Джордж Элиот

Джордж Элиот (англ. George Eliot; настоящее имя Мэри Энн Эванс, Mary Ann Evans; 22 ноября 1819 — 22 декабря 1880, Лондон) — английская писательница.

Родилась 22 ноября 1819 года в имении Арбери (графство Уорикшир), в семье управляющего.

В 1841 перебралась с отцом в Фоулсхилл, неподалеку от Ковентри.

В 1846 Мэри Энн анонимно опубликовала перевод «Жизни Иисуса» Д. Ф. Штрауса. После смерти отца (1849) не без колебаний приняла должность помощника редактора в «Вестминстер ривью» и в 1851 переехала в Лондон. В 1854 вышел её перевод «Сущности христианства» Л.Фейербаха. Тогда же начался её гражданский брак с Дж. Г.Льюисом, известным литературным критиком, писавшим также на научные и философские темы. В первые месяцы их совместной жизни Мэри Энн закончила перевод «Этики» Спинозы и в сентябре 1856 обратилась к художественной прозе.

Первой её работой был цикл из трёх повестей, появившийся в журнале «Блэквудз мэгэзин» в 1857 под общим заголовком «Сцены из клерикальной жизни» (Scenes of Clerical Life) и псевдонимом Джордж Элиот. Подобно многим другим писательницам XIX века (Жорж Санд, Марко Вовчок, сёстры Бронте — «Каррер, Эллис и Эктон Белл», Крестовский-Хвощинская) — Мэри Эванс пользовалась мужским псевдонимом, с целью вызвать в публике серьёзное отношение к своим писаниям и заботясь о неприкосновенности своей личной жизни. (В XIX веке на русский язык её сочинения переводились без раскрытия псведонима, который склонялся, как мужские имя и фамилия: «роман Джорджа Элиота»). Тем не менее Чарльз Диккенс сразу угадал в загадочном «Элиоте» женщину.

Предвосхищая её будущие и лучшие творения, «Сцены» полны задушевных воспоминаний о прежней, ещё не знавшей железных дорог Англии.

Вышедший в 1859 роман «Адам Бид» (Adam Bede), необыкновенно популярный и, возможно, лучший пасторальный роман в английской литературе, вывел Элиот в первый ряд викторианских романистов. В «Адаме Биде» Джордж Элиот писала о временах юности своего отца (Англия конца XVIII века), в «Мельнице на Флоссе» (The Mill on the Floss, 1860) обратилась к собственным ранним впечатлениям. В героине романа, страстной и одухотворенной Мэгги Тьюлливер, много общего с юной Мэри Энн Эванс. Самый предметный из «сельских» романов Элиот — «Сайлес Марнер» (Silas Marner). Герои живут убедительной в глазах читателя жизнью, их окружает конкретный, узнаваемый мир. Это последний «автобиографический» роман Элиот. В «Ромоле» (Romola, 1863) повествуется о Флоренции XV века, и картины Италии эпохи Возрождения так же вычитаны из книг, как питались воспоминаниями «сцены» уходящей Англии. В романе «Феликс Холт», радикал (Felix Holt the Radical, 1866), вернувшись к английской жизни, Элиот обнаружила темперамент острого социального критика.

Опубликованная в 1868 длинная поэма в белых стихах «Испанская цыганка» (The Spanish Gypsy), как и другие её опыты в поэзии, не выдержала испытания временем.

Общепризнанный шедевр Элиот — роман «Миддлмарч» (англ. Middlemarch); публиковался частями в 1871—1872. Элиот показывает, как мощное устремление к добру может погубить скрытая слабость, как сложности характера сводят на нет благороднейшие устремления, как моральное перерождение постигает людей, изначально вовсе не плохих. Последний роман Элиот, «Дэниэль Деронда» (Daniel Deronda), появился в 1876. Через два года умер Льюис, и писательница посвятила себя подготовке его рукописей к публикации. В мае 1880 она вышла замуж за старинного друга семьи Д. У. Кросса, однако 22 декабря 1880 скончалась.

   Жизнь Джордж Элиот не богата внешними событиями. Говорят, что счастливые народы не имеют истории, или, вернее, что их история неинтересна, а Джордж Элиот большую часть своей жизни была очень счастлива. Однообразие ее жизни, почти исключительно наполненной духовными, умственными интересами, особенно рельефно выступит перед нами, если мы сравним ее с жизнью другой знаменитой писательницы, Жорж Санд. Судьба Жорж Санд могла бы доставить обильный материал не для одного, но для нескольких романов: ей пришлось пережить все страдания неудачной семейной жизни и разрыва с мужем, у нее были многочисленные романические увлечения, и, наконец, она принимала довольно деятельное участие в политической жизни Франции, даже во время революции 1848 года редактировала одну социалистическую газету. У нее бывали периоды опьяняющего счастья, сменявшиеся периодами острого страдания и душевной пустоты, у Джордж Элиот не было ничего подобного: течение ее жизни было гораздо ровнее и спокойнее. Но если смотреть на жизнь не с точки зрения внешних событий, а со стороны ее внутреннего содержания, то нельзя будет не признать, что, несмотря на видимое однообразие, жизнь ее была чрезвычайно интересна и могла бы послужить прекрасной темой для психологического этюда.

   Самой характерной чертой Джордж Элиот как личности является ее удивительная серьезность. В дни ранней молодости, живя на ферме отца, будучи впоследствии одним из соредакторов "Westminster Review" в Лондоне и, наконец, сделавшись знаменитой писательницей, она поражает нас своим удивительно серьезным и глубоким отношением к жизни и к людям, своим жадным стремлением к знанию. Религиозные и философские вопросы были для нее не просто интересной пищей для ума: они волновали и мучили ее, она принимала их к сердцу так, как другие обыкновенно принимают к сердцу вопросы личной жизни. Чтение Штрауса, Спинозы или Конта было для нее целым событием.

   Но, несмотря на свою страстную любовь к знанию и любовь к занятиям, Джордж Элиот совершенно не была тем, что обыкновенно называют "книжный человек". Она была очень привязчива и умела любить, что доказывается уже тем, что у нее было так много друзей, в особенности среди женщин. Письма ее к своим друзьям (например, миссис Конгрэв, мисс Геннель), писанные в то время, когда она уже достигла славы, дышат такой теплотой, такой искренностью и простотой, она так входит во все мелочные подробности их жизни и так ценит всякое проявление их симпатии к себе, что иногда трудно поверить, что это пишет знаменитая писательница к самым обыкновенным, незначительным людям. В ней не было и тени тщеславия или высокомерия. Она была очень добра и, помимо того интереса, который внушали ей люди как материал для психологических наблюдений, всегда принимала душевное участие в их судьбе; вследствие этого, по общему отзыву всех, знавших ее, общение с ней было так необыкновенно привлекательно. Говорят, что она удивительно умела успокоить, ободрить и утешить всякого, кто к ней обращался. Она была вполне хорошим человеком, и это чувствуется и в ее сочинениях. При всем внешнем однообразии и монотонности жизнь ее была полна самых разнообразных духовных интересов: наука, литература, музыка, живопись - все это составляло для нее предмет величайших наслаждений. Она страстно любила природу и, гуляя одна где-нибудь в поле или даже в уединенных аллеях лондонского парка, переживала такие чудные минуты, какие доступны лишь очень немногим.

   Приведем один очень точно характеризующий Джордж Элиот рассказ большой ее приятельницы, миссис Бодишан. Когда умер Льюис, она отправилась через некоторое время навестить Джордж Элиот, которой было тогда уже 60 лет и которая была страшно огорчена смертью любимого человека. Вот как она описывает свое впечатление от этого визита: "Я провела час с Мэри Анн, - пишет она в одном письме, - и не могу передать вам, до чего она была мила. Я совсем успокоилась насчет нее, хотя она страшно исхудала и выглядит какой-то тенью в своем длинном черном платье. Она говорила, что у нее страшно много дел и что она должна быть здоровой, потому что "жизнь так удивительно интересна". Мы обе признались друг другу в нашей большой любви к жизни".

   Эта-то любовь к жизни, сквозящая в каждой строчке ее произведений, и составляет главную причину того отрадного, примиряющего впечатления, которое оставляют в душе читателя все романы этой великой писательницы.

  Мэри Анн Эванс, сделавшаяся впоследствии известной под именем Джордж Элиот, родилась в небольшом местечке Грифф, в Варвикшире. Отец ее, Роберт Эванс, происходил из бедной семьи и начал жизнь простым плотником; потом своим трудом и энергией он достиг того, что стал зажиточным фермером, пользующимся общим уважением соседей за свои обширные и разнообразные сведения по сельскому хозяйству. Это был мужественный, честный человек, который послужил впоследствии прототипом героя лучшего из романов своей дочери - "Адам Бид". Мать ее была очень добрая женщина, чрезвычайно любившая своих детей и мужа, и прекрасная хозяйка. В этой патриархальной, трудолюбивой семье, всецело погруженной в ежедневные хозяйственные заботы, росла и развивалась будущая писательница, и лучшие, наиболее художественные произведения ее, такие как "Адам Бид", "Мельница на Флоссе", "Сайлес Марнер", посвящены описанию этой, с детства знакомой ей, жизни английской деревни.

   Кроме Мэри Анн у Эвансов было еще двое детей: дочь Кристина и сын Исаак. Кристина была гораздо старше сестры и держалась в стороне от младших детей, которые были необыкновенно дружны между собой.

   Маленькая Мэри Анн совсем не была похожа на "феноменального ребенка": это была живая, шаловливая девочка, не любившая сидеть на одном месте и всегда готовая на всякие проказы. Ей трудно было даже выучиться читать и писать, что, впрочем, происходило не от неспособности, а от ее чрезвычайной живости. Уже и в эти ранние годы в ней проявилась одна характерная черта, сохранившаяся в течение всей ее последующей жизни; говорю о ее необыкновенной привязчивости и страстном, ревнивом отношении к предмету своей привязанности. В детстве таким предметом был ее брат Исаак: описание Мэпи и Тома в "Мельнице на Флоссе" заключает в себе много автобиографических подробностей. Девочка всегда, как праздника, ждала возвращения брата из школы по субботам, и, когда он приходил, она уже ни на шаг не отставала от него и старалась во всем подражать ему. Детям было раздолье на ферме с ее большим фруктовым садом, за которым протекала речка, изобиловавшая рыбой. Рыбная ловля была одним из любимых занятий маленькой Мэри Анн и ее брата.

   Когда Мэри Анн было около восьми лет, в ее детской жизни произошел тяжелый кризис: брату ее подарили пони, и он так увлекся этой новой забавой, что стал пренебрежительно относиться к сестре и почти все свободное время посвящал своей лошадке. Холодность брата ужасно огорчала девочку и заставила ее уходить в себя. Вообще, по мере того как она становилась старше, характер ее менялся, и она делалась все задумчивее и серьезнее. Когда к отцу приходили по делам или вообще на ферме собирались гости, она обыкновенно забиралась куда-нибудь в угол и целыми часами неподвижно просиживала там, внимательно слушая, о чем разговаривают взрослые. Сама она пишет про себя впоследствии в письме к мисс Левис (1839): "Когда я была еще совсем маленьким ребенком, я никак не могла удовлетвориться тем, что происходит вокруг меня, и постоянно жила в каком-то особенном мире, созданном моим воображением. Я даже радовалась, что у меня не было никаких товарищей, так что на свободе могла предаваться своим мечтам и выдумывать всевозможные истории, в которых была главным действующим лицом. Можете себе представить, какую пищу доставляли таким мечтам разные романы, рано попавшие в мои руки".

   К чтению она пристрастилась очень рано, но дома у нее было мало книг, и она от частого перечитывания все их знала почти наизусть. Любимыми книгами ее были басни Эзопа и "История чёрта" Дефо. Поступив же в пансион к мисс Велингтон в Ньюжантоне, она с жадностью набросилась на чтение и читала все, что ей попадалось в руки.

   Одна из воспитательниц пансиона, мисс Левис, очень полюбила Мэри Анн; хорошие отношения между ними сохранились и по выходе девочки из пансиона, так что они часто переписывались. Она была очень религиозна и передала это чувство своей любимой ученице.

   Мэри Анн училась очень хорошо, и когда она из Ньюжантонского пансиона перешла в пансион мисс Франклин в ближайшем городе Ковентри, то сделалась положительно предметом гордости своих учителей. Особенно хорошо она писала сочинения и занималась музыкой. Не по годам развитая, серьезная, молчаливая девочка держалась в стороне от подруг и ни с кем из них не сходилась. Подруги с невольным уважением относились к ней, сознавая, что она стоит гораздо выше их по уму и знаниям, но не любили ее, считали сухой и скучной. Одна из этих бывших подруг рассказывает, что весь класс был однажды чрезвычайно поражен, когда случайно узнал, что эта самая Мэри Анн Эванс, казавшаяся им такой холодной и недоступной, пишет сентиментальные стишки, в которых жалуется на одиночество, на неудовлетворенную жажду любви и так далее. Наружностью своей Мэри Анн отличалась от подруг так же, как и своими способностями и развитием. Она казалась гораздо старше своего возраста и в 12--13 лет выглядела настоящей маленькой женщиной. Рассказывают, что один господин, приехавший в пансион по какому-то делу, принял тринадцатилетнюю девочку за некую мисс Франклин, которая в то время была уже весьма почтенной старой девой.

   Возвращаясь на праздники домой, Мэри Анн уже не предавалась, как прежде, разным детским шалостям и играм. Все это давно перестало занимать ее, и она тут, как и в школе, просиживала за книжкой целые дни и даже ночи, к большому неудовольствию своей матери, хозяйственное сердце которой не могло примириться с тем, что дочь ее тратит так много свечей, сидя за своими книгами. Впрочем, родители очень гордились своей умной и ученой дочерью, и ее успехи в пансионе были для них большой радостью. Они не жалели денег на ее образование и предоставляли ей полную свободу заниматься и читать сколько ей угодно. Девочка устроила воскресную школу на ферме отца и занималась там с крестьянскими детьми.

   В 1855 году она закончила свое образование и вернулась домой, где ей пришлось всецело посвятить себя уходу за больной матерью, здоровье которой все ухудшалось. Летом этого же года мать умерла, а спустя некоторое время после смерти матери старшая дочь мистера Эванса вышла замуж, так что семнадцатилетняя Мэри Анн осталась единственной хозяйкой в доме отца.

   Джордж Элиот была очень нехороша собой. "Небольшая, худенькая фигурка, с несоразмерно большой головой, болезненный цвет лица, довольно правильный, но несколько массивный для женского лица нос и большой рот с выдающимися вперед "английскими" зубами", - описывает ее в своих воспоминаниях покойная Ковалевская, преподававшая математику в Стокгольмском университете и познакомившаяся с ней во время своего пребывания в Лондоне. Правда, Ковалевская прибавляет, что неприятное впечатление, производимое внешностью Джордж Элиот, исчезало, как только она начинала говорить, - такой у нее был чарующий голос и так обаятельна была вся ее личность. Она приводит далее слова Тургенева, этого известного ценителя и поклонника женской красоты, который говорил про Джордж Элиот: "Я знаю, что она дурна собой, но когда я с ней, я этого не вижу". Тургенев говорил также, что Джордж Элиот первой заставила его понять, что можно до безумия влюбиться в совершенно некрасивую женщину. Но дело в том, что и Тургенев, и Ковалевская познакомились с Мэри Анн в то время, когда она была уже на вершине своей литературной славы. Знаменитой писательнице все охотно прощали и болезненную худобу, и старообразный вид, и некрасивые черты лица и, несмотря на все это, находили ее обворожительной; но такого отношения, конечно, не было к дочери простого фермера, ничем еще себя не заявившей и отличавшейся только некрасивой наружностью и любовью к серьезным занятиям. Надо думать, что мужчины, с которыми ей приходилось сталкиваться в дни своей молодости, не разделяли восторженного мнения Тургенева о ее женской привлекательности. Элемент ухаживаний и влюбленности, играющий такую важную роль в жизни женщины, почти совсем отсутствовал в ее жизни - и это обстоятельство, разумеется, повлияло на становление ее характера.

   Вернувшись из пансиона домой, мисс Эванс была вся проникнута евангелическими идеями, навеянными учительницей мисс Левис, и, поглощенная мыслями о Боге и спасении души, старалась подчинить жизнь аскетическим религиозным принципам. Будучи впервые в Лондоне с братом, она ни разу не была в театре, считая это грехом, и большую часть времени проводила в посещении лондонских церквей. В это первое пребывание в Лондоне самое сильное впечатление на нее произвел Гринвичский госпиталь и звон колоколов в церкви Св. Павла. У себя в деревне она вела очень деятельную жизнь, заведуя всем домашним хозяйством на ферме, и, хотя это занятие было ей совсем не по душе, она, тем не менее, добросовестно исполняла все свои домашние обязанности и была отличной хозяйкой. Особенно много времени и труда у нее отнимало молочное хозяйство, и впоследствии, уже сделавшись знаменитой писательницей, Джордж Элиот с некоторой гордостью показывала одному из своих друзей, что одна из ее рук несколько шире другой, что было следствием усиленного сбивания масла, которым она занималась в молодости.

   Она постоянно работала над своим образованием, продолжала изучать немецкий и итальянский языки и часть своего времени посвящала также филантропии. Но все это, конечно, не могло удовлетворить молодую девушку, полную жажды знания и умственных запросов, так что одинокая жизнь в заброшенной, отдаленной деревне казалась ей подчас нестерпимо скучной и однообразной. С братом она давно уже разошлась, их детская дружба сменилась простыми хорошими отношениями, основанными на родственной связи, а не на общности духовных интересов. Брат ее был человек совсем другого склада - дельный, практичный хозяин, любящий охоту, всякого рода спорт и вполне довольствующийся обществом соседних фермеров. Он не понимал интересов и стремлений сестры и посмеивался над ее религиозными увлечениями. Особенно нападал он на ее постоянное сидение за книгами и пренебрежительное отношение к своей внешности. По его мнению, она была совсем не такой, какой должна быть молодая девушка в ее годы. Сама она говорила про себя впоследствии: "Я имела тогда вид какой-то совы, что составляло обычный предмет негодования для моего брата". Отца она очень любила, но понятно, что старик фермер, проведший всю свою жизнь в деревне, не мог быть настоящим товарищем для молодой девушки, изучающей классические языки и мучительно задумывающейся над вопросами о Боге и цели мироздания. Единственным человеком, которому мисс Эванс могла изливать свою душу, была ее бывшая учительница, мисс Левис, и по письмам к ней мы можем составить себе понятие о тогдашнем настроении молодой девушки. Из этих писем видно, что она усердно работала над своим образованием и занималась самыми разнообразными предметами; в них упоминается об истории, литературе, изучении латинских глаголов, о химии и энтомологии и, наконец, даже о философии. Но так как ее тогда интересовали главным образом вопросы религии, то она с особенным увлечением читала религиозные книги, например "Мысли" Паскаля, письма Ганны Мор, жизнеописание Умберфилда, "Подражание Христу" Фомы Кемпийского и другие. Глубокая вера в Бога и работа над своим нравственным совершенствованием - вот что составляло главное содержание ее духовной жизни в это время. Она была из тех глубоких, сосредоточенных в себе натур, в которых живет постоянное стремление к чему-то великому и вечному, лежащему за пределами явлений обыденной жизни, и в ранней молодости это мистическое стремление к бесконечности находило себе полное удовлетворение в религии.

   "О, если бы мы могли жить только для вечности, если бы мы могли осуществить ее близость, - пишет она мисс Левис. - Чудное, ясное небо, распростертое надо мною, возбуждает во мне какое-то невыразимое чувство восторга и стремление к высшему совершенству". Многие из ее писем дышат таким же восторженным, доходящим до экстаза религиозным настроением; она решила навсегда отказаться от личного счастья и посвятить свою жизнь осуществлению христианского идеала. Так, например, она пишет мисс Левис: "Когда я слышу, что люди женятся и выходят замуж, я всегда с сожалением думаю о том, что они увеличивают число своих земных привязанностей, которые настолько сильны, что отвлекают их от мыслей о вечности и о Боге, и в то же время настолько бессильны сами по себе, что могут быть разрушены малейшим дуновением ветра. Вы, вероятно, скажете, что мне остается только поселиться в бочке, чтобы сделаться настоящим Диогеном в юбке, но это неверно, потому что хотя у меня и бывают иногда человеконенавистнические мысли, но на самом деле я совсем не сочувствую мизантропам. Тем не менее, я все-таки думаю, что самые счастливые люди - это те, которые не рассчитывают на земное счастье и смотрят на жизнь как на паломничество, призывающее к борьбе и лишениям, а не к удовольствиям и покою. Я не отрицаю, есть люди, которые пользуются всеми земными радостями и в то же время живут в полном единении с Богом, но лично для меня это совершенно неосуществимо. Я нахожу, что, как говорит доктор Джонсон относительно вина, полное воздержание легче умеренности".

   Религиозное настроение молодой девушки вылилось в ее первом литературном произведении - стихотворении, задуманном во время ее одиноких прогулок по лесам, окружающим ферму отца. В этом стихотворении она, как бы чувствуя близость смерти, прощается с тем, что ей было всего дороже на земле - с природой и со своими книгами, - и с радостью готовится к переходу в другую жизнь. Стихотворение было напечатано в духовном журнале "Christian Observer" и вслед за тем мисс Эванс в течение 17 лет ничего больше не писала по части изящной литературы. Но, несмотря на серьезный склад характера мисс Эванс и ее искреннее проникновение христианскими принципами, молодость все-таки брала свое, и мы видим, что аскетическое отречение от жизни и ее радостей не так-то легко ей давалось. Во многих письмах к мисс Левис и к своей тетке (методистской проповеднице, послужившей ей потом образцом при создании типа Дины Морис в "Адаме Биде") она скорбит о том, что разные "суетные наклонности" мешают ей вполне предаться исполнению своего долга, что "главный враг ее - это ее воображение". Кроме того, ее порой очень тяготило однообразие деревенской жизни и постоянное одиночество, в котором она находилась. "Последнее время я как-то особенно живо чувствую, что я одна на свете... - пишет она мисс Левис. - У меня нет никого, кто входил бы в мои радости и горести, кому я могла бы излить всю свою душу, кто жил бы теми же интересами, что я".

  Мисс Эванс было около 21 года, когда брат ее женился, а отец, сдав ему ферму, переехал с дочерью в соседний город Ковентри. Переход от уединенной сельской жизни к городской имел большое влияние на молодую девушку. Здесь она познакомилась с кружком интеллигентных людей, с которыми очень сошлась; благодаря им ей пришлось столкнуться с совершенно новыми для нее идеями и взглядами, произведшими целый переворот в ее мировоззрении. Кружок ее новых знакомых состоял из местного фабриканта мистера Брэя, человека очень умного и начитанного, занимавшегося в свободное от дел время философией и френологией, и семьи его жены - ее сестры, мисс Сары Геннель, сделавшейся потом самым близким другом мисс Эванс, и брата ее, мистера Чарлза Геннеля, автора известного в свое время сочинения "О происхождении христианства", в котором он приходит к тем же выводам, как Штраус в своей "Жизни Христа". Все это были люди, интересующиеся наукой и литературой и следящие за умственной жизнью своего времени. У них бывали многие из выдающихся писателей и деятелей, например историк Фрауд, Эмерсон, Роберт Оуэн.

   Это знакомство открыло целый новый мир для Мэри Анн. В скором времени она близко сошлась с самим мистером Брэем и его семьей; они часто виделись, вместе читали, изучали языки, занимались музыкой, говорили и спорили о всевозможных предметах, и под влиянием такого частого общения с людьми другого образа мыслей у нее начали появляться сомнения в непоколебимости религиозных догматов. Особенно сильно подействовала на нее в этом отношении уже упомянутая выше книга мистера Чарлза Геннеля "О происхождении христианства". Она пишет к мисс Левис: "Последние дни я вся погружена в самое интересное из всех исследований на свете, и к какому результату оно приведет меня, я еще не знаю: может быть, к такому, который поразит Вас... Надеюсь, что разлука не повлияет на нашу дружбу, если только Вы не захотите отвернуться от меня вследствие перемены в моих взглядах".

   Переворот, происшедший в религиозных взглядах мисс Эванс, отразился на ее жизни прежде всего тем, что она перестала ходить в церковь. Ее цельная, искренняя натура всегда заставляла ее стремиться согласовывать свои убеждения с жизнью. Как прежде она была вся поглощена мыслями о Боге и отказывалась от всех удовольствий, чтобы не нарушать своего религиозного настроения, так и теперь, когда взгляды ее переменились, она не хотела лицемерить и исполнять внешние обряды религии. Это повело к крупной размолвке с отцом, который был человеком старого закала, глубоко верующим и не мог равнодушно перенести такого вольнодумства в дочери. Отношения между ними до такой степени обострились, что мистер Эванс поручил уже своему поверенному приискивать других жильцов для их заново отделанного домика в Ковентри, а сам хотел переехать жить к своей старшей замужней дочери. Мэри Анн предполагала жить своим трудом и уже приискала себе место учительницы в женском пансионе в Лимингтоне, но благодаря вмешательству их друзей и мистера Исаака Эванса старик решился помириться с дочерью и все осталось по-прежнему. Джордж Элиот говорила впоследствии своему второму мужу, мистеру Кроссу, что ни один эпизод в ее жизни не оставил после себя столько мучительных воспоминаний и раскаяния, как эта ссора с отцом. По существу она считала себя правой, но полагала, что при большей кротости и уступчивости с ее стороны можно было бы значительно смягчить это столкновение.

   Когда жизнь опять вошла в свою колею, молодая девушка с удвоенной энергией принялась за занятия. С переездом в город у нее оказалось много свободного времени, потому что здесь на ней не лежало заботы о хозяйстве, как в деревне. Кроме того, здесь было гораздо удобнее доставать книги, и рядом с ней были люди, всегда готовые оказать всяческую поддержку ее занятиям. Она занималась не по-дилетантски, для приятного времяпрепровождения: учение было для нее тогда главным делом в жизни, и благодаря упорному и долгому труду она достигла того, что могла стоять на одном уровне с самыми образованными и даже учеными людьми своего времени.

   После перемены, происшедшей в ее миросозерцании, она с особенным увлечением принялась за изучение философии. В письмах ее, относящихся к этому периоду, нет ничего, указывающего на страдания, обыкновенно сопровождающие такие сильные душевные кризисы, как переход от веры к неверию. Напротив, все ее письма дышат необыкновенной бодростью и восторженной готовностью работать на новом пути. Перемена ее религиозных убеждений нисколько не повлияла на саму сущность ее миросозерцания: оставшись "без догмата", она сохранила все свои прежние взгляды на нравственные задачи и стремления человека. Она пишет к миссис Пирс (сестре мистера Брэя): "...Я ничего так страстно не желаю, как принять хоть какое-нибудь участие в крестовом походе для освобождения истины. Хотя теперь поступки мои уже не находятся в зависимости ни от страха вечной муки, ни от надежды на вечное блаженство, я все-таки продолжаю глубоко верить, что единственное возможное счастье заключается в подчинении своей воли Высшему началу, в постоянном стремлении к идеалу".

   Первые годы жизни в Ковентри были очень счастливым временем для мисс Эванс. После однообразной жизни в деревне она совершенно ожила, попав в интеллигентный кружок мистера Брэя. Сбросив с себя свой прежний аскетизм, она с увлечением предается тем самым "суетным" удовольствиям, которые прежде так решительно отрицала, и, отправившись на время в Лондон со своими друзьями, с большим рвением посещает театры и концерты, осматривает картинные галереи и прочие достопримечательности. В письме к мисс Саре Геннель она пишет: "Надеюсь, что Вы, так же как и я, наслаждаетесь чудной весенней погодой! Как много времени нужно для того, чтобы выучиться быть счастливой! Я начинаю теперь делать некоторые успехи в этой области и надеюсь на себе доказать несправедливость теории Юнга, утверждающего, что, как только мы находим ключ от жизни, он отворяет нам ворота смерти. Я никогда не поверю, чтобы молодость была самым счастливым временем в жизни. Что за мрачная перспектива для прогресса наций и развития личностей, если наиболее зрелый и просвещенный возраст считается наименее счастливым! Детство хорошо только в романах и в воспоминаниях. Для самого ребенка оно полно глубоких огорчений, значение которых непонятно для взрослых. Все это показывает, что теперь мы счастливее, чем когда нам было семь лет, а когда нам будет сорок лет, мы будем счастливее, чем теперь. Это очень успокоительная доктрина, которая стоит того, чтобы в нее поверить".

   По странному стечению обстоятельств, по отношению к самой Джордж Элиот эта успокоительная доктрина действительно оказалась справедливой: счастье любви, творчество и слава - все это неожиданно нахлынуло на нее как раз когда ей было около сорока лет.

   В 1844 году мисс Эванс принялась за свою первую литературную работу - перевод "Жизни Христа" Штрауса. Перевод этот стоил ей многих трудов: она работала над ним почти три года и сама признавалась впоследствии, что ни на один из своих романов она не потратила столько трудов и усилий, как на этот перевод. Она очень добросовестно относилась к своей задаче и даже выучилась древнееврейскому языку, чтобы иметь возможность проверить все приводимые у Штрауса цитаты. Греческим и латинским языками она к тому времени владела уже довольно свободно. Под конец перевод несколько утомил ее; в письмах ее часто попадаются жалобы на эту отупляющую работу, на то, что "она больна Штраусом", и так далее.

   Но тем не менее, когда перевод был закончен и сдан мистеру Чапману (будущему издателю "Westminster Review"), она вскоре снова принялась за переводную работу - "Сущность христианства" Фейербаха, которая тоже была издана Чапманом, и за сочинения Спинозы. Вообще, Мэри Анн, очевидно, собиралась познакомить английскую публику с целым рядом переводов классических сочинений по философии.

   Но, погружаясь в глубины отвлеченного философского мышления, мисс Эванс в то же время была далеко не чужда тех вопросов, которые волновали ее современников. Она была восторженной поклонницей Жорж Санд и зачитывалась ее романами, хотя и не разделяла ее взглядов на любовь и семью. Она увлекалась также сочинениями Руссо и новейших французских социалистов. Когда на Западе разгорелась революция 1848 года, мисс Эванс со страстным вниманием следила за всеми перипетиями этой великой борьбы, и в письмах ее встречается много горячих прочувствованных слов по поводу революции. Так, она пишет мистеру Джону Сибри: "Ужасно рада, что Вы такого же мнения, как и я, о великой нации и ее деяниях. Ваш энтузиазм меня тем более радует, что я совсем не ожидала его. Я думала, что в Вас нет революционного огня, но теперь вижу, что Вы совершенно достаточно "sans cullotisch" и не принадлежите к числу мудрецов, у которых разум настолько господствует над чувством, что они даже не в состоянии радоваться этому великому событию, так далеко выходящему за пределы повседневной жизни... Я думала, что мы переживаем теперь такие тяжелые дни, когда немыслимо никакое великое народное движение и что, по выражению Сен-Симона, наступил "критический" исторический период, но теперь я начинаю гордиться нашим временем. Я бы с радостью отдала несколько лет жизни, чтобы быть теперь там и посмотреть на людей баррикады, преклоняющихся перед образом Христа, который первый научил людей братству". "Бедный Луи Блан! - пишет она позднее мистеру Брэю. - Газеты повергают меня в страшное уныние. Впрочем, да будет мне стыдно за то, что я называю его бедным! Настанет день, когда народ воздвигнет великолепный памятник ему и всем тем людям, которые в наши грешные дни хранили глубокую веру в то, что царству Маммоны настанет конец... Я просто боготворю человека, решившегося провозгласить, что неравенство талантов должно привести не к неравенству вознаграждения, а к неравенству обязанностей".

   Впрочем, нужно заметить, что восторженные симпатии молодой девушки к французским революционерам и ее увлечение идеями социалистов - все это имело чисто платонический характер. Сама она всегда стояла в стороне от общественной жизни и, несмотря на свое теоретическое сочувствие к социализму, никогда не принимала никакого участия в социалистическом движении, начавшемся в Англии в 1860-х годах. У нее была натура совсем другого склада, и она всегда гораздо более интересовалась вопросами искусства и философии, чем политикой и общественными делами. Ее временное увлечение французской революцией как раз совпало с периодом ее наиболее страстного увлечения философией. Мисс Эдит Симкопс рассказывает в своих воспоминаниях о Джордж Элиот, что однажды, когда они гуляли с мисс Эванс в окрестностях Ковентри и разговаривали о философии, молодая девушка с жаром воскликнула: "О, если бы мне удалось примирить философию Локка с Кантом! Ради этого стоило бы жить". В одном из писем к мисс Геннель она пишет, что собирается приняться за самостоятельную работу и написать исследование "О преимуществе утешений, доставляемых философией, над утешениями, доставляемыми религией".

   Но несмотря на утешения, доставляемые философией, личная жизнь ее в это время была очень невесела. Отец ее опасно заболел, и молодая девушка, сама постоянно страдавшая страшными головными болями и нервным расстройством, должна была посвящать почти все свое время уходу за ним. Болезнь отца и собственное почти постоянное нездоровье тяжело сказывались на ее настроении духа. Кроме того, ею поневоле иногда овладевало сознание, что молодость проходит (ей было уже 28 лет), что лучшие годы прожиты, и, хотя она и старалась утешать себя философскими размышлениями о том, что чем человек старше, тем он более способен к разумному наслаждению жизнью, - но надо думать, что эти утешения были не особенно действенны. По крайней мере, по письмам ее видно, что ей приходилось переживать много горьких минут под влиянием таких мыслей. Так, например, она пишет мисс Геннель: "Представьте себе неприятное положение бедного смертного, который просыпается в одно прекрасное утро и видит, что вся та поэзия, которая наполняла его жизнь еще вчера вечером, вдруг куда-то исчезла, и он остается один лицом к лицу с жестким и прозаическим миром столов, стульев и зеркал. Так оно бывает на всех ступенях жизни: проходит поэзия девичества, поэзия любви и замужества, поэзия материнства, и наконец исчезает даже поэзия исполнения долга, и тогда мы сами и все окружающее представляется нам в виде каких-то жалких соединений атомов... На меня иногда нападает какое-то странное умопомрачение, совершенно противоположное тому бреду, который заставляет больного предполагать, что тело наполняет собою все пространство. Мне, напротив, кажется иногда, что я все суживаюсь, уменьшаюсь и приближаюсь к математической абстракции - к точке".

   Состояние здоровья отца все ухудшалось, и мисс Эванс оставалось очень мало свободного времени для себя. Тем не менее, она все-таки предприняла новую работу - перевод "Политико-теологического трактата" Спинозы. Спиноза был одним из ее самых любимых писателей, и она взялась за перевод, чтобы сделать его доступным для мистера Брэя, не знавшего латинского языка. Изучение Спинозы и перевод его доставляли ей большое наслаждение, но она почти не могла им заниматься, потому что проводила дни и ночи у постели умирающего отца.

   Мистер Эванс умер в мае 1849 года, и после его смерти Мэри Анн осталась совсем одна на свете. Смерть отца сильно подорвала ее и без того расстроенное здоровье, так что друзья уговорили ее провести год за границей, в Швейцарии, чтобы укрепить свои силы. Она поехала с Брэями в Италию, а потом поселилась в Женеве, где провела около года. Полная перемена обстановки и мягкий швейцарский климат принесли ей большую пользу: она очень поздоровела, нервы ее укрепились, и она с новыми силами вернулась в Англию. Своим пребыванием в Женеве она осталась очень довольна. Особенно много наслаждений доставляла ей чудная швейцарская природа. "Женева с каждым днем мне все больше и больше нравится, - пишет она миссис Брэй. - Озеро, городок на берегах его, деревни с хорошенькими домиками, окруженными зеленью, и величавые снежные горы вдали - все это так прекрасно, что как-то не верится, что находишься на земле. Живя здесь, можно совершенно забыть, что на свете существуют такие вещи, как нужда, труд и страдания. Постоянное созерцание этой красоты действует на душу вроде хлороформа. Я чувствую, что начинаю погружаться в какое-то приятное состояние, близкое к бессознательности"...

   Но этот отдых продолжался недолго. Как только Мэри Анн несколько поправилась и освоилась со своей новой жизнью, она снова принялась за занятия, и, прежде всего, за неоконченный перевод Спинозы.

   Кроме того, мисс Эванс немного занималась высшей математикой и слушала лекции физики известного в то время профессора де ла Рива. Прожив около года в Женеве, она вернулась в Англию и, погостив некоторое время у своего брата на ферме и у Брэев в Ковентри, поселилась в Лондоне и стала жить литературным трудом. Близкий друг мистера Брэя, Чапман, издававший ее философские переводы, предложил ей быть соредактором журнала "Westminster Review", который перешел к нему из рук Милля, и она с большой радостью вступила на новый для нее путь журналистской деятельности.

   Журнал "Westminster Review", в издании которого мисс Эванс стала теперь принимать близкое участие, был в то время главным органом английских позитивистов, вокруг которого группировались такие выдающиеся писатели и ученые, как Спенсер, Льюис, Гарриет Мартини, историки Фроуд, Грот и другие. Мисс Эванс нанимала комнату в семье издателя мистера Чапмана и была очень деятельным членом редакции.

   Она не только писала ежемесячные критические статьи, но и исполняла разную черновую журнальную работу, читала рукописи и держала корректуры. Из ее критических очерков наиболее интересна статья о женщинах-писательницах, озаглавленная "Глупые романы женщин-романисток" ("Silly novels by lady-novelists"). В ней будущая писательница чрезвычайно неодобрительно относится к женскому творчеству; характерно, что она упрекает современных ей английских писательниц, главным образом, за их незнание народной жизни. Приведем следующие слова, показывающие ее взгляд на задачи писателя-романиста: "Искусство должно стоять как можно ближе к жизни; оно пополняет наш личный опыт и расширяет наши сведения о людях. Особенно же священна обязанность писателя, берущегося изображать жизнь народа. Если мы получим неверные представления о манерах и разговорах каких-нибудь маркизов и графов, то беда еще будет не особенно велика; но важно, чтобы у нас установилось правильное отношение к радостям и горестям, к труду и борьбе в жизни людей, обреченных на тяжелое трудовое существование, и в этом нам должна помочь литература". Всякого, кто знаком с романами Джордж Элиот, невольно поразит их соответствие с теоретическими требованиями, высказанными в вышеприведенных строках.

   В начале своего пребывания в Лондоне мисс Эванс была несколько увлечена новой для нее атмосферой литературного мира, в которую она теперь попала. Знакомство с разными выдающимися людьми, посещение концертов, театров и публичных лекций, литературные собрания, еженедельно происходившие в редакции, - все это сначала казалось чрезвычайно интересным и заманчивым для девушки, проведшей всю жизнь в деревне и маленьком провинциальном городке. Но вскоре весь этот шумный круговорот лондонской жизни и постоянное пребывание среди чужих людей стали очень утомлять ее. Особенно тяготило ее полное одиночество. Со смертью отца она потеряла единственного человека, которому была необходима и который нуждался в ее заботах: несмотря на чисто мужской склад ума, в натуре ее было слишком много женского и материнского, чтобы удовлетвориться исключительно умственными и литературными интересами. Чем старше она становилась, тем эта потребность в семье, в близком человеке делалась все сильнее и сильнее. Но она, по-видимому, считала свою личную жизнь уже законченной и не рассчитывала ни на что в будущем. "Какими мы все становимся безобразными, старыми каргами, - с грустью пишет она мисс Геннель. - Может быть, в один прекрасный день со мной случится что-нибудь необычайное, но пока не случается ровно ничего, кроме звонка к обеду и прибытия новых корректур".

   Она действительно и не подозревала тогда, какие "необычайные события" ждали ее в самом близком будущем. Из всех своих новых знакомых она ближе всех сошлась с Гербертом Спенсером, тогда еще начинающим писателем, обнародовавшим только свою "Социальную статику". Дружба с ним, по словам самой Джордж Элиот, была самым светлым явлением в ее лондонской жизни. "Без него мое существование здесь было бы довольно-таки безотрадно", - пишет она мисс Геннель. Спенсер же познакомил ее с Льюисом, которому суждено было играть такую важную роль в ее жизни.

   Льюис был в то время одним из самых популярных английских журналистов. Это был человек очень разносторонне образованный и обладавший большим писательским дарованием, но для настоящего ученого у него не хватало глубины и основательности. Как верно выразился про него один из английских критиков, это был "журналист в философии и философ в журналистике". Он не внес ничего нового в науку, но многие из его сочинений до сих пор пользуются большой известностью и переведены на иностранные языки, в том числе и на русский ("История философии в биографиях ее главнейших деятелей", "Физиология обыденной жизни", "Жизнь Гёте", "Опост Конт и позитивная философия"). Как личность Льюис, по отзыву всех знавших его, был необыкновенно симпатичен: это был живой, увлекающийся, остроумный человек, всюду вносивший с собой оживление. Своей наружностью и манерами, всклокоченными волосами и бородой, громким голосом и постоянной жестикуляцией он поражал чопорное английское общество и казался в нем каким-то иностранцем. Он вел очень подвижный образ жизни, много путешествовал, изучал самые разнообразные отрасли знания, писал журнальные статьи, пробовал свои силы в беллетристике (написал два романа: "Рантрон" и "Розовая, белая и лиловая") и даже когда-то изображал арлекина в труппе странствующих актеров. Теккерей говорил про него, что он нисколько бы не удивился, если бы в один прекрасный день увидел Льюиса разъезжающим по улицам Лондона на белом слоне.

   Льюис был женат и имел троих сыновей, но разошелся с женой через несколько лет после свадьбы. В то время, как он через Спенсера познакомился с мисс Эванс, он жил в Лондоне на положении холостого человека и издавал еженедельную газету "Leader" ("Руководитель"). Первое впечатление, произведенное им на мисс Эванс, было скорее неблагоприятное. Она пишет про него мисс Геннель, что "с виду это нечто вроде Мирабо в миниатюре", и с легкой иронией относится к его шумным манерам и постоянной веселости. Но это первое впечатление, по-видимому, скоро изгладилось: они часто виделись по делам редакции, и между этими, столь различными во всем людьми постепенно установились близкие, дружеские отношения, незаметно для обоих перешедшие в совсем другого рода чувство. Письма мисс Эванс к друзьям принимают совершенно иной характер: в них появляется новая, жизнерадостная струйка, все чаще и чаще встречается имя Льюис. "Мы очень хорошо провели вечер в прошлую пятницу, - пишет она мисс Геннель. - Льюис, как всегда, был занимателен и остроумен. Он, как-то помимо моей воли, овладел моей благосклонностью". Через некоторое время она опять пишет: "Вчера была во французском театре, а сегодня отправляюсь в оперу слушать "Вильгельма Телля". Все очень добры ко мне, особенно мистер Льюис, который совершенно покорил мое сердце, несмотря на то что вначале он не внушал мне особенной симпатии. Он принадлежит к числу немногих, которые на самом деле лучше, чем кажутся. Это человек с сердцем и совестью, только напускающий на себя какое-то легкомыслие и бесшабашность".

   Льюис делается ее постоянным гостем и сопровождает ее в театры, концерты и другие публичные места. По письмам видно, что близость их все увеличивается. Она пишет мисс Геннель: "Все это время не писала Вам потому, что была очень занята: я переехала на другую квартиру, и с этим переездом была масса возни. Кроме того, я обещала сделать одну работу для некоторой личности, которая, пожалуй, еще более ленива, чем я, так что у меня нет ни одной свободной минуты". Эта ленивая личность был не кто иной, как Льюис, для которого она читала корректуры его газеты.

   Когда Льюис заболел, мисс Эванс была чрезвычайно встревожена этим, сделалась его сестрой милосердия и взялась выполнить за него всю обязательную литературную работу. В письмах ее иногда проскальзывают намеки на готовящийся перелом в ее жизни, на ее намерение уехать на время за границу, хотя ничего определенного она не пишет. "Мой 34-й год я начинаю счастливее, чем какой-либо из предшествующих", - пишет она мисс Геннель, но не объясняет, в чем, собственно говоря, заключается это счастье. Потому все ее родные и друзья были необыкновенно поражены, когда она вдруг, никого не предупреждая и ни с кем не советуясь, уехала с Льюисом за границу.

   Сойтись с женатым человеком и открыто жить с ним как его жена - это был такой смелый шаг, которого никто не мог ожидать от тихой, молчаливой, немного даже сухой девушки, всецело погруженной в философию, в свои литературные работы и, по-видимому, никогда не думавшей о любви. Как справедливо замечает Ковалевская в своих воспоминаниях о Джордж Элиот, чтобы понять все значение этого поступка, нужно вспомнить о страшной чопорности и гнете приличий, господствующих в английском обществе. Родные мисс Эванс были так скандализированы ее "безнравственностью", что прервали с ней всякие сношения; огромное большинство знакомых тоже отступились от нее; даже Брэи, с которыми ее связывала такая искренняя и многолетняя дружба, были чрезвычайно недовольны совершившейся в ее жизни переменой, и между ними произошла маленькая размолвка, длившаяся, впрочем, не более года. Но несмотря на общее негодование, обрушившееся на нее со всех сторон, мисс Эванс была по-настоящему глубоко счастлива. В ее жизни счастье долго заставило себя ждать и пришло совершенно неожиданно, когда она уже перестала надеяться на возможность его. А потребность в этом счастье всегда была очень сильна в ней: она страшно тяготилась своим одиночеством, тем, что нет ни одного человека, "которому бы она была нужна и чья жизнь была бы хуже без нее".

   Приведем письмо ее к миссис Брэй, написанное через год после отъезда за границу. Из этого письма видно, как она сама смотрела на свой союз с Льюисом: "Самым глубоким и серьезным фактом в моей жизни я считаю мои отношения к мистеру Льюису. Я вполне понимаю, что Вы во многом можете заблуждаться на мой счет, тем более, что Вы совсем не знаете мистера Льюиса и, кроме того, мы с Вами так давно не виделись, что Вы легко можете предположить какие-нибудь перемены в моих взглядах и характере, которых в действительности нет... Скажу Вам только одно: ни в теории, ни на практике я не признаю мимолетных, легко разрываемых связей. Женщины, удовлетворяющиеся такого рода связями, не поступают так, как я поступила. Если такой незараженный предрассудками человек, как Вы, называет мои отношения к мистеру Льюису "безнравственными", то я могу объяснить себе это, только припоминая, из каких сложных и разнообразных элементов слагаются суждения людей. И я всегда стараюсь помнить это и снисходительно отношусь к тем, которые так сурово осуждают нас. Впрочем, от огромного большинства мы и не могли ждать ничего, кроме самого строгого приговора. Но мы так счастливы друг с другом, что все это перенести нетрудно".

   Мисс Эванс действительно никогда не пришлось раскаиваться в своем смелом решении. Их двадцатичетырехлетняя совместная жизнь была образцом семейного счастья. Замечательно, что время нисколько не изменило их отношений, и через много лет после их сближения они оба радовались при мысли провести вечер вдвоем, как какие-нибудь влюбленные. В письмах и дневниках Джордж Элиот постоянно встречаются упоминания о Льюисе и о ее любви к нему.

   Так, в 1865 году, через 10 лет после их сближения, она пишет в своем дневнике: "Джордж опять страшно занят. Как я люблю его постоянную бодрость духа, его ум, его теплую заботливость о всех, кто в нем нуждается! Эта любовь - лучшая часть моей жизни". Прочность их отношений обусловливается в значительной степени тем, что, кроме любви, жизнь их была заполнена самыми разнообразными умственными интересами, которые были для них обоих выше всего на свете. Джордж Элиот принимала самое живое участие в научной деятельности своего мужа, так же, как он - в ее литературных работах. Льюис страстно любил мисс Эванс. Какую роль она играла в его жизни, видно из отрывка его дневника.

   Говоря о своей дружбе со Спенсером, он прибавляет: "Я ему чрезвычайно обязан. Знакомство с ним было для меня светлым лучом в один очень тяжелый, бесплодный период моей жизни. Я отказался от всяких честолюбивых замыслов, жил изо дня в день и довольствовался ежедневными неприятностями. Общение с ним снова возбудило мою энергию и воскресило любовь к науке, которая уже умирала во мне. Спенсеру же я обязан другим, гораздо более важным и глубоким переворотом в моей судьбе: через него я познакомился с Мэри Анн; знать ее - это значило ее любить, и с тех пор для меня началась новая жизнь. Ей я обязан всеми своими успехами и всем своим счастьем. Бог да благословит ее".

   Для сыновей Льюиса Джордж Элиот была настоящей матерью. По ее переписке с ними видно, что она входила во все мелочи их детской жизни и относилась к ним с чисто материнской заботливостью. Мальчики называли ее "матерью" и очень ее любили. Из всего этого очень ясно, как неправы были те, которые так пламенно негодовали на мисс Эванс за то, что она разрушила чужую семью, тогда как она, напротив, устроила настоящую семейную жизнь для Льюиса и его детей.