стремления. Известно, что Иоанн Грозный, избирая какого-нибудь духовного сановника, посылал Сильвестра поговорить с ним, изведать его ум и нравы; в делах военных и гражданских такое же влияние на выбор людей имел Алексей Адашев. Влияние Сильвестра и его советников могло встретить препятствие только в одном близком к царю семействе – Захарьиных-Юрьевых. Отсюда ненависть партии Сильвестра к царице Анастасии и ее братьям, ненависть, которая могла вызвать со стороны последних такое же чувство. Советники Сильвестра сравнивали Анастасию с Евдокией, женой византийского императора Аркадия, гонительницей Златоуса, подразумевая под Златоусом Сильвестра. Курбский называет Захарьиных-Юрьевых клеветниками и нечестивыми губителями всего Русского царства.
И вот, в случае смерти царя и во время малолетства сына его правительницей будет Анастасия, которая, разумеется, даст большое влияние своим братьям. Именно поэтому партия Сильвестра решительно объявляет, что они не хотят повиноваться Романовым и поэтому признают наследником престола князя Владимира Андреевича.
Верными Иоанну и его семейству остались немногие, среди них – князь Владимир Воротынский и дьяк Иван Михайлович Висковатый. Именно они пытались уговорить князя Владимира Андреевича принести присягу младенцу Дмитрию, на что князь сильно рассердился и стал угрожать, заявив Воротынскому: «Ты б со мною не бранился и не указывал и против меня не говорил». Но Воротынский остался верен Иоанну и ответил Старицкому, что принес присягу своему государю и если ему прикажут, готов сражаться даже против князя Владимира Андреевича.
Между боярами начался спор, поднялся крик и шум и все это при больном царе, который находился в сознании. Он пытался объяснить им, что они приносят присягу его сыну, а не Захарьиным-Юрьевым, и служить они будут царевичу Димитрию, а не Захарьиным. Но бояре принять этого не захотели, Федор Адашев высказался за всех: «Тебе государю и сыну твоему царевичу Димитрию крест целуем, а Захарьиным, Даниле с братией, нам не служить; сын твой еще в пеленках, а владеть нами будут Захарьины, Данила с братией; а мы уж от бояр в твое малолетство беды видали многие». Практически все бояре отказались принести присягу младенцу. Но были и те, кто к вечеру этого дня поцеловал крест и принес присягу.
Царь Иоанн велел приготовить целовальную запись, по которой приводился к присяге князь Владимир Андреевич Старицкий. Но по приезду князь решительно отказался приносить присягу. Бояре, которые были верны Иоанну, убеждали князя Владимира и его сторонников принести присягу и поцеловать крест. Но они на это не соглашались. Между тем Старицкий и его мать стали собирать вокруг себя людей и раздавать им жалование. Присягнувшие бояре пытались его пристыдить, но Владимир лишь сильнее рассердился. Тогда бояре стали его опасаться и перестали допускать его к царю. Тут то и произошло то, что потом вызвало у Иоанна подозрения в верности Сильвестра. Сильвестр, молчавший до сих пор, заявил боярам: «Зачем вы не пускаете князя Владимира к государю? Он государю добра хочет!». Бояре отвечали: «Мы дали присягу государю и сыну его, по этой присяге и делаем так, как бы их государству было крепче». С этого момента и началась вражда у присягнувших бояр с Сильвестром и его советниками.
На следующий день Иоанн призвал всех бояр и приказал им принести присягу, при этом он объявил, что если они этого не сделают, то верные ему и его семейству люди увезут царевича Димитрия, так как он знает, что произойдет после того, как к власти придет князь Владимир Андреевич. Слова о том, как поступит князь Владимир с семьей Иоанна, когда станет царем, показали, какие мысли не душе у больного царя. Испугавшись таких жестоких речей, бояре присягнули не верность царевичу Иоанну. Затем, по одной из летописей, бояре насильно заставили присягнуть на верность князя Владимира.
Иоанн выздоровел. Летопись говорит о том, что с тех пор пошла вражда не только с боярами, но и с Сильвестром и Адашевым. Но летописец не говорит о непосредственном выражении этой вражды и о скорой мести. Недоверие и другие тяжелые чувства затаились на дне души Иоанна, так как неожиданное, чудесное выздоровление от тяжелой болезни располагало к радости и благодарности к богу. Кроме того, если начать вражду с Сильвестром и Адашевым, то это означало разрыв всех установившихся связей. К этому Иоанн не был готов, он не мог противопоставить сторонникам Сильвестра и Адашева, обступивших престол, своих людей, так как их было слишком мало. А также нужно было учитывать, что Сильвестр и Адашев открыто не присягнули князю Владимиру Андреевичу.
Но через семь лет, в 1560 году, Иоанн удалил Сильвестра и Адашева от двора. Сам Иоанн так говорит о причинах удаления в своем письму к Курбскому, в то время уже бежавшему за границу: «Видя измены от вельмож, мы взяли вашего начальника, Алексея Адашева, от гноища и сравняли его с вельможами, ожидая от него прямой службы. Какими почестями и богатствами осыпали мы его самого и род его! Потом для духовного совета и спасения души взял я попа Сильвестра, думая, что он, предстоя у престола владычного, побережет души своей; он начал хорошо, и я ему для духовного совета повиновался; но потом он восхитился властию и начал совокупляться в дружбу (составлять себе партию), подобно мирским. Подружился он с Адашевым и начали советоваться тайком от нас, считая нас слабоумными, мало-помалу начали они всех вас бояр в свою волю приводить, снимая с нас власть, частию равняя вас с нами, а молодых детей боярских приравнивая к вам; начали причитать вас к вотчинам, городам и селам, которые по уложению деда нашего отобраны у вас; они это уложение разрушили, чем многих людей к себе привязали. Единомышленника своего, князя Димитрия Курлятева, ввели к нам в синклитию и начали злой совет свой утверждать: ни одной волости не оставили, где бы своих угодников не посадили; втроем с Курлятевым начали решать и местнические дела; не докладывали нам ни о каких делах, как будто бы нас и не было; наши мнения и разумные они отвергали, а их и дурные советы были хороши». Так было во внешних делах; во внутренних же мне не было ни в чем воли: сколько спать, как одеваться – все было ими определено, а я был как младенец. Но разве это противно разуму, что в летах совершенных не захотел я быть младенцем? Потом вошло в обычай: я не смей слова сказать ни одному из самых последних его советников; а советники его могли говорить мне что им было угодно, обращались со мною не как со владыкою или даже с братом, но как с низшим; кто нас послушается, сделает по-нашему, тому гонение и мука; кто раздражит нас, тому богатство, слава и честь, попробую прекословить – и вот мне кричат, что и душа-то моя погибнет, и царство-то разорится. И такое утеснение увеличивалось не день ото дня, но час от часу. Когда мы с христианскою хоругвией двинулись на безбожный язык Казанский, получили над ними победу и возвращались домой, то какое доброхотство оказали нам люди, которых ты называешь мучениками? Как пленника, посадивши на судно, везли с малым числом людей сквозь безбожную и неверную землю! Когда по возвращении в Москву я занемог, то доброхоты эти восшатались, как пьяные, с Сильвестром и Адашевым, думая, что нас уже нет, забыв благодеяния наши и свои души, потому что отцу нашему целовали крест и нам, что, кроме наших детей, другого государя себе не искать; хотели воцарить далекого от нас в колене князя Владимира, а младенца нашего погубить, воцарив князя Владимира. Если при жизни нашей мы от своих подвластных насладились такого доброхотства, то что будет после нас? Когда мы выздоровели, Сильвестр и Адашев не переменили своего поведения: на доброжелателей наших под разными видами умышляли гонения, князю Владимиру во всем потакали, на царицу нашу Анастасию сильную ненависть воздвигли, уподобляя ее всем нечестивым царицам, а про детей наших тяжело им было и вспомянуть. Когда князь Семен Ростовский изменил и мы наказали его с милостию, то Сильвестр с вами, злыми советниками своими, начал его держать в великом бережении и помогать ему всяким добром и не только ему, но и всему роду его. Таким образом, изменникам нашим было хорошо, а мы терпели притеснение, в одном из этих притеснений и ты участвовал: известно, что вы хотели судить нас с Курлятевым за Сицкого. Началась война с ливонцами; Сильвестр с вами, своими советниками, жестоко на нас за нее восставал: заболею ли я или царица, или дети – все это, по вашим словам, было наказание божие за наше непослушание к вам. Как вспомню этот тяжкий обратный путь из Можайска с больною царицею Анастасиею? Единого ради малого слова непотребна. Молитвы, путешествия по святым местам, приношения и обеты ко святыне о душевном спасении и телесном здравии – всего этого мы были лишены лукавым умышлением; о человеческих же средствах, о лекарствах во время болезни и помину никогда не было. Пребывая в таких жестоких скорбях, не будучи в состоянии сносить такой тягости, превышающей силы человеческие, и сыскав измены собаки Алексея Адашева и всех его советников, мы наказали их милостиво: смертной казнию не казнили никого, но по разным местам разослали. Поп Сильвестр, видя своих советников в опале, ушел по своей воле, и мы его отпустили не потому, что устыдились его, но потому, что не хотели судить его здесь: хочу судиться с ним в будущем веке, пред агнцем божиим; а сын его и до сих пор в благоденствии пребывает, только лица нашего не видит. А мирских людей мы наказали по их измене: сначала смертною казнью не казнили никого; но всем приказано было отстать от Сильвестра и Адашева, не иметь с ними сообщения, в чем и взята была со всех присяга; но советники их, которых ты называешь мучениками, приказ наш и крестное целование вменили ни во что, не только не отстали от изменников, но и больше начали им помогать и всячески промышлять, чтобы их в первый чин возвратить и составить на нас лютейшее умышление, и так как злоба обнаружилась неутолимая, то виновные по своей вине суд и приняли».
Поможем написать любую работу на аналогичную тему