О легитимности науки

Легитимность науки - предмет для нашей, отечественной, философии новый. Актуальность его начала осознаваться сравнительно недавно. Да и то с подачи западных исследователей, прежде всего французского философа Ж.-Ф. Лиотара, фундаментально заострившего эту проблему.

     Легитимность науки, научного знания близка к другой его определенности - истинности. Есть здесь то, что можно было бы назвать предпосылочной включенностью: в пределе, в норме легитимным может (должно) быть только истинное знание. Вероятное, предположительное, даже ложное - тоже, но только как исключение, отступление. Тем не менее легитимность и истинность - разные вещи. Вкратце эту разность можно обрисовать следующим образом: истинность есть прежде всего доказательство, а легитимность - доказательство доказательства. Доказательство и его результаты принимаются нами только в том случае, если мы верим в силу доказательства, доверяем самой этой процедуре. В противном случае никакой обязывающей, принудительной значимости в доказательстве для нас нет, оно отскакивает от нас, как горох от стенки.

     Легитимность как доказательство доказательства - понимание правильное, но узкое. С ним имеют дело в основном узкие специалисты, профессионалы, для широкой же публики или общественности оно слишком "технично", а следовательно и неинтересно. Оставим поэтому узкое понимание легитимности и займемся широким.
     В широком смысле под легитимностью понимают оправдание знания, нечто вроде гносеодицеи (от греч. gnosis - знание и dike - право, справедливость). Оправдание - опять же не перед узкими специалистами, ученым людом. Их преданность науке не требует, как правило, никаких оправданий - она искренна и самозабвенна. А вот в глазах "человека с улицы", или обывателя, знание, занятие наукой не кажутся чем-то само собой разумеющимся, определенно чистым и благородным, перед чем стоит склонить колени.

     С учетом того, что современная наука (приплюсуйте сюда и образование, без которого она немыслима) - мощнейший социальный институт, иными словами, часть целого, называемого обществом, часть, поглощающая значительную долю ресурсов последнего, - с учетом всего этого наука (занятие наукой) должна быть оправдана в глазах широких масс, они должны ей доверять и иметь какие-то основания на нее полагаться (не подведет, не заведет в тупик, оправдает надежды). В конце концов именно народ - последний (конечный) источник всякой легитимности, где бы и как бы она не проявлялась - в политике, праве, где это давно уже признано, и вот теперь в науке.

     В легитимирующем оправдании-подтверждении науки истина должна совпадать со справедливостью, быть положительной и привлекательной социальной ценностью, тем, что приветствуется и всячески поощряется. Приведем в данной связи проникновенные слова Н.К. Михайловского: "всякий раз, как приходит мне в голову слово "правда", я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой. Такого слова нет, кажется, ни в одном европейском языке. Кажется, только по-русски правда-истина и правда-справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда, - в этом огромном смысле слова, - всегда составляла цель моих исканий. Безбоязненно смотреть в глаза действительности и ее отражению в правде-истине, правде объективной, и в то же время охранять и правду-справедливость, правду субъективную, - такова задача всей моей жизни... Все меня занимало исключительно с точки зрения великой двуединой правды". Проблема легитимности, таким образом, перерастает в вопрос: "Какая наука нам нужна?"

Легитимность научного знания: актуальность проблемы. Неартикулированность проблемы легитимности науки, научного знания представляется тем более огорчительной, особенно в нашей культуре, что уши ее вообще-то торчат из всех углов. Ситуацию, разумеется, не надо упрощать, а тем более примитивизировать. Вряд ли, скажем, можно присоединится к мысли Д.И. Писарева относительно того, что пара ботинок ценнее всего творчества Шекспира. Не больше бесспорности и в следующем утверждении Н.К. Михайловского: "Профан, это человек по преимуществу, и именно ему должна служить наука, если она хочет быть достойной своего имени". Но вот уже риторический вопрос того же Писарева: "что за наука, которая по самой сущности своей недоступна массе?" - вопрос этот заставляет задуматься. Конечно, его следует ставить по-другому: не недоступность массе, а "выгодность" массе: что имеет простой человек от науки, обещает и несет ли она с собой улучшение его жизни, и тому подобное. Нельзя не поддержать здесь и Л.Н. Толстого, его критику "духовного аристократизма", его "добро" только на те науки, которые занимаются человеком, обустройством его социального бытия. А как не вспомнить тут идею неоплатного долга (русской) интеллигенции перед народом. Ее очень проникновенно выразил П.Л. Лавров в своих "Исторических письмах": "Дорого заплатило человечество за то, чтобы несколько мыслителей в своем кабинете могли говорить о его прогрессе. Если бы... вычислить, сколько потерянных жизней... приходится на каждую личность, ныне живущую человеческой жизнью, наши современники ужаснулись бы при мысли, какой капитал крови и труда израсходован на их развитие..." И еще: "Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и будущем".

     К легитимности научного знания (пусть и не в этих терминах) взывал с надрывной хрипотцой в своих песнях Вл. Высоцкий: "Товарищи ученые, доценты с кандидатами, давно вы разлагаете молекулы на атомы, забыв, что разлагается картошка на полях". И разве не о том идет речь в горьких и обидных для нас словах: "Если вы такие умные, то почему вы такие бедные?". Ум-то вроде есть, но такой ли, который нужен. И если мы слышим, что наши математики (выпускники вузов) идут нарасхват на Западе, то наверняка уместно спросить: А правильно ли это - готовить на свои кровные специалистов на вывоз? Ответ, на наш взгляд, очевиден.

     Наука, как известно, работает не только на настоящее, но и на будущее. И мы бы считали ее ущербной без такого прогностического задела, без концептуальных заготовок впрок. Но когда президент Немецкого патентного бюро говорит, что более 80% всех изобретений (заметьте, не каких-то там идей, стратегических проектов, а вполне готовых к употреблению продуктов) пылится на полках, не реализуется, то это безусловно настораживает и о многом говорит. А сколько у нас книг предоставлено "грызущей критике мышей"!

Легитимность научного знания: исторический экскурс. Научное знание, как и власть, не может долго сидеть на штыках голых истин. Оно ищет и рано или поздно находит успокаивающее многих оправдание и доверие. Так было всегда - естественно, в разных формах.

     Начнем с античности - как конкретно легитимировалось там научное знание? Выдумывать ничего не надо - ответ хорошо известный и очень простой. Его удачно раскрывает нам Платон своим символом пещеры. Знание, наука, разум - это солнце, которое разгоняет тьму в пещере (темнице) человеческого бытия. Как и настоящее солнце, солнце знания-разума светит высоко и для всех, под его благодатными лучами все растет, цветет и плодоносит. Солнцеподобное знание всегда благо, знание и добро совпадают. Истину нужно искать, наукой следует заниматься, потому что это открывает человеку глаза, вносит свет, он же и смысл, в его невежественную, охваченную страстями, эмоциями и чувствами жизнь.
     В Средние века, века напряженной религиозности, наука сама по себе (как суверенное занятие) не только не приветствовалась, но нередко рассматривалась даже как дьявольское занятие. Что в общем-то понятно. Согласно Библии - книги ключевой для средневекового образа жизни, грехопадение человека началось ведь не с вкушения запретного плода, а с приобщения к древу познания (добра и зла).

     В то же время наука в Средние века не отвергалась и не закрывалась - у нее там было свое место. И очерчивалось оно, в рассматриваемом нами здесь плане, достаточно простой и понятной всем формулой: познаю, чтобы верить. Верить в Бога, конечно, в благодатность его провидения и промысла. А это значит, что средневековый ученый, занимаясь поисками истины, искал в действительности законы, по которым Бог сотворил этот мир. Он тем самым устремлялся к Богу. "Познание, - писал в данной связи К. Ясперс, - как бы следование мыслям Бога. Ведь Бог, будучи творцом, присутствует, по словам Лютера, и во внутренностях вши". Работая с тварным (отпавшим, но ведь - от Бога), ученый эпохи Средневековья чувствовал свою причастность к божественному. Все разногласия и противоречия, а также сомнения устранялись для него приоритетностью истин откровения.

     Новое время началось с борьбы против средневековой схоластики и религиозного невежества, за разум и его всепроникающий свет. Как и в античности, постулировались самодостаточность разума и естественное к нему уважение. Заслуживает доверия и поддержки только то, что стоит, стоит прочно, на истине, разумом удостоверяемой. Разум в прямом смысле просвещает. Особенно активно он это делал в XVIII веке. Недаром же его нарекли веком Просвещения. Разум, наука - это прогресс, свобода, братство. Наука утверждается в качестве наиболее могущественной причины совершенствования человеческого рода. Ж.А. Кондорсе выражает горячую веру в то, что настанет время, "когда солнце будет освещать землю, населенную только свободным людьми, не признающими другого господина, кроме своего разума". Не любить такого разума, не поклоняться такой науке - значит, быть ретроградом, врагом человечества и его (разумного) счастья.

     В Новое время зародился еще один легитимирующий сюжет - об экспертизе и экспертах. Экспертиза - самая компетентная и профессионально-неподкупная инстанция, эксперты - настоящие жрецы науки. Если и доверять кому-то в этом мире, то только им. Их авторитет - высший из возможных. Выше только Бог, но он, похоже, не существует. Своим высочайшим авторитетом эксперты освящают науку, знание как таковое. Занятие наукой, в их толковании, - благороднейшее из занятий. На алтарь науки не то что средства (финансовые и пр.) - жизнь принести не жалко.

Кризис легитимности: ситуация. К концу ХХ века прежние формы и методы легитимации знания оказались исчерпанными. Наступил кризис легитимности - по всем направлениям и на всех уровнях. Мы неожиданно для себя обнаружили, что разум и наука, которые, как считалось, вели общество по пути прогресса, процветания и свободы, завели нас в тупик. Экологический и коммуникативный (отчуждение между людьми) кризисы, этнические и религиозные конфликты, межцивилизационное напряжение, углубляющаяся пропасть между богатыми и бедными странами, международный терроризм, наркомания, СПИД - все это верные знаки разверзнувшейся перед нами пропасти. Стремясь удержать пошатнувшиеся позиции, разум из освободительного превращается в деспотический, подменяет творчество доминированием. Доверие к разуму и науке пошло трещинами неопределенности и риска. Яйцеголовые властители дум посрамлены. Инженеры человеческих душ в растерянности.

     Зашатался и институт экспертизы. Он, впрочем, и раньше давал сбои. Недаром же говорят: На всякого мудреца довольно простоты. Вот только некоторые примеры такой простоты. Французская академия в XVIII в. (заметим: в век Просвещения) объявила утопическими проекты движения паровых машин по рельсам и невозможными падения метеоритов на Землю. В 1933 году великий Розерфорд официально заявил, что не верит в возможность освобождения атомной энергии. А через девять лет в Чикаго начал действовать первый атомный котел. Поучительно вспомнить и совсем недавнюю компьютерную "проблему 2000" (переход к нулям: с 1999 на 2000 г.). Некоторые сомневались, кто-то, вероятно, посмеивался, но ведь многие профессионалы искренне верили в то, что замрут самолеты, остановятся поезда, перестанут работать банки и т.д. Изрядно потратились, одним словом. Проблема, разумеется, была, но ее с помощью экспертов явно раздули. Непонятно также, что происходит сегодня с озоновой дырой. Одни ученые говорят, что расширяется, другие бодро заверяют, что, наоборот, сужается, затягивается.

     В роли легитиматора научного знания в наши дни все чаще и увереннее выступают СМИ. Но они не знают целостного образа науки, Науки с большой буквы. СМИ-легитимация не идет дальше отдельных научных проектов, проталкиваемых или, как теперь говорят, раскручиваемых по всем правилам пиаровской манипуляции массовым сознанием. Не приходится доказывать, что такая практика дискредитирует саму науку и подрывает доверие общества к ней.

Кризис легитимности: пути выхода. Начнем с того, что проблему легитимности научного знания вообще можно снять. Для этого нужно просто отказаться от демаркации, выделения и предпочтения научной позиции - на фоне и в отличие от всех других: религиозной, художественной, повседневно-бытовой и т. д. Однако поступить так нам мешает не только традиция возвышения собственно научной позиции, но и сама наша жизнь, структурированная пока по вертикальному, явно субординационному (иерархическому) принципу. Движение в сторону несубординационных, равноправно-горизонтальных отношений и связей по сути только началось. А в такой ситуации легитимирующее уравнивание научного знания с любым другим будет похоже на безграничную наивную доверчивость ребенка, по-своему привлекательную, но жизненно несостоятельную - в мире взрослых по крайней мере. Так что вообще-снятие проблемы легитимности требует уточнения: теоретически это возможно, а практически, "по жизни" - нет.

     Интересную модель легитимации науки, научного знания предлагает Лиотар. Это - паралогия, т. е. непреднамеренные ошибки, являющиеся результатом нарушения принятых законов и правил дискурса. Звучит парадоксально. Но, по Лиотару, сама наука парадоксальна. Будучи открытой и нестабильной системой, она "продуцирует не известное, а неизвестное", интересна не своей методичностью, а антиметодичностью. Источником ее развития выступают в действительности различия, противоречия, опровержения. И чем скорее ее положения опровергаются, устаревают (и значит заменяются новыми), тем быстрее она развивается. Ошибки по-своему ценны, толкая исследователя к поиску другой, лучшей теории, они обнаруживают огромной позитивный потенциал. Консенсус в науке - самое временное и непрочное, что в ней вообще может быть. Он догматически противостоит неустанному научному поиску. "...Инновации, - пишет Лиотар, - появляются всегда из разногласия".

     Легитимность по Лиотару, на наш взгляд, вполне приемлема, но при одном существенном уточнении - только в рамках научного сообщества, среди профессионалов. Для широкой же публики требуется нечто более определенное и главное - успокаивающее. Легитимация по определению должна нести в сознание людей некий "покой и волю", с чем-то мирить, вокруг чего-то объединять, сплачивать. С легитимностью в пределах только науки, заметим, более убедительно справляется учение Томаса Куна о "нормальных" (в рамках принятой модели, или парадигмы, постановки и решения проблем) и "анормальных" т.е. кризисных, революционных (связанных с отказом от прежней парадигмы, ранее принятых критериев рациональности) периодах в развитии науки.

Легитимность как резонирование науки и жизни. В самом широком, социально-историческом контексте, легитимность науки и научного знания должна основываться на том или ином принятии в расчет потребностей и запросов самой жизни, т.е. практического бытия человека и общества. Речь не идет об узко понятой производительности или результативности научной деятельности. Во-первых, нельзя игнорировать деление научных исследований на фундаментальные и прикладные. Не от всякой научной разработки, следовательно, мы вправе требовать сиюминутной выгоды или отдачи. Отдельные научные открытия находят себе дорогу в жизнь через десятки, а то и сотни лет. Во-вторых, в науке есть также самопроизводство, связанное с развитием (в т. ч. и "задельным", впрок) логико-методологических регулятивов и принципов, уточнением измерительных процедур, чисткой и совершенствованием категориального аппарата, "заострением" исследовательского инструментария. На пути ползучего эмпиризма, педантичного движения по рельефу жизни всего этого не достичь, не добиться. В-третьих, сама жизненная практика не исчерпывается текущим состоянием, статусом-кво, есть в ней и долговременные тенденции, глубинные токи. К тому же она многообразна. Кроме материальных, производственно-технологических, она инициирует и чисто духовные, эстетически-самодостаточные запросы.

     В общем плане можно настаивать на том, что наука не должна быть ни слишком высокой и ни слишком низкой относительно реально существующей практики. Адекватность данной конкретно-исторической практике, а не некой абстрактной, идеально-типической ее модели - вот самый верный ориентир для заботящейся о своей легитимности науки. Наука должна так или иначе резонировать с этой практикой, а не существовать и работать где-то в параллельном мире, в башне из слоновой кости, как принято говорить, на потребу ее адептам, жрецам, неофитам. Знание само по себе может быть и истинным, но легитимным оно становится только в том случае, тогда, когда "сцепляется" как-то с событийным потоком жизни. Иначе это уже и не знание в смысле теории, а род литературы (литературщина). В лучшем случае такая литература выполняет эстетическую функцию, в худшем, когда пытается подменить теорию, превращается в идеологию, скрывающую или прикрывающую реальные жизненные проблемы, размягчающую нашу и без того не очень сильную волю к жизни. В науке, теории должно быть некое принуждение реальностью жизни, практики. На этом, кстати, строится и интеллектуальная ответственность. В отличие от интеллигентской мечтательности и жалобы на несбывшиеся надежды.
     Расхождение науки и жизни тем более опасно, что в наши дни стихийные ресурсы последней на исходе, если уже не исчерпаны. Требуется разумное вмешательство в ход общественного развития. Иначе беды не избежать. Без жизни не-ученых не будет жизни и для ученых.