Историки много пишут по поводу того, когда Рузвельт принял решение (одно из самых трудных в его политической карьере) о выдвижении своей кандидатуры на пост президента в третий раз. Все сходятся на том, что это случилось где-то после нападения Гитлера на Польшу, т. е. после 1 сентября 1939 года. Есть все основания, однако, считать, что именно беседы в Уорм-Спрингсе в марте – апреле 1939 года окончательно утвердили Рузвельта во мнении не оставлять поста президента в критический момент нарастания военной угрозы, с одной стороны, и внутренней нестабильности, активизации реакционных элементов — с другой. Какую роль в этом сыграл Гарри Гопкинс — несостоявшийся кандидат в президенты — так и остается неизвестным: он всегда тщательно хранил молчание.
Но именно Гопкинс возвестил о начале контрнаступления либералов, объявив, что у них есть лидер, способный сплотить нацию и вернуть ей динамическое руководство, столь необходимое в условиях мирового кризиса. В прессе было много разговоров по поводу раскола в лагере демократов и абсолютной невозможности для Рузвельта баллотироваться в третий раз. Тем внушительнее прозвучало заявление Гопкинса в поддержку Рузвельта. Он сделал его 17 июня 1939 года. "Окончательно, безоговорочно и бесповоротно, — сказал он, — я сделал свой выбор в пользу Франклина Д. Рузвельта, и я верю, что огромное большинство нашего народа солидарно со мной". Это означало, что единственный претендент из старой плеяды "ньюдиллеров", теоретически способный сохранить Белый дом за демократической партией и оживить надежды идущих за ней избирателей на возвращение конструктивной политики, добровольно отказывается от борьбы. Оставался только Ф. Рузвельт: иного выбора у тех, кто опасался победы реакции со всеми вытекающими отсюда последствиями для внутренней и внешней политики страны, не было.
Оценка общей ситуации в связи с провозглашением республиканцами более гибкой линии приводила Рузвельта к выводу о необходимости строить всю кампанию на четком разграничении между достижениями либеральной реформы, либерализмом и реакцией.
Точно такой же представлялась сложившаяся расстановка сил и Икесу. Он писал Робинсу в начале августа 1939 года: "Концентрированное богатство собирается нанести поражение Рузвельту, если оно сможет, конечно, не считаясь с катастрофическими последствиями для страны в целом. Я полагаю, что концентрированное богатство всегда, во все времена было таким. Оно абсолютно лишено чувства здравого смысла и морали... Но, как Вы сами знаете, предприниматели, банкиры, угольные короли и строительные воротилы, и я могу в этот перечень включить многих других, сейчас объединились для борьбы с Рузвельтом. Что случиться в будущем, я не знаю, но считаю, что самые трудные времена в впереди. В лагере демократов, я думаю, их кандидатом может быть только Рузвельт и никто другой. Я твердо знаю, что есть много людей в демократической партии, которые скорее предпочтут республиканцев Рузвельту, поскольку жаждут, чтобы именно так и было". Угроза организации настоящего экономического саботажа со стороны многих представителей финансово-промышленного капитала, сообщал Р. Робинс, была реальна.
Нападение Германии на Польшу 1 сентября 1939 года и начало войны в Европе открыли новую фазу избирательной компании. Стало ясно, что демократы в большинстве своем не изменят лидеру, если он сам примет решение еще раз сломать сложившуюся традицию и в третий раз согласится не выдвижение своей кандидатуры. Даже в монополистической верхушке, где с недоверием и без всяких симпатий относились к Рузвельту, настроения начали меняться в его пользу. Джон Херц писал Рузвельту 11 июня 1940 года, за месяц до открытия съезда демократической партии в Чикаго: "Недавно я беседовал с группой чикагских бизнесменов, которые политически враждебно относятся к Вам, но сейчас они все до одного сошлись на том, что время для партийных раздоров осталось позади и что Вы заслуживаете и потому получите поддержку у всех настоящих американцев. Люди в Чикаго (он имел в виду деловые круги), которых я знаю, в конце концов пришли к выводу, что изоляционизм мертв и что все мы должны сейчас смотреть на вещи реально". Рузвельт, не забывая обид, не дал спровоцировать себя на откровенность, попросив Гопкинса подготовить ответное письмо, лаконичное, но внушительное. "Я убежден, — писал президент, — что подавляющее большинство американцев полно решимости защитить демократию любыми способами, которые будут признаны необходимыми".
Рузвельт остался верен себе; он говорил мало и больше намеками, всем понятными. Может быть, только Джим Фарли, мечтавший стать кандидатом демократов и рассчитывающий на поддержку антирузвельтовской фракции в партии, не соглашался признать за Рузвельтом права быть кандидатом в третий раз. Побывав летом 1940 года, накануне съезда демократов, в Гайд-парке, он посоветовал Рузвельту в случае, если его выдвинут, выступить с заявлением об отказе баллотироваться и выполнять обязанности президента в случае избрания. Рузвельт сказал Фарли, что он в сложившихся условиях так поступить не может, если народ того захочет, он не сможет уклониться от выполнения своего долга.
К тому времени положение Гопкинса в "кухонном кабинете" Белого дома окончательно определилось. Его место ближайшего помощника президента, генератора идей, исполнителя самых сложных поручений и соавтора речей никто не мог бы оспорить. Все чаще Гопкинсу приходилось выступать и в новом для него амплуа советника по внешнеполитическим вопросам. Не будет преувеличением сказать, что такой поворот не предвидел ни он сам, ни президент, потому что в конце августа 1939 года врачи, вновь уложившие Гопкинся в постель, сообщили президенту, что дни министра торговли сочтены. Пролежав в клинике пять месяцев, измученный лечением Гопкинс вернулся в январе 1940 года к политической деятельности. Однако прямого отношения к обязанностям министра торговли она уже не имела.
В Европе в это время шла мировая война, развязанная фашизмом, пылали города и исчезали государства. 9 апреля 1940 года германские войска вторглись на территорию Дании и высадились в Норвегии. 10 мая 1940 года окончательно рухнули надежды мюнхенцев в Лондоне и Париже удержать Гитлера от перехода к "настоящей войне" на Западе.
Дуглас писал: "Я рассматриваю ситуацию следующим образом. Если Гитлер справится с Англией (а его шансы на это по крайне мере благоприятны), он предложит "мир" нашей стране. Фактически пропаганда в пользу этого уже ведется. Он сделает ряд жестов, демонстрирующих его желание заключить с нами сделку. Он будет изображать дело так, будто хочет привлечь нас к реконструкции Европы. Он пойдет на все возможные уловки, чтобы перетянуть на свою сторону предпринимательские круги нашей страны, обещая им высокие прибыли и т. д. Многие в нашей стране уже говорят, что мы "можем иметь дело с Гитлером", если только нам позволят это.
То, что случилось с Англией и Францией и другими странами, может случиться и с нами, ибо наши финансовые и промышленные тузы действовали бы точно так же, как поступал Чемберлен в аналогичных обстоятельствах. А между тем в случае именно такого развития событий, пока бизнес будет занят своей игрой ради прибылей, Гитлер деморализует нашу страну пропагандой, подогревая разногласия, нерешительность, убаюкивания призывами к бездеятельности. Если мы встанем на этот путь, все погибло, потому что окажемся в зависимости от Гитлера на мировых рынках и в наших домашних делах. Как государство мы столкнемся с величайшей угрозой в нашей истории. Нацистская мечта к 1944 году поставить нас на колени будет близка к осуществлению".
Картина, нарисованная Дугласом, произвела глубокое впечатление на Гопкинса, первым ознакомившегося с меморандумом судьи. С пометками Гопкинся документ лег на стол президента. Концовка документа была обращена непосредственно к Рузвельту: "Я надеюсь, что в интересах нашей страны Вы дадите согласие на выдвижение Вашей кандидатуры".
Формально Рузвельт еще не дал согласия, но решение им было принято бесповоротно. Доказательство тому все, кто способен был трезво судить о ходе предвыборной борьбы, увидели в назначении Рузвельтом 20 июня 1940 года, в канун начала работы съезда республиканской партии, двух видных республиканцев, Стимсона и Нокса, соответственно на посты военного и военно-морского министра. Боссы республиканской партии были взбешены, однако Рузвельт добился важного преимущества. Он ознаменовал начало своей избирательной компании не словесной бравадой, а всем понятным призывом к избирателям противопоставить национальное единство главному противнику Гитлеру.
Далее все шло так, как было смоделировано в ходе детального обсуждения в Овальном кабинете Белого дома, в беседах с глазу на глаз между президентом и его помощником, отправившимся с особым поручением в Чикаго накануне открытия там съезда демократической партии. Задача, стоявшая перед Гопкинсом, была не из легких, ибо Рузвельт непременным условием выдвижения своей кандидатуры поставил одобрение ее подавляющим большинством (не более 150 голосов против). К тому же нужно было буквально на ходу заняться приведением в порядок расстроенных рядов демократов, а заодно и нейтрализацией опасной группировки Фарли, все еще видевшего себя боссом партийной машины демократов, ее фаворитом. Обосновавшийся со своими помощниками в номере отеля "Блэкстоун", соединенным прямой телефонной связью с Белым домом, Гопскнис в считанные часы доказал, что командный пункт съезда находится там, где расположен его, Гопскинса, аппарат и узел связи.
15 июля 1940 года мэр Чикаго Эдвард Келли, босс чикагской партийной машины демократов, выступил с речью: он сказал делегатам, что "спасение нации находится в руках одного человека". Когда вслед за тем сенатор А. Бакли начал читать послание Рузвельта, в котором президент заявлял о своем нежелании оставаться на посту президента третий раз, ему не дали закончить. Зал взорвался хором голосов: "Мы хотим только Рузвельта!", "Америка хочет Рузвельта!", "Все хотят Рузвельта!". Голосование, проведенное вечером на следующий день, было почти единодушным. Делегаты съезда демократической партии избрали своим кандидатом в президенты США Франклина Рузвельта. Проблема третьего срока утонула в патриотическом порыве.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему