Приложение № 3. Предисловие Ульриха Гуттена к книге Лоренцо о подложном и вымышленном Константиновом даре

 Посвящается папе Льву Десятому

Наконец-то мнение тех, кто препятствовал обнародованию книги Лоренцо Валлы о Константиновом даре, побеждено, блаженнейший отче, твоими славными и полными утешения обещаниями, о которых ты повелел оповестить в начале своего понтификата. После того как умолкли военные трубы Юлия Второго и ты, словно ударив в кимвал мира, вернул своему христианству упования на свободу, каждый решил, что пришло время заявить о своих законных правах и претензиях. Я и прежде был убежден, что, если доведется тебе встать у кормила высшей власти, ты не позволишь погибнуть ни единому из старинных сочинений, ибо сам всегда так усердно занимался науками, что достигнутое тобою заслуживает сравнения с успехами самых образованных людей нашего времени; и все же, прочтя начертанную в Италии надпись: «Папе Льву Десятому, возобновителю мира», я встрепенулся, охваченный какой-то удивительной и неожиданной радостью и избавленный от душевного смятения, томившего меня всякий раз, как я задумывался о многочисленных несправедливостях, которые претерпевал немецкий народ под властью пап-тиранов.

Итак, я приношу хвалу нашему веку, который, родив тебя под счастливейшею звездою мира, от многолетнего мрака тирании обращается к невиданному доселе свету свободы, обращается к тебе — поистине папе, ибо ты несешь мир, а предшественники твои, которые мира не имели, не были папами. Да, не были, потому что не шли по стопам Христа, даровавшего ученикам своим мир и мир завещавшего им в наследие: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам»,— говорил Христос1. Стало быть, и наместниками Его не были те, кто не блюли места Христова. Скажу более, никто так не чужд спасителю, как они, ибо, презрев то, что он любил, эти люди следовали противоположным правилам жизни: ему дорог мир — они искали войны, он хотел спасти людей словом поучения — они старались погубить силой оружия, он объявил, что его царство не от мира сего,— они ничего так жадно не домогались, как царств земных. Итак, они не были блаженны, ибо не были миротворцами. Не были они и сынами Божиими, ибо Христос сказал: «Блаженны миротворцы, они будут наречены сынами Божиими»2.

И вот тобою восстановлен мир, который их испорченность заставляла почитать погибшим. Раньше всего с великою радостью его приняли из твоих рук ученые; далее те, кого в прошлом несправедливо и коварно лишили многих и многих благ, жадно за него ухватились, ибо вместе с Миром приходит возрождаемая тобою Справедливость, и в наши дни исполнилось слово Пророка, гласящее, что Справедливость и Мир облобызаются. Приходит и Верность, и славная дщерь счастливых времен — Истина, и подлинно царственные добродетели Милосердие и Кротость. Видишь, сколько благ ты разом породил, о Лев Десятый?! Неся Мир, ты вызвал к жизни мирные занятия, то есть — занятия науками, ты вернул нам Справедливость, ибо в мире заключены законы, а справедливость появляется из законов, и привел обратно Свободу в сопровождении Истины, которая я сама по себе — немалый дар людям твоего времени. В тирании же никакого мира быть не может, ибо в ней нет верности; не может быть и справедливости, ибо никто не распоряжается своим достоянием и законы — под каблуком у тиранов; нельзя говорить правду, ибо нет свободы, а теперь мы поистине свободны, ибо владеем миром, а владея миром — погружаемся в приличествующие миру занятия.

То, что было недосягаемо при Юлии, виновнике и источнике войн, стало возможно в твое правление, о возобновитель мира, — я говорю о тишине и обретаемом в науках спокойствии духа. Что ж удивительного, если теперь выходит в свет то, что долгое время пряталось, выходит с тем большею уверенностью, чем правдивее, чем искреннее написано. Такова и эта книга, которую другие папы не выносили потому, что не желали слушать правду, а ты одобришь по той причине, что еще прежде, сам, поднес нам кубок истины. И верно, какое дело тебе — папе с чистою совестью — до того, что, по их словам, она подрывает достоинсгво духовного сословия или возводит хулу на пап? Ведь каждому ясно: не были папами те, кто выдумал Константинов дар, ибо они не были пастырями, и Церковью не были те, кто этот дар принял, ибо не были они общиною верных Христовых. Будь те пастырями, они пасли бы овец Христовых, а не пожирали бы, набрасываясь, как волки. Будь эти Церковью, они звали бы народы к жизни и свободе, а не тащили бы под ярмо Империи и языки. Да, потому что Церковь говорит так: «Приступите ко Мне, желающие Меня, и насыщайтесь плодами Моими» (Сир. 24, 21). И доподлинно, она насыщает тех, кого примет, а это сборище злых только опорожняло и грабило. Далее Христос повелел, чтобы его наместники были добрыми пастырями, а не прожорливыми волками. Вот как сказал он Петру: «Петр, любишь ли ты Меня? Паси овец Моих»2. Слышишь — «Паси овец Моих», а не «Пожирай народ Мой, словно хлеб». И, обращаясь к Апостолам, посулил: «Сделаю вас ловцами человеков»3, то есть сделаю так, что проповедью и добрым примером вы будете привлекать к истине заблудших и потерявших веру. И так как ты следуешь этим заветам и благодаря трудам твоим дyxoвнoe сословие возвращается к исполнению своих обязанностей, так как ты вернул нам мир, вернул свободу, вернул истину и справедливость, — мы радуемся и ликуем. Могут ли быть вести отраднее? Или слова слаще?... Так, с помощью одного лишь словечка ты погасил направленное против вас великое негодование, утишил ярость, предотвратил роковой исход, усмирил мятеж. Если бы таковые чувства и помыслы народа пришли в столкновение с папою злым и коварным, дело бы кончилось тем, что мы силою исторгли многое из рук незаконных владельцев, ныне же благодаря тебе всего достигли миром, без боя. Видишь, как я толкую твои действия, о Лев, наш истинный папа?!. То, чего следовало домогаться с оружием в руках, даровано твоим благодеянием. Пусть же перестанут страшиться, как бы ты не разгневался, если вновь будет издана эта книга, которую прежние папы бессмысленно и нелепо запрещали: у тебя нет с ними ничего общего, равно как у них — со Христом. Они обманом стяжали светскую власть, ты, в неподдельном сиянии истины, открыл нам небесное владычество, или царство мира. Иными словами, через тебя возвращается к жизни та христианская истина, которая так долго терпела жестокие притеснения, а теперь собирается с силами и, выходя из мрачной темницы, где томилась в плену, снова видит свет.

Одушевляемый подобными упованиями, дерзает и Валла, восставши из мертвых, снова занять собою уши и глаза людей, дерзает тем смелее, что некогда пользовался благосклонностью твоих предков, от которых ты словно бы унаследовал как это доброе свойство, так и в остальном нисколько их не посрамил. Ученостью ты живо напоминаешь славного наставника твоего Полициано, а характером удивительно близок к прапрапрадеду Козимо, величайшая слава которого состояла в том, что, хотя он был всемогущ у себя в государстве, желания его были умеренны; пусть же и тебе принесет хвалу то, что отдаешь предпочтение пастырскому надзору, хотя мог бы править по-императорски... Однако в Козимо особенного восхищения заслуживает забота об ученых, которых он отовсюду приглашал к своему двору и всячески поддерживал, сам будучи человеком необразованным, меж тем как твой отец Лоренцо и об ученых заботился, и сам по праву упоминался среди просвещеннейших мужей своего времени. О, счастливый дом, основанный для помощи наукам! Кому еще обязаны в той же мере таланты нашего века? Чьими еще благодеяниями поднята из праха как греческая, так равно и латинская литература? Да, во всей Италии одни лишь флорентийцы не должны скорбеть о прошлом, раз тирания сопряжена для них с такими выгодами и преимуществами! Итак, Валла был любезен твоим предкам при жизни и, следовательно, не может быть безразличен тебе после смерти — почтение к предкам этого не допустит. Где же те, которые считали небезопасным обнародование сочинения Валлы, не зная, как ты к этому отнесешься? Как будто то в душу тебе уже запали слова преступных лжецов, выдумавших басню о Константине! Как будто эта книга не из числа тех, которые каждый не только может читать, но должен, обязан, ибо она открывает людям истину и, стало быть, приносит неоценимую пользу. «Но она злоречива!» Напротив, именно тем и хороша, что жестоко язвит зло! «Но она враждебна папам!» Ничуть не бывало — тиранам! И если в городах Греции тираноубийцам полагалась награда, чем одарим мы тех, кто восстает против самой тирании? И если любовь к родине благочестива, то разве ненавидеть ее врага — признак нечестия? А разве не враги христиан те папы, которые всех подряд обирали, всем свободным готовили рабство? Которые лишали Государей власти, а граждан — денег? Которые посылали нам епископов из Рима — в паллиях, стоивших нам так дорого? И разве были наместниками Христа те, кто не блюли Его места, о коем написано: «В мире сотворено жилище Его». И коль скоро присваивающие себе власть над свободными людьми суть тираны, есть ли больший тиран, нежели тот, кто порабощает охранителя свободы — римского государя?! Значит, Валла не злословит пап, но справедливо обличает тиранов, и по этой причине должен быть особенно тебе дорог. Тебе — повторяю я — отпрыску такого рода, потомку таких предков, такому кладезю учености, наследнику такого имени, наконец! Не может ложь приличествовать кому бы то ни было из Медичи, не допускает кривых путей столь глубокая образованность, не мирится с подлостью обмана львиное величие того, с чьих уст не сходят слова греческого поэта: «Ложь Недостойна свободного человека, истина сродни благородному» (греч). Далее из этой книги, скорее чем из какой-либо иной, явствует, что за муж был Лоренцо, что за сила духа жила в том, кто, сознавая величайшую опасность, грозящую ему, не пожелал отречься от истины, насколько честнее и в большем согласии с духом христианства держал себя он, чем тот осел, который недавно посвятил Юлию Второму латинский перевод этой достославной привилегии (а мы-то и не знали, что она существует по гречески!) — не без злых поношений ученейшего мужа, во всех отношениях стоящего выше, нежели хулитель: этот льстил, чтобы угодить одному, тот сказал правду, чтобы принести пользу многим. Чего же еще не достает до идеала христианина и добропорядочного человека?! О, как плохо знали тебя те, кто опасались, что труд Валлы вызовет твое неудовольствие, а в противном случае не мерили бы они твою жизнь меркою, пригодной для нравов пап-разбойников! Я чувствую, что они заблуждались, и когда слышу добрую молву о тебе и когда размышляю о твоем славном обещании, несущем самые добрые чаяния. Ведь ты возрождаешь мир, но не может быть никакого мира между грабителями и ограбленными, если захваченное не будет возвращено хозяевам. Равно и ты лишь обольщал бы нас пустыми посулами, если бы не намерение слова свои подкрепить делом. Вот почему, я полагаю, ты бы сильно разгневался на меня, ежели бы вопреки не только собственному убеждению, но и здравому смыслу (ибо какой здравомыслящий человек рассудит иначе?) я с похвалою отозвался о том проклятом вымысле, который лжепапы связали с именем Константина, уверяя, будто он уступил им всю Западную Империю вместе с городом Римом — владыкою народов. И что меня особенно изумляет, так это их наглость: они не постеснялись выступить с утверждениями, которым — им это было заведомо известно — никто не поверит. И все же немцев они надеялись убедить, веря слухам, что те мол вовсе безмозглые, а потому и не считая нужным особенно с ними хитрить. Если бы они имели в виду прочие народы, то уж во всяком случае выдумка не была бы столь пошлой; и они лгали бы с большею осмотрительностью, если бы не люди, которые внушали им, будто этот обман, еще до того, как имперское достоинство перешло к немцам, был испробован на ком-то из императоров. Мне нестерпимо, нестерпимо, клянусь Богом, обидно за наших предков, оказавших такое тупоумие и попавшихся на приманку, которую без труда мог бы распознать и мальчишка! Однако чем гнуснее злоупотребили они нашею простотой, тем большего гнева заслуживает их обман!

Но кто, о блаженнейший Лев, кто может вдосталь надивиться удаче, благодаря которой через тебя одного совершилось изменение к лучшему всего папства?! Да, впредь у Церкви будут лучшие папы, если только от сердца идет твое обещание. Но я знаю — оно от сердца, и потому до какой-то степени даже оскорбляют тебя люди, которые сомневаются, спокойно ли ты отнесешься к писаниям, обличающим бессовестные измышления касательно дара Императора Константина. Ибо тем папам, виновникам гнусного преступления, поделом любая, даже самая жестокая брань, любая, даже самая суровая кара! И разве заслуживают иного грабители, воры, тираны, разбойники?! Бывает ли, на самом деле, разбойник свирепее того, который в хищениях своих не знает никакой меры? А ведь это они, подстерегши удобный случай и начав с самого малого, дошли Бог знает до чего в своем произволе, они пустили в продажу благодать, они уже столько времени безнаказанно торгуют дарами, диспенсациями и всевозможнейшими буллами; это они установили цену на отпущение грехов и в адских муках нашли источник наживы, они разрешают покупать приходы и должности в Германии — милостыню, некогда поданную отцами нашими, они внушили немцам, будто тот не епископ, кто не уплатил им за паллий много тысяч дукатов, они, не довольствуясь экстраординарным налогом, взимаемым раз в год, посылают, когда вздумается, сборщиков, вымогающих у нас деньги под разными предлогами,— те на войну с турками, к которой они якобы готовятся, эти на построение храма Святого Петра в Риме, о завершении коего никто и не думает. И, несмотря на все это, они требуют, чтобы их величали блаженнейшими и святейшими, и не дозволяют ни единого слова вымолвить в обличение их нравов, не Говоря уже о более решительных протестах. Если кто-нибудь вспоминал о свободе, или противился грабежам, или вообще как-то вставал им поперек дороги, они тотчас воздвигали на него свирепые гонения, замышляя гибель душе. Так разве не сочтешь ты злым врагом того, кто сопричисляет тебя к этим ненасытным разбойникам, к этим безжалостным тиранам, о Лев Великий? И разве не думаешь ты, что оказывает важную услугу папскому престолу тот, кто тебя во всеуслышание прославляет, ибо ты ничего общего с ними не имеешь, а их, напротив, лишает права на все, что относится к наследию Петрову? Неужели, возобновитель мира, ты не благословишь того, кто проклял виновников войн и раздоров? И даже, если я в тебе не ошибаюсь, ты сам их проклянешь, ибо к любому из этих людей подходит слово Пророка: «Возлюбил проклятие — оно и придет на него, не восхотел благословения — оно и удалится прочь». Проклятиями они губили души человеческие, словно не было дорого Господу это имение. Стало быть, пастырями они не были, ибо души не блюли, а губили и Христовых овец бросали на пожрание волкам, рыскающим вокруг стада Божия. Не пастырями были они, повторяю, но волками, не стражами, но предателями и ворами. А потому мы вправе проклинать их, ибо Бог отворачивается от тех, кто отвернулся от мира Божия.

И, наконец, дотоле не было в Церкви папы, доколе не было мира. Нельзя было ни проповедовать, ни творить добро, пока эти алчные волки бесчинствовали в овчарне Господней, пока опустошали виноградник Божий эти дикие звери, пока над христианским миром владычествовали эти неслыханно свирепые тираны, о которых Иеремия изрек: «Множество пастухов разорили Мой виноградник, истоптали ногами участок Мой»2. Ибо если тот из тиранов страшнее других, который перерезал больше глоток, чтобы самому буйствовать, ничего не страшась, что же сказать о людях, повсеместно учинявших резню душ ради одной лишь корысти?! О людях, которые, притязая на обладание истиной, не довольствовались умерщвлением тела человеческого, но убивали и душу — подругу Божию, невесту Господа, этот славный трофей преисподней, эту плату за великий труд, эту награду, купленную ценою крови Христовой, — губили, истребляли, пожирали? А мы — мы никогда не завидовали их могуществу, ненавидели зло, которое они причиняли.

Достанет ли у меня сил и воодушевления, о Лев, блаженнейший отче, чтобы описать любовь к тебе, уже столь глубоко укоренившуюся в душах христиан? Ты — любовь всей земли, услада рода человеческого, возобновитель мира, усмиритель войны, устроитель безопасности, утешитель распрей, отец наук, трут, возжигающий пламя искусств и литературы, садовник, вновь разбивающий счастливый сад талантов. О тебе сказано чрез Пророка: «Во дни его процветет справедливость и будет обилие мира».

Насколько же это похвальнее, чем войны и триумфы Юлия, недавно воспетые его льстецами! Твои деяния — это достославные труды святого отца, его — наглые буйства тирана. Я хочу сказать, что не был папою ни один из тех, кто каким бы то ни было способом домогался царств земных; не был наместником Христовым, ни преемником Петра тот, кто заявлял притязания на Константинов дар, коего никогда не существовало на свете! Осуждение этой преступной выдумки я считаю делом настолько благочестивым, что всякий одобряющий ее наносит, на мой взгляд, огромный ущерб достоинству папы; и я надеюсь снискать твою милость и расположение тем, что словно бы вывожу из мрака на свет и возвращаю к жизни книгу Валлы, прежде отвергавшуюся и запрещенную по той самой причине, о какой говорилось выше. Более того,— я посвящаю ее тебе, чтобы дать ясное свидетельство, что в твой понтификат, когда свобода вновь ожила, каждому дозволено и говорить и писать правду. Я не сомневаюсь, что мой поступок придется тебе по душе, но если узнаю, что ты одобрил его публично, я приложу все усилия к тому, чтобы почаще радовать тебя подобными находками. А пока да хранит нам Всеблагой и Всемогущий Христос на долгие годы и в добром здравии нашего славного папу Льва — поистине папу.

Писано в замке Штекельберг в декабрьские календы. Год одна тысяча пятьсот семнадцатый.

Конец