Рональд Д. Лэнг (Laing) (1927-1994)

Рональд Д. Лэнг (Laing) (1927-1994)
- британский психолог, психиатр, основатель движения антипсихиатрия. Идейное движение антипсихиатрия «возникло в начале 60-х годов в Великобритании, а затем получило широкое распространение и на континенте, особенно в романских странах (Франция, Италия и др.). Существуют также активные группы антипсихиатров в США и ФРГ. С 1975 г. действует «Интернациональная сеть» — организация, объединяющая несколько тысяч психиатров, медсестер, служащих, юристов, гуманитариев и бывших пациентов психиатрических клиник. Она отличается от других ультра-левых групп тем, что наряду с социально-политическими задачами («низвержение буржуазного общества», «перманентная революция» и т. п.) ставит перед собой цель ликвидировать ряд медицинских институтов, в особенности психиатрические клиники. Сторонники антипсихиатрии видят свою задачу в разоблачении, демифологизации насилия человека над человеком во всех его формах. Одной из самых отвратительных форм такого насилия они считают клиническую психиатрию, которая, по их мнению, является не средством лечения, а орудием политического насилия, репрессивным аппаратом буржуазного общества, социальным инструментом, который как раз порождает сумасшествие. Больны не те, кто содержится в клиниках, по само общество, и «вылечить» его может только революция» .
«Репутация Лэйнга как профессионала-психиатра связана, прежде всего, с умением описывать психические расстройства своих пациентов. Ему отдают должное и его критики — психиатры, которые признают, что Лэйнг добивался успеха при лечении, казалось бы, безнадежных больных-психотиков. Но среди читателей его книг и статей профессионалы-психиатры составляют незначительное меньшинство. Можно считать, что популярность его книг имеет своей причиной то, что он выступает как критик современной цивилизации, даже как пророк. Работы Лэйнга вызвали больший интерес у философов, социологов, писателей, верующих, чем у его коллег, которые, напротив, относятся к данному аспекту его воззрений резко критически» .
«В “Расколотом Я” Лэнг отходит от узкой клинической проблематики и пытается осмыслить природу самопротиворечивого “несчастного сознания”, связанные с этим вопросы одиночества, утраты смысла жизни, нравственного конформизма в контексте идей и представлений экзистенциальной феноменологии» .
«Еще в древности сформировалось представление, согласно которому одной из причин одиночества человека, невозможности обретения им достойного места среди людей, налаживания с ними добрых отношений является самопротиворечивость, саморазорванность сознания индивида» . В философии Гегеля исследовались условия возникновения самопротиворечивого “несчастного сознания”. Именно в рамках гегелевского подхода развивает свои взгляды Лэнг.
------------------------ Ср.: «…Современная психопатология, заявляет Лэйнг, во всех ее формах дает искаженное представление о внутреннем мире больного. Единственной возможной формой постижения личностного в человеке он считает экзистенциальную феноменологию, которая «артикулирует то, чем является мир другого и каков способ его бытия в нем» . ----------------------------------------------
«В центре внимания Лэнга находится исторически определенный тип “несчастного сознания” – шизойдная личность. Это человек, у которого нарушены связи не только с окружающим миром, другими людьми, но и с самим собой. Он ощущает себя безысходно одиноким и изолированным. Его восприятие собственного Я расколото, внутренняя мотивация своего поведения и интерпретации поведения и отношения к нему других людей чрезвычайно сложны, противоречивы и запутаны. Возникновение шизойдного сознания, согласно мнению Лэнга, обусловлено столкновением изначально морального и гуманного (в понимании экзистенциальной философии) субъекта с обществом, конфликтом между подлинностью экзистенциального бытия и неподлинностью природно-социальной действительности» .
«На место «психиатрического жаргона» Лэйнг ставит герменевтику, так как единственным путем постижения мира психотика считает погружение в «его мир» .
«По Лэнгу, общество воздействует на индивида через язык, разрушая первоначальные значения и смыслы его внутреннего мира – экзистенции (экзистенциальный контекст бытия-в-мире). Господствующая культура и характерный для нее отчужденно-рационализированный язык и образ мышления вытесняют в сознании индивида непосредственные значения всего того, что составляет для него бытие-в-мире. Так, при общении с другими людьми и даже во внутреннем монологе человек выражает свою деятельность и поведение других людей, как правило, в безличных терминах официальной морали и идеологии, обезличенных понятий психологии, сводит их к формальным социальным ролям. В результате внутренний мир индивида представляет собой “дымящиеся развалины”, не связанные и противоречивые образы массовой культуры, обрывки новостей, команд, лозунгов, призывов. Такая ситуация вступает, по Лэнгу, в противоречие с естественной устремленностью человека к целостности мировосприятия, к нерасчлененному на объект-субъект единству бытия-в-мире. Поэтому дальнейший ход событий состоит в том, что расколатая шизойдная личность включается в безысходную деятельность, состоящую в попытках связать привнесенное обществом в сознание содержание с контекстом его Экзистенциального бытия. В свою очередь, это приводит к созданию химерных и противоестественных мыслительных конструкций, которые воспринимаются со стороны как безумство, проявление шизофрении. Искалеченный цивилизацией современного общества индивид становится субъектом антигуманных идей и социальных рефлексов, способствующих его дальнейшему отчуждению. Лэнг выступает против культуры современного общества, оказывающего разрушающее воздействие на внутренний мир человека, способствующий его деперсонализации. Общество для Ленга выступает только как условие несвободы человека, а жизненное назначение индивида видится в том, чтобы культивировать подлинность» .
«Будучи отторгнутым от “своего мира”, от самого себя, утратив ощущение целостности, жизненности, реальности, длительности своего существования, словом, став, как считает Лэнг, “онтологически неуверенной личностью”, “несчастное сознание” постоянно испытывает тревогу. “Онтологически уверенной” он называет личность, осознающую свою целостность, спокойно встречающую жизненные невзгоды. Способность быть автономной индивидуальностью Лэнг считает главным условием «онтологической уверенности», которая наделяет человека одновременно самоидентичностыо и способностью вступать в общение с другими. «Онтологически неуверенная личность» постоянно озабочена сохранением самой себя, «повседневные обстоятельства жизни угрожают ее низкому порогу уверенности». «Онтологическая неуверенность» испытывается как непрерывное наличие угрозы собственному существованию в качестве личности, как тревога» .
«Лэнг останавливается на трех формах тревоги, которые, с его точки зрения, чаще всего при этом встречаются: «поглощение», «прорыв», «окаменение» (или, на традиционном языке клинической психиатрии, деперсонализация)» .
«Основной техникой для тревожащегося за собственную автономность индивида, по Лэнгу, становится упреждающая деперсонализация других. Но в результате индивид попадает в замкнутый круг, ибо, чем больше он превращает других в объекты, тем меньшей становится его собственная «онтологическая безопасность». Ее отсутствие проявляется, прежде всего, в феномене отрыва сознания от тела, отождествлении собственного «Я» с сознанием. Этот отрыв Лэнг интерпретирует как попытку справиться с «базисной небезопасностью». В таком случае индивид ощущает собственное тело как один из объектов в мире, а не как средоточие его индивидуальности. Тело становится для него носителем «ложного Я», от которого полностью отрывается «внутреннее», или «истинное Я». Оно не принимает прямого участия в действиях тела, создает с помощью воображения далекие от реальности образы, развивает сложную систему отношений с собственным телом, пытается «создать отношения к другим личностям и вещам в собственных пределах, без какого-либо обращения к внешнему миру лиц и вещей. Индивид вырабатывает микрокосмос в самом себе». Шизоид создает целую систему «ложных Я», заменяющих ему при взаимодействии с другими людьми его «внутреннее Я», скрытое от всех и невоплощенное. С одной стороны, он чувствует себя всемогущим в своей отстраненности от реального мира. «Воображаемыми достоинствами,— пишет Лэнг,— являются безопасность для «истинного Я», изоляция, а потому свобода от других, самодостаточность и контроль». Но неизбежным следствием изоляции оказывается чувство пустоты: закрывшееся «Я» не может обогащаться из внешнего опыта, поэтому его внутренний мир все более обедняется. Обратной стороной воображаемого всемогущества оказываются чувства бессилия и пустоты. Только в изоляции шизоид чувствует себя в безопасности: индифферентность по отношению к людям и вещам, превращение других личностей в объекты необходимы для него, чтобы сохранить собственное «Я».
Подобно Бинсвангеру, который искал причину психотических нарушений в предзаданной зауженности «конфигурации экзистенции», Лэнг в «Расколотом Я» ничего не говорит, о том, как и почему теряется «онтологическая уверенность». Он считает, что ненадежное структурирование психики происходит в раннем детстве и причины его установить невозможно. В дальнейшем индивид предпринимает попытки защиты, которые оказываются несостоятельными. «Трагический парадокс заключается в том,— пишет Лэнг,— что, чем больше усилий защиты Я на этом пути, тем больше оно разрушается. Последующее явное разрушение и растворение Я в шизофреническом состоянии совершается не из-за атак врага извне (действительных или предполагаемых), но из-за опустошения, вызванного самими защитными маневрами» .
«Неуверенность в собственной идентичности вызывает страх быть поглощенным другими в общении. В результате индивид стремится к изоляции, а па место полярности «автономная идентичность — соотнесенность с другими» приходит антитеза полного растворения и полной изоляции. Поскольку «онтологически небезопасная личность» чувствует себя совершенно опустошенной, она боится заполнения этого вакуума, боится, что с этим заполнением может полностью потерять себя. Каждый контакт с реальностью испытывается ею как нечто ужасное, как угроза «прорыва» неведомых страшных сил. Наконец, страх вызывает и вступление в межличностные отношения: «Если некто испытывает другого как свободного агента, то он открыт для возможности быть испытываемым как объект опыта другого, а тем самым потери собственной субъективности. Ему угрожает возможность стать не более чем вещью в мире другого, без какой-либо собственной жизни» .
«Состояние диссоциации тела и сознания, по Лэнгу, присуще и нешизоидным индивидам, особенно в таких угрожающих ситуациях, когда нет возможности их избежать (война, концлагерь и т. д.). Но у шизоидов это не временное состояние, а базисная ориентация в жизни. Мир шизоида «является миром, который угрожает со всех сторон его бытию и из которого нет выхода». С разделением «внутреннего Я» и телесного «ложного Я» восприятие и действование оказываются переданными последнему. Поэтому мир испытывается как нереальный, а все относящееся к восприятиям и действиям — как ложное, бесполезное и бессмысленное. Реальность мира и собственная реальность находятся у нормального человека в отношении взаимного потенциирования; для шизоида взаимообогащение этих двух реальностей становится невозможным. Так как каждое столкновение с миром угрожает поглотить «внутреннее Я», шизоид боится выйти за пределы созданной им самим скорлупы. Воображаемые миры, фантазия заменяют реальность, он все больше общается с фантастическими образами, а не реальными людьми. Столь оберегаемая им свобода становится проклятием. Лэнг употребляет здесь сартровский образ «осужденности на свободу»: герои экзистенциалистских романов и драм оказываются, по Лэнгу, потенциальными психотиками. Лэнг детально описывает постепенное расщепление как «истинного», так и «ложного Я». «Внутреннее Я» все в большей мере опустошается, становится фантомом, на место которого приходят юнговские «архетипические силы». Шизофрения является процессом распада сознания, ведущим к полной дезинтеграции, к гипотетическому сознанию, которое Лэнг вслед за английским поэтом-романтиком У. Блейком называет «хаотическим не-сущим». Завершается «Расколотое Я» описанием «истории Джулии», которое было первым свидетельством незаурядного литературного таланта британского психиатра» .
«Безумие» является характеристикой межличностных отношений, возникающей в зависимости от понятности или непонятности для нас суждений и действий другого человека. Здоровье определяется общим согласием, но мы начинаем называть человека «психотиком» или «сумасшедшим» при радикальном расхождении с ним в оценке тех или иных мотивов, действий, интенций, «и только в силу этой межличностной дизъюнкции мы начинаем исследовать его мочу и высматривать аномалии в графиках электрической активности его мозга».
Уже здесь можно видеть, что Лэнг жестко противопоставляет друг другу объяснение и понимание; данные естественных наук отвергаются с порога: они ничего не могут сказать нам о психическом заболевании, ибо болеет личность, которая принципиально несводима к тем или иным физическим, химическим или физиологическим параметрам. Критика Лэнгом тех западных психиатров, которые видят в больном человеке что-то вроде испорченного механизма, который можно починить с помощью фармакологических препаратов, электрошока и тому подобных средств, безусловно, имеет смысл. Прав он и в том отношении, что оценка действий, мотивов, суждений человека со стороны окружающих определяет, будут ли его считать вполне нормальным или заслуживающим помещения в психиатрическую лечебницу. «О патологическом изменении личности,— пишет Б.В. Зейгарник,— мы говорим тогда, когда под влиянием болезни у человека скудеют интересы, мельчают потребности, когда у него проявляется равнодушие по отношению к тому, что его раньше волновало, когда действия его лишаются целенаправленности, поступки становятся бездумными, когда человек перестает регулировать свое поведение, не в состоянии адекватно оценивать свои возможности, когда меняется его отношение к себе и окружающему. Такое изменение является индикатором измененной личности» .
«Несколько глав книги «Я и Другие» Лэнг посвящает детальному разбору «тех способов, с помощью которых другие словом и делом разрушают нашу жизнь». Шизофреническим фактором, по его мнению, оказывается не «промывание мозгов» как таковое, а постоянное и повторяющиеся приведение в парадоксальное состояние, когда на разных уровнях абстракции выдвигаются исключающие друг друга требования с одновременным запретом выхода из данной ситуации. У индивида возникает замешательство, сомнение по поводу определимости ситуации вообще. При этом конфликт самим индивидом не осознается, хотя он чувствует нестерпимость своего положения. Такова, по словам Лэнга, ситуация «двойной связи», когда «жертва не может сделать ни одного шага без наступления катастрофы» .
«В известной мере это относится и к работе Лэнга, написанной совместно с А. Эстертоном, «Здоровье, безумие и семья». Но в ней авторы приходят к одному из антипсихиатрических выводов: нет никакого смысла противопоставлять «нормальное» и «ненормальное». Пациенты психиатрических клиник не менее «нормальны», чем члены их семейств, а «шизофреногенные семьи» ничуть не отличаются от обычной семьи современного общества. Лэнг описывает существование в “семейном гетто”, условия “взаимного терроризм” и “навязанного долга”, обмана, мистификации и насилия. От рассмотрения семейной среды он постепенно переходит к критике общества в целом: именно оно виновно в том, что люди оказываются в психиатрических клиниках, а психиатры вольно или невольно оказываются палачами» .
«Цивилизация «одномерных людей», пишет Лэйнг в предисловии ко второму изданию «Расколотого Я», подавляет «любую форму трансценденции». Человек, обладающий опытом «других измерений, которые он не может отвергнуть или забыть, рискует или быть уничтоженным другими, или предать то, что он знает. В контексте нашего сегодняшнего всеохватывающего безумия то, что мы называем нормальностью, здоровьем, свободой, все наши точки отсчета являются двусмысленными. Человек, предпочитающий быть скорее мертвым, чем красным нормален. Человек, говорящий, что он потерял душу, сошел с ума. Человек, говорящий, что люди это машины, может быть великим ученым. Говорящий, что он есть машина, является на психиатрическом жаргоне «деперсонализированным» Человек, говорящий, что негры — низшая раса, может быть широко уважаемым. Человек, который говорит что его белизна есть форма рака, освидетельствован. Семнадцатилетняя девочка в госпитале сказала мне, что она страшится того, что внутри нее атомная бомба. Государственные деятели большого ранга, которые хвалятся и угрожают тем, что у них есть оружие страшного суда, являются куда более отчужденными от реальности, чем те па кого наклеен ярлык «психотик». «Нормальное» состояние сегодняшнего человека признается Лэнгом чем-то в высшей степени ненормальным: это предательство «наших подлинных возможностей». Успешное приспособление к такой реальности означает потерю себя самого и подлинной реальности.
К тем же выводам независимо от Лэига пришли в другие представители экзистенциального психоанализа сделавшиеся пророками «контркультуры». Например, Н. Браун в своей книге «Любовное тело» писал: «Безумная истина: граница между здоровьем и сумасшествием является ложной. Истинным результатом психоанализа оказывается освобождение от этой границы». Браун тоже полагает, что помещение психотиков в психиатрические лечеоницы является навязыванием деструктивного видения мира всем тем, кто пытается от него освободиться» .
Конечные выводы, к которым пришел Лэнг заключались в том, «что социальная реальность в целом безумна, что больные являются куда более здоровыми, чем «нормальные» обитатели этого мира. Таков главный итог эволюции воззрений Лэнга от «Расколотогого Я» к «Политике опыта», ставшей классическим для всей антипсихиатрии произведением» .
Вскоре Лэнг стал одним из вдохновителей волны контркультуры, наряду с фрейдо-марксистом, теоретиком сексуальной революции Г. Маркузе. Контркультура выступила с жесткой критикой репрессивных социальных институтов. «В 70-е годы эти идеи были развиты такими
апологетами «контркультуры», как В. Рейч и Т. Роззак (Roszak). Они еще писали о необходимости решения целого ряда социально-экономических проблем, но, по Рейчу, изменения осуществятся благодаря распространению «Сознания III» (то есть «контркультуры»), а по Роззаку, таким средством является «мистическая революция», ведущая к «пробуждении от одномерного видения и от ньютоновских снов, к отречению от безумной онтологии нашей культуры». Новое «мистическое сознание» заменит «техницизм» современного мышления, преобразует жизнь всего человечества» .
Лэнг и его последователи подвергая критике современную цивилизацию, «противопоставляют ей «мистический» опыт больного-психотика. Наиболее полно эта программа «антипсихиатрии» реализуется в книге Лэнга «Политика опыта» .
«Книга начинается с утверждений о тотальном отчуждении человека в современном мире. Истина и социальная реальность бесконечно далеки друг от друга. Это даже не реальность, а совокупность «псевдособытий», к которым «мы приспосабливаемся с ложным сознанием, адаптированным и видящим эти события истинными и реальными, даже прекрасными». Современная цивилизация находится в состоянии старческого упадка.
Современное научное знание, по Лэнгу, есть не более чем совокупность принятых на веру гипотетических построений, до предела ограничивающих возможности нашего видения. Миру науки соответствует современный человек: это обрубок, фрагмент той личности, которой он мог бы быть. Забыты все измерения фантазии, чувства, мышления, выходящие за пределы конформизма, «здравого смысла». Чтобы отбросить этот мистифицирующий занавес, необходима интенсивная дисциплина обучения, дающая возможность «начать испытывать мир заново, с невинностью, истиной и любовью. А непосредственный опыт... духовного царства демонов, духов, сил, владычеств, властей, серафимов и херувимов, света является еще более удаленным».
Трудно сказать, нужно ли понимать это «духовное царство» в духе гностиков, или можно обойтись его юнгианским истолкованием как архетипов коллективного бессознательного. В любом случае утверждается необходимость преодолеть узкие пределы навязываемого обществом «опыта». То, что называют «нормальным», является продуктом репрессии, «раскола», проекции и других форм деструктивного воздействия на опыт индивида. Наиболее здоровой частью психики остается, по Лэнгу, сфера свободной фантазии, но именно она подавляется в сегодняшнем мире как нечто незрелое и препятствующее нормальной жизни. Важнейшим измерением «опыта» Лэнг считает переживание бытия и небытия. Следуя как онтологии философов-экзистенциалистов, так и учениям восточных мистиков, он пишет о постигаемом первоисточнике всех форм. Бытие не является ни одной из вещей, это не-сущее, «ни-то», служащее основанием всех вещей, всех «что». В творчестве, в траисцендировании самого себя человек позволяет обнаружиться всему сущему: он помогает бытию рождаться из небытия. Открытие этой истины ставит человека вред великой «мистерией» превращения небытия в быте, освобождая человека от страха перед «ничто». Погружение в этот процесс становления, приближение к границе бытия и небытия может вести человека как к раю, так к аду, к подлинному здоровью и к подлинному безумию. Открывается это измерение «в тишине», «в центре каждого из нас»: «Мы находимся по ту сторону всех вопросов, кроме вопросов о бытии и небытии, воплощении, жизни и смерти... С нашей точки зрения, отчужденный от первоисточника творения человек поднимается из отчаяния и кончает падением. Но такой человек не прошагал пути до конца времен, конца пространства, тьмы и света. Он не знает того, что там, где все кончается, там все начинается». Этот «опыт», продолжает Лэнг, игнорируется психиатрией и психологией. Бихевиоризм является «самым крайним примером этой шизоидной теории и практики»; психоанализ и другие формы психотерапии, подобно бихевиоризму, являются техникой контроля и манипуляции. Они ориентированы на приспособление пациента к репрессивной цивилизации, разрушающей первоначальное единство бытия и небытия, внешнего и внутреннего. Тот, кто вопреки сопротивлению окружающих «нормальных» членов общества, вообще забывших о наличии «сокровенного», обращается к собственному внутреннему миру, находит развалины, остатки этой целостности. Внутренние противоречия, разорванность различных аспектов сознания — таково состояние обнаружившего «внутреннее измерение» человека, «полубезумного существа в сумасшедшем мире». Таков социальный контекст психиатрии. «Нормальные» настолько больны, что даже не знают о своей болезни, а «больные» - это те, кто начал выздоравливать.
Большая часть людей вовсе не ощущают себя психически больными. Это, по Лэнгу, свидетельствует об их безумии. Они не воспринимают того, что их «опыт» разрушается, поскольку разрушение осуществляется сегодня так, что его воспринимают как благодеяние. Приучение к миру мистификации, пишет Лэйнг, начинается с детства: «Дети еще не дураки, но мы их сделаем такими же имбецилами, как мы сами...». Насилие, именуемое любовью, к пятнадцати годам разрушает большую часть способностей подрастающего поколения, и появляется «еще одно полубезумное существо, более или менее приспособленное к сумасшедшему миру». Это насилие приучает с первых месяцев «правильно» двигаться, говорить, чувствовать, выбирать. Социализация является принуждением вести себя и думать так, как это делают родители. «Дети с трудом отказываются от врожденного воображения, любопытства... Вы должны любить их, чтобы заставить их сделать это. Любовь — это путь от подчиненности к дисциплине, а через дисциплину... к предательству своего Я». Способность обманывать себя лежит в основе адаптации и социализации. Социально разделяемые галлюцинации являются тем, что называют реальностью. Безумие пронизывает даже самые интимные сферы жизни людей. Не вызывает сомнений тот факт, что современное общество далеко от идеала того «здорового общества», о котором писал Фромм. Имеются социальные причины роста количества неврозов и психозов. Но у Лэнга и других антипсихиатров отчуждение в смысле социально-экономическом и психическая болезнь (часто обозначаемая ими тем же термином “alienation”) полностью отождествляются. В результате психотики становятся у них политически преследуемыми, так как они пытаются покинуть навязываемую им систему «социальной фантазии - социальной реальности». Их стремятся вновь адаптировать к данной системе. Отсюда Лэйнг делает вывод о том, что шизофрения есть естественный процесс выздоровления. «Я думаю, — пишет он,— что шизофреники могут научить психиатров большему о внутреннем мире, чем психиатры своих пациентов». Отвергнув вместе с психиатрией любые научные методы изучения психики, Лэнг обращается к мистическому опыту.
Ранее, по его мнению, существовали лучшие условия для опыта «других измерений»: «Процесс вхождения в иной мир из этого мира и возвращения к этому миру из иного является столь же естественным, как смерть или рождение». Но в современных условиях забывший о вековечных истинах человек, во-первых, страшится, теряется, входя в иные измерения, а во-вторых, окружающие ему не верят, не понимают его, преследуют, заточают в клинику. Подобное «погружение» стало сегодня асоциальным. «Ни один век в истории человечества,— пишет Лэнг,— не терял в такой мере связь с этим естественным процессом выздоровления». Вместо нынешних клиник, способных только калечить тех, кто начал «путешествие», необходимо организовать сообщество, в котором уже совершившие «путешествие» смогут помогать совершить его начинающим» .
Опыт психотика, «отождествляется Лэнгом с мистическим опытом. Он даже считает, что опыт психотика является «одной из тех немногих вещей, которые еще имеют смысл в нашем историческом контексте», то есть в мире тотального отчуждения и безумия. В нем осуществляется «трансцендентальный опыт», лежащий в основе всей психической жизни. «Когда личность сходит с ума,— пишет Лэнг,— происходит глубокая трансформация ее места по отношению ко всем регионам бытия. Центр ее опыта сдвигается от эго к самости. Мирское время становится просто анекдотическим, только вечное имеет смысл». Прекращается «эгоистическое существование» в мире иллюзии. Безумие дает выход к иному миру, к видению сверхъестественного света, который может, конечно, и сжечь (не все возвращаются из «иного мира»). «Погружение» сопровождается распадом адаптировавшейся к неподлинному миру личности, «этого ложного Я, компетентно приспособленного к нашей социальной реальности». Возвращаясь из «путешествия» по внутреннему пространству, человек обновляется. В другие времена это священное безумие ценилось как дap небес, как нисхождение благодати. Сегодня же отправляющимся в «путешествие» грозит гибель, поскольку они «не могут ориентироваться в географии внутреннего пространства и времени и быстро теряются в нем без сопровождающего». Но «среди врачей и священников должны найтись проводники, способные вывести личность из этого мира и ввести в иной. Чтобы сопровождать ее в нем и привести обратно» .
«В одной из последних своих книг — «Разговоры с детьми» Лэнг неожиданно переходит от нигилистической критики семьи к более оптимистическому взгляду на нее. Связано это не с отходом от прежних основных позиций. Общество по-прежнему рассматривается Лэнгом как абсолютно враждебное индивиду, подминающее его, уничтожающее его «открытость» бытию. Но раннее детство рассматривается теперь как то «естественное состояние» человека, которое утрачивается вместе с появлением социальных норм, условностей, даже с овладением языком. У всех психоаналитиков детство играет решающую роль в жизни индивида, но у Лэнга оно становится «потерянным раем», из которого изгнаны взрослые. Им нужно учиться воспринимать мир у собственных детей, которым еще открыты все тайны бытия. Восхищаться непосредственностью ребенка (Лэнг записывает беседы с собственными детьми) естественно для любого взрослого» . Однако, антипсихиатрия подверглась серьезной критики. «Как отметил один из американских психиатров, труды Лэнга «оказывают плохую услугу всем тем, кто воспринимает их всерьез» . «Одно из самых страшных психических заболеваний оказалось идеалом: чтобы избавиться от репрессивного и иллюзорного мира, нужно сойти с ума» .
«В 70-е годы антипсихиатрия сливается с рядом ультра-левых движений, в Италии и ряде других западноевропейских стран осуществляются разного рода «акции», направленные в первую очередь против психиатрических клиник. Главным теоретиком этого направления в антипсихиатрии становится Д. Купер. Его работа «Смерть семьи» содержит несколько десятков страниц, посвященных описанию коммуны, которая должна прийти на смену семье. По Куперу, «сексуальная революция» и «революция безумия» являются предпосылками социальной революции, которая вот-вот разрушит стой буржуазного общества. Сексуальные и психоделические эксперименты занимают почетное место в его учении о революции: «Я думаю, что нам необходимы одновременно революция любви, пересоздающая нашу сексуальность, революция безумия, пересоздающая наши «Я», а затем революция в терминах куда более прямого паралича операций «государства». «Освобождение должно закончиться на поле революционной битвы, но оно должно начинаться в постели... У ружей, конечно, есть свое назначение, но постель, возможно, является величайшим неиспользованным секретным оружием революции» .
«Правда, в дальнейшем Купер отходит от идей о необходимости сексуального и психоделического экспериментирования — о чем свидетельствует его последняя книга «Язык безумия». Теперь он видит в этом бегство от действительно важных социальных и политических проблем. На место лэнговского «путешествия» он ставит «политическое воздействие» на пациентов, которые должны осознать те силы репрессивного общества, которые порождают насилие, в том числе психиатрическое. Одновременно Купер отходит от ряда других не менее нелепых и опасных для больных и для общества идей. Он даже ограничивает сферу своей критики психиатрии, признавая правомерность во многих случаях применения фармакологических препаратов» . «Но его политические и антипсихиатрические воззрения остаются в главном неизмененными: это ультра-левый «революционаризм» и нигилизм, проповедь насилия как главного средства ликвидации буржуазного общества, причеши первым институтом, подлежащим уничтожению, объявляются психиатрические клиники» .
«Лэнг и Купер достаточно верно описали некоторые негативные стороны психиатрической практики капиталистических стран. Ими была остро поставлена проблема связи психических расстройств с бесчеловечными социальными отношениями. Это и привлекло внимание широких кругов западной — в основном левой и либеральной — интеллигенции к антипсихиатрии. Лэнг к тому же является интересным исследователем «семейного гетто», применившим разработанный социальными психологами аппарат понятий для описания сложных психических расстройств. Но общая негативная оценка его работ со стороны коллег-психиатров правомерна. Дело не только в том, что Лэнг и его «революционные» последователи подвергают критике клиническую психиатрию, а в том, что и теория и практика антипсихиатрии и несостоятельны, и опасны. Знание о социальных причинах психических расстройств является важной предпосылкой психиатрической практики, но подмена терапии политической риторикой столь же неуместна, как и возвеличивание состояния больного-психотика, якобы преодолевающего в мистическом опыте репрессивную цивилизацию. Гуманное отношение к больному, о котором столь часто писали антипсихиатры, заключается прежде всего в оказании ему эффективной помощи» .