В содержательном плане есть три наиболее вероятных и наиболее желаемых перспективы, ожидающие социальные науки в XXI веке:
1) гносеологическое воссоединение так называемых “двух культур”: естествознания и обществознания;
2) организационное воссоединение и перепрофилирование социальных наук;
3) допущение того, что социальная наука займет центральное место в мире знания.
Каковы же выводы, вытекающие из проведенного анализа?
Прежде всего, один очень простой: сверх-специализация – от которой все социальные науки и, может быть, не только они одни – была как неизбежна, так и саморазрушительна. И тем не менее мы должны бороться против нее в надежде создать некий разумный баланс между глубиной и широтой знания, между микроскопическим и синтетическим видением социальной реальности.
Второй вывод не так давно сформулировал известный американский социолог Нейл Смелзер: существуют социологически наивные акторы . Но существуют ли вообще социологически хорошо информированные акторы? Иными словами, рациональны ли они и какой мир они знают?
Социальные факты, с которыми мы имеем дело, являются социальными в двух смыслах: они обобщают восприятие реальности, более или менее разделяемое некой средней широкой группой, с различными оттенками для каждого индивидуального наблюдателя. И они одновременно являются социально сконструированными восприятиями. Здесь надо уточнить: важен не аналитик с его социальной конструкцией мира, но коллектив акторов, которые создали социальную реальность благодаря своим кумулятивным действиям. Мир находится в данном положении благодаря всему тому, что предшествовало данному моменту. Аналитик пытается разобраться, как данная коллективность сконструировала данный мир, используя, конечно, свое собственное социально сконструированное видение.
Несомненно, реальный мир существует. Но, с другой стороны, также верно то, что мы можем узнать мир только посредством нашего видения этого мира, коллективного социального видения, конечно, но, тем не менее, человеческого видения. Это, очевидно, так же верно по отношению к нашему видению физического мира, как и по отношению к нашему видению социального мира.
В этом смысле все зависимы от “очков”, которые нами используются при восприятии мира, от организованных мифов, которые МакНейлл называет “мифисторией”, без которых мы беспомощны что-либо сказать. Отсюда же вытекает, что не существует понятий, которые не были бы плюральными, что все универсалии являются частными и что существует множественность универсалий.
Из этого следует, что мы поступим мудро, если будем формулировать наши поиски в свете постоянной неопределенности. При этом рассматривать эту неопределенность надо не как неудачную и временную слепоту и не как непреодолимое препятствие на пути к знанию, но скорее как вызов, требующий от нас максимально проявить воображение, творчество, поиск. Плюрализм в таком случае становится не индульгенцией слабости и невежества, но зародышем возможностей для создания более совершенного мира.
Институциализация номинального разделения социальных наук сегодня исключительно сильна, несмотря на все попытки “междисциплинарного подхода”. Однако нет разумных утверждений, которые можно сделать в областях социологии, экономики или политологии, которые не являлись бы историческими. И не существует разумного исторического анализа, если не использовать обобщений, применяемых в других социальных науках.7
Но если сегодня ни один из существующих способов деления социальных наук на самостоятельные организации знания не имеет смысла, тогда что же делать? Отдельные ученые ищут коллег, с помощью которых создаются малые группы и сети, необходимые для проведения своей работы. И все больше такие сети не обращают никакого внимания на ярлыки дисциплин.
Крайне важно, чтобы ученым, занятым в организационных исследованиях, было позволено широкое экспериментирование, и к их попыткам относились бы терпимо с тем, чтобы увидеть, какого рода организационные объединения могут сработать наилучшим образом.
В настоящее время для ученых, замкнутых в рамки конкретных дисциплин, очень важно интеллектуально открыться и признать наличие собственных шор. Читать сегодня надо гораздо больше, чем обычно читают обществоведы, и к этому же надо энергично поощрять студентов. Аспирантов необходимо рекрутировать из гораздо более широкого круга областей знания, чем это делается сейчас. И надо отводить им самим ведущую роль в определении того, в чем мы, ведущие ученые, можем им помочь.
Крайне важно изучать иностранные языки. Ученый, который не может читать на основных академических языках, серьезно ограничен в своих возможностях.
Со времен так называемого развода между философией и наукой, происшедшего в конце XVIII века, у социальных наук были неважные отношения как с естествознанием, так и с гуманитарными науками. Их критиковали со всех сторон в этой войне “двух культур”. Тогда обществоведы интернализовали свой имидж, предчувствуя, что у них нет иной судьбы, кроме как присоединиться или к естественникам, или к гуманитариям. Однако сегодня ситуация радикально изменилась. В физических науках существует сильное и растущее движение – теория сложности, которое говорит о стреле времени, о неопределенностях и полагает, что человеческие социальные системы являются наиболее сложными из всех систем. А в гуманитарных науках существует сильное и растущее движение – культурные исследования, которое полагает, что не существует каких-либо базовых эстетических канонов, и что культурные продукты имеют корни в самом своем социальном происхождении, в социальном приеме и социальных искажениях.
Теория сложности и культурные исследования продвинули естествознание и гуманитарные науки в область социального знания. То, что раньше было центробежным полем сил в мире знаний, становится центростремительным полем, и обществоведение сегодня является центральным для всего человеческого мира знания. Мир в настоящее время находится в процессе попыток преодоления “двух культур”, попыток воссоединить в единую область поиск истины, добра и красоты. Но, конечно же, это будет очень трудный путь.
Знание перед лицом неопределенностей предполагает выборы разного рода, и, конечно же, в частности выборы, которые делают социальные акторы, среди них и ученые.
Сегодня уже невозможно даже притворяться, что ученые могут быть нейтральными, то есть отделенными от своей социальной реальности. Наше образование не подготовило нас к этому должным образом. Как только мы поймем, что функциональной реальности не существует, тогда, и только тогда, мы начнем достигать субстантивной рациональности.
Мир знания – это эгалитарный мир, то есть мир, в котором идея равенства является центральным принципом. И это обстоятельство является одним из самых значительных вкладов науки в развитие общества. Каждый имеет право бросить вызов истинности господствующих суждений при условии, что он представляет эмпирическое подтверждение своим контрсуждениям и выносит его на коллективную оценку.
Но этот энергичный упор на эгалитаризм в науке невозможен, неосуществим в неэгалитарном социальном мире. Политики возбуждают страх в ученых, и те находят безопасность в изоляции. Ученые боятся могущественного меньшинства, меньшинства у власти. Они боятся могущественного большинства, большинства, которое может прийти к власти.
Очень непросто будет создать эгалитарный мир. Тем не менее, для того чтобы достичь цели, завещанной естествознанием, требуется создать гораздо более эгалитарный уклад, чем мы имеем сегодня. Борьба за равенство в науке и борьба за равенство в обществе – это не два разных процесса, это одна и та же борьба.
Судебные работники, определяющие естественный или насильственный характер смерти.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему