Возможности феноменологического подхода для анализа социокультурного состояния России

Согласно феноменологической социологии, наряду с детерминацией объективных структур, существует детерминация со стороны сознания индивидов, которые через конкретные социокультурные действия, "процессы коммуникативной интеракции и их последствия", по существу, осуществляют конструирование социальной реальности. Этот принципиальный методологический подход разрушает обманчивое ощущение простоты общественных преобразований, сводимых к замене одних институциональных структур на другие. Из него следует, что переход России от социокультурных реалий традиционного общества к реалиям современного плюралистического общества предполагает не только создание адекватных институтов, но и утверждение плюрализма "жизненных миров" в сознании россиян, как результат столкновений и партнерствалокальных социокультурных реальностей, которые могут быть весьма своеобразны в разных социальных и этнических контекстах.

Российские реформаторы последнего десятилетия исходили из того, что достаточно покончить с характерными советскими институтами (монополией компартии на власть, государственным тотальным контролем над экономикой, директивно заидеологизированными культурой и наукой и т.д.), заменив их институтами рынка, парламентаризма, открытой культуры, общественными науками, освобожденными от идеологических и ценностных пристрастий, как перед страной откроются демократические перспективы, предполагающие достойное место России в мировом сообществе современных плюралистических стран.

Несомненно, новые экономические и политические структуры способствовали изменению ценностных ориентаций и самоидентификаций у миллионов людей. Многие из них отказались от прежних идеалов и ценностей и искренне пытаются приспособиться к новому образу жизни, явно и латентно конструируя соответствующие "жизненные миры". И тем не менее, значительные результаты социокультурных преобразований суть не то, чем они представляются даже самим социальным агентам.

Приведем несколько весьма показательных примеров, свидетельствующих о коллизиях "жизненных миров" россиян, о неоднозначности результатов первых попыток приближения страны к декларированным ценностям политического и экономического плюрализма.

По данным социологических исследований, подавляющее большинство населения поддерживает рыночные преобразования. Многие преуспевающие агенты экономического поля искренне верят, что они уже думают, живут и действуют "по общецивилизационным нормам", что они "достопочтимые члены" общества и олицетворяют собой будущее России. Между тем масштабы нечистоплотных финансовых комбинаций, настрой предпринимателей на сиюминутную рваческую прибыль с исключительной выгодой для себя свидетельствуют лишь о симуляции цивилизованных рыночных отношений. Да и обыденная экономическая действительность подчас поражает противоречивым сочетанием старых и новых ценностных ориентаций. В самый разгар жаркого дня киоск, торгующий мороженым, закрывается на часовой перерыв; служащие, по утру спешащие на работу, не могут нормально поесть, ибо большинство общепитовских точек начинает работу в 10-11 часов, а открывающиеся в более ранние часы предлагают "комплексный завтрак" в духе советского масс-стандарта. Если одни россияне считают перепродажу товаров с целью наживы естественным, то другие, особенно люди из старших возрастных групп, - решительно не приемлют это средство достижения благосостояния т.д.

Словом, факты нашего экономического поля, которые можно продолжать, свидетельствуют о том, что нарождающаяся социокультурная реальность состоит не только из объективных проблем, но из субъективно созданных весьма противоречивых, конфликтующих между собой "жизненных миров". Многие россияне конструируют социальные представления, похожие на политическую и экономическую плюралистическую реальность, другие - отягощены советскими мировоззренческими установками, ностальгией по государственному патернализму, третьи вообще скептически-негативно относятся ко всему, связанному с игрой рыночных сил. И все эти типы сознания проявляются в соответствующем характере поведения, в "интеракции и диалоге как части социальной реальности и как важном источнике социальной реальности"8.

Конечно, есть и те социальные агенты, чей "жизненный мир" вбирает в себя глобальные межцивилизационные взаимодействия, подготавливая социокультурные предпосылки для перехода к ценностям современного плюралистического общества.

Но появление таких людей есть результат очень сложного процесса интернализации, предполагающий, во-первых, "перепонимание-от-другого" того плюралистического мира, в котором другие народы уже живут.

Даже на обыденном уровне может быть неправильное понимание у людей с разными "жизненными мирами": культовые оргии одних, доходящие до эмоционального приступа всеобщей истерики, другим могут показаться простым проявлением веселья. Само собой разумеется, что для большинства россиян понимание плюралистических по характеру ценностей, норм, поведенческих актов сложнее на порядок, ибо предполагает усвоение как явных, так и латентных, ранее неизвестных им граней человеческих отношений. То, что в России не было институциональных структур с соответствующими функциями для утверждения ценностей плюралистического общества и, соответственно, не было адекватной субъективной социальной реальности, приводит к тому, что ценности мирового постиндустриального пространства приходят к нам настолько деформированными, что, по существу, обретают иное содержание, выступают как суррогатные псевдоценности.

Так, значительное большинство "новых русских" ратует, с одной стороны, за радикальное, по существу, зряшное отрицание прежних социокультурных ценностей, а с другой, - за такие ценности как приватизация, рынок, демократия, выбирая лишь часть из этих многомерных феноменов в соответствии со своими мировоззренческими установками. В итоге за рынок выдается стяжательская купля-продажа, за приватизацию - разграбление богатства, создававшегося многими поколениями людей. Аналогично, богатый западный опыт зачастую заимствуется в

квазиформах - далеко не лучших, примитивных, огрубленных образцах.

Интернализация также предполагает, что новый мир социальной реальности становится для социальных агентов действительно значимым, т.е. формирует их самоидентификации, менталитет, поведение. Поясняя этот момент, П. Бергер и Т. Лукман отмечают, что интернализация предполагает объединяющую обширную перспективу для людей - участники конкретных действий взаимно определяют ситуации, у них возникает связь мотиваций, распространяющихся на будущее. "Но что важнее всего - теперь между ними происходит постоянная непрерывная идентификация. Мы не только живем в одном и том же мире, мы участвуем в бытии друг друга"9. Понятно, что сегодня в России социальных агентов с такой степенью интернализации, не может быть много, в силу названных выше причин.

Интернализации всегда сопутствует экстернализация. Экстернализация -

деятельность индивида, в ходе которой он конструирует социальную реальность и делает её значимой для себя и других. Согласно феноменологам, в ходе экстернализации люди поддерживают реальность того социально сконструированного мира, в рамках которого они существуют в их повседневной жизни. Члены общества одновременно экстернализируют себя в социальном мире и интернализируют объективную реальность, превращая её в субъективно значимые смыслы.

Феноменологический инструментарий позволяет лучше понять суть социокультурных перемен в политическом поле страны, осознать, что возможность

затянувшегося расставания с переходным периодом постсоциализма зависит не только от наличия двух или множества партий, но и от того, какую конкретно политическую реальность россияне способны воспроизводить и поддерживать в своих "жизненных мирах". Представляется, наши руководители страны так и не сумели понять, почему их гигантские революционно-реформаторские замыслы, несмотря на самые искренние намерения демократизировать страну, приобщить к мировым политическим ценностям, так и никогда не воплотились в жизнь сообразно

задуманному. Главная причина тому кроется не в происках "врагов" и даже не в личных качествах самих руководителей, а в том, что при ломке старых и создании новых политических институтов не учитывались возможности и потенции российской субъективности. В самом деле, нельзя результативно осуществить реформу политических институтов, не добившись их совместимости с сознанием социальных агентов, совместимости, при которой каждая сторона раскрывает свои возможности друг другу.

Практически вплоть до 80-х годов Россия прошлого столетия по своим структурам, а самое главное по характеру жизненных миров и, соответственно, управленческих отношений оставалась страной традиционного типа. Для неё были адекватны лидеры традиционные - получавшие власть либо по наследству (включая наследие партноменклатурное), либо за счет особой харизмы.

Сложные исторические преобразования, начатые с тех пор, привели к совершенно иному положению в стране. Исчезла единая, государством декларируемая вера в "светлое коммунистическое будущее". Нет больше общей для всех морали. Вместо морали Т. Лукман предпочитает говорить об основах морали или моралях, имея в виду нормы, проявляющиеся в конкретных коммуникативных процессах10.

Словом, единую мораль, характерную для традиционного общества, заменил плюрализм идей, норм и ценностей. Соответственно, складывается и утверждается современный политический плюрализм. Самые разные партии, конкурируя между собой за поддержку людей, направляют членов общества на выбор альтернатив, начиная от стратегий развития самого общества, выдвижения жизненных идеалов, определения друзей, партнеров и врагов и кончая самыми житейскими вопросами. Через конкуренцию альтернатив, которая постепенно приобретает своеобразную форму открытого рынка, определяются приоритеты, находятся наиболее оптимальные пути решения как общественных и государственных, так и самых

обыденных проблем.

В этих новых социокультурных условиях стране нужно иное управление и принципиально иной тип лидера, который смог бы действовать с учетом того, что ныне нет и не будет ни общих ценностей, ни общей идеологии, ни общей для всех морали.

Перед ним встают отнюдь не вождистские задачи:

— адаптировать политические и экономические структуры не к массе, а к активно действующим социальным агентам, имеющим свободу выбора. Россияне, никогда

прежде не выбиравшие жизненные ориентиры, ныне поставлены в условиях, когда практически навязывается выбор из целой совокупности возможностей и невозможно не выбирать;

— не выдумывать новые утопии и мифы, а обеспечить достижение пусть скромных, но вполне реальных целей (при конкуренции самих целей и средств их достижения);

— не уничтожать "неправильные, чуждые" жизненные миры, а добиваться их сосуществования (в принципиальном отличие от современных плюралистических стран, в России нет и не могли сформироваться за такой исторически короткий срок универсальные нормы, не отягощенные идеологическими пристрастиями, позволяющие сосуществовать и софункционировать людям с различными жизненными ориентациями - эти универсальные нормы Т. Лукман метафорически называет "правилами дорожного движения"11);

— создать атмосферу толерантности, как внутри страны, так и в её взаимоотношениях с другими народами мира;

— обеспечить определенную преемственность при переходе от повседневных практик традиционного типа к практикам, основу которых составляют личные права гражданина, индивидуальные свободы. Они требуют от лидера страны не столько гарантий социальной защиты (что тоже, несомненно, необходимо!) сколько предоставления возможностей для личной инициативы граждан, а от индивидов - переориентации самоидентификации от поиска покровителя к самостоятельному принятию решений, связанных с рисками и собственной ответственностью за их

Из сказанного следует, что современные социокультурные реалии предполагают лидера, который функционально отнюдь не должен быть богом, царем или героем-спасителем. Это может быть вполне нормальный человек, с достоинствами и возможными недостатками, но более других осознающий новые исторические реалии движения России в мировое сообщество демократических стран, которое основывается на признании плюрализма ценностных ориентаций и

толерантного отношения друг к другу людей сразными жизненными мирами.

Социологическая феноменология, располагая инструментарием анализа взаимопроникновения институциональных структур и нашего сознания, как раз расширяет наши представления об оптимальных и реальных путях в мировое сообщество плюралистических стран. Каковы же перспективы взаимодействия и борьбы существующих в стране жизненных миров для её будущего?

Представляется: во-первых, в отличие от традиционного современное плюралистическое общество с неизбежностью предполагает качественную дифференциацию жизненных миров. Это её непременный атрибут. В силу чего бессмысленно и утопично добиваться доминирования одной социокультурной реальности за счет остальных.

Во-вторых, попытки сохранения единой для всех социокультурной реальности с единой моралью и общей для всех идеологией обрекают Россию на усиление противоречий и конфликтов, ибо идут вразрез с глобальным процессом плюрализации жизненных миров.

В-третьих, перспективы занятия Россией достойного места в мировом сообществе плюралистических стран следует искать не столько в наращивании технологического потенциала и не в механическом заимствовании западных экономических, политических и культурных институтов, сколько в интеллектуализации всех существующих и потенциально возможных жизненных миров, утверждения в них потенциала толерантности.

Плюралистическое общество, основанное на относительно толерантном сосуществовании и софункционировании разных жизненных миров нигде не состоялось без качественного приращения знания, которое превращалось в фактор институционального регулирования повседневных практик социальных групп и этносов в направлении гуманизации отношений между людьми, между людьми и природой.

Интеллектуализация жизненных миров позволяет конструировать качественно иную, более гуманную социокультурную реальность, в которой вещи и традиционные социальные институты постепенно утрачивают свою власть над людьми. Универсальной ценностью становится деидеологизированное знание, которое в современном общества оказывается более существенным фактором для стратификации, формирования социального статуса, чем факторы традиционные - экономические, политические и собственно классовые. Ныне значительно важнее не просто являться собственником, банкиром и т.д., но играть их роли, что опять-таки может обеспечить в конечном счете знание. Сегодня знание в гораздо большей степени определяет самоидентификации людей, их мышление, поведение, чем принадлежность к классу. В этой связи особый интерес представляют "процессы, с помощью которых любая система "знания" становится социально признанной в качестве <реальности>"12.

В разных социокультурных координатах знание может быть специфическим. Но именно знание обладает общей основой для всего человеческого рода, побуждает к единению, приобщению к деятельности людей с иными ценностными ориентациями, способствует сопричастности к себе подобными, в том числе с прошлыми и будущими поколениями.

          Благоприятные перспективы здесь открываются в связи с институциональной легитимизацией таких наук, как социология, политология, культурология, введение которых в учебные программы, несомненно, уже начало способствовать приобщению россиян к достижениям ученых всего мира. Разумеется, знания этих и других наук стали оказывать определенное влияние и на обыденное, повседневное знание, воздействуя тем самым на характер поведенческих актов социальных агентов. Есть все основания прогнозировать (это подтверждают и общемировые

тенденции), что их влияние будет возрастать.

Представляется, одна из главных причин тому, что мы с трудом усваиваем социокультурные реалии плюралистического общества, лежит в нашем позитивистском мышлении, в характере нашего обществоведения, в котором главная ставка сделана на теоретический и методологический монизм, на требование безусловной рациональности, на признании одной истины. Наше обществоведение до сих пор основывается на эмпирико-аналитических науках, чей

методологический инструментарий достаточно хорош и эффективен для анализа материально-институциональных реалий, но мало пригоден для познания идеально-сознательных реалий. Долгое время мы вообще изолировались от достижений рефлексивных наук, в частности, феноменологии, чей методологический инструментарий как раз более годится для понимания того, что же происходит и с коллективным сознательным, и с коллективным бессознательным в нашей российской ментальности.

В самом деле, когда реформы только начинались, наше обществоведение даже не предполагало, насколько актуален вопрос о субъективной реальности, не прогнозировало радикальные перемены в сознании россиян. Кое-кто из ученых вполне резонно предупреждал о грозящих социальных и экономических невзгодах, типичных для раннего капитализма. Но не было сколько-нибудь серьезной работы, в которой бы прогнозировался кризис российской ментальности в целом, суть которого ныне в социологической литературе определяется как <катастрофическое сознание>.

Наши реформаторы-политики (и мы, обществоведы, тоже!) рефлексивные науки не изучали, поэтому субъективная социальная реальность оставалась вне сферы интересов. Во многом поэтому и руководители, и руководимые искренне хотели, как лучше, но получалось как всегда. Абстрагирование власти от учета особенностей нашей субъективной социальной реальности, которая не могла быстро измениться, приводило ко многим парадоксальным неожиданностям. Так, в условиях аномии, отсутствия единой морали стало весьма легко конструировать виртуальные жизненные миры, начиная от финансовых пирамид и кончая пирамидами политическими.