Судьба Цветаевой трагична. Она родилась 26 сентября 1892г. в Москве. Отец, Иван Владимирович, был профессором-искусствоведом, основал Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Мать, Мария Александровна, была талантливой пианисткой, она обучала дочь музыке. Марина начала писать стихи с пяти лет. В 1912 г. Цветаева вышла замуж за Сергея Эфрона. Во время Гражданской войны он принял сторону белых, после поражения добровольческой армии Сергей вынужден был покинуть страну. В 1921г. вслед за мужем эмигрировала и Марина. Цветаева не примыкала к влиятельным политическим и литературным направлениям. За границей она испытала одиночество, непонимание, непризнание ее произведений, нищету и унижения. В 1939г. Цветаевы вернулись на родину. Но в России она и ее творчество оказались ненужными, муж и дочь Марины были арестованы, сама она во время войны была эвакуирована в Елабугу и там покончила жизнь самоубийством 31 августа 1941г. Цветаева - поэт, не похожий на других и обреченный на непонимание. Ее лирическая героиня одинока в своем противостоянии обществу. Она - романтическая героиня. Марина, несмотря на это, верила, что когда-нибудь ее стихи будут поняты. Несмотря на высокие оценки известных поэтов, ни до революции, ни после нее, ни в эмиграции творчество Цветаевой не было известно широкому кругу читателей. Вернувшись в СССР, Марина была вынуждена заниматься переводами, на родине ее стали публиковать только в 60-е годы, почти через 20 лет после смерти. Но, несмотря на это, Цветаева никогда не прекращала писать. Один из циклов стихотворений о творчестве «Стол» изображает искусство как ремесло, тяжелый труд. Цветаева не могла жить без стихов, в любой ситуации находила время для поэзии, ею преодолевала жизнь. Она писала стихи в любых условиях – в болезни, в отчаянии, в нищете. Для нее это было естественным образом жизни.
* Марина Цветаева в сознании отечественного читателя предстает гордой и одинокой, противостоящей веку или — конкретнее — системе. Возможность такого противостояния оплачивается самой высокой ценой — ценой жизни. Сегодня по документам, письмам, воспоминаниям подробно восстановлены обстоятельства последних лет и последних дней жизни М. Цветаевой. Равнодушие к ее судьбе литературных чиновников и писателей, непростые отношения с сыном, депрессия — все это вело к трагическому финалу. Как и при объяснении самоубийства С. Есенина, В. Маяковского, делается попытка выявить роль «карающих органов» власти.
Все эти расследования не могут повлиять на убеждение в том, что трагедия была неизбежна. Тем важнее понять, в чем секрет поэтической силы М. Цветаевой, что делает ее непохожей ни на кого и в то же время внутренне связывает с А. Блоком, А. Ахматовой, Б. Пастернаком, О. Мандельштамом, В. Маяковским.
Все исследователи и биографы подчеркивают прежде всего неординарность личности М. Цветаевой. Стихи она начала писать рано. Да и бунтарский дух ее, мятежность тоже проявились еще в отрочестве. За бунтарство и, соответственно, дурное влияние на сверстниц ее дважды исключали из гимназии. На всю жизнь сохранился в М. Цветаевой юношеский максимализм и в дружбе, и в творчестве, и в любви. С детства она боготворила Пушкина, считая себя именно ему обязанной «страстью к мятежникам».
Противостояние жизни, противопоставление себя другим — спокойным, покорным, благополучным — постоянный мотив в стихах Цветаевой:
Другие — с очами и с личиком светлым.
А я-то ночами беседую с ветром.
Не с тем— италийским Зефиром младым,— С хорошим, с широким, Российским, сквозным.
(«Другие — с очами и с личиком светлым...», 1920)
Культ Наполеона в юности, очевидно, тоже объясняется увлечением сильной личностью, вставшей «против всех». Жажда жизни, готовность к «поединку» с ней «на равных» характеризовала и настроения в стихах, и особенности лирической героини: Я жажду сразу всех дорог! Чтоб был легендой — день вчерашний. Чтоб был безумьем — Каждый день.
(«Молитва», 1909) Небывалая энергия, подчеркнутая напряженность, свобода от условностей повседневной жизни воплощалась в особенностях стиля и в жанровых формах.
Мятежный дух отразился прежде всего в любовной лирике. Чувства лирической героини настолько сильны, что устоять перед ними нельзя. Ее любовь не назовешь «комнатной», страдание лишь подчеркивает силу:
Перестрадай же меня! Я всюду — Зори и руды я, хлеб и вздох. Есть я и буду я, и добуду Губы — как душу добудет Бог. («Провода», 1923) В своем вызове героиня готова предстать «острожной красавицей» — у нее «гордый вид» и «бродячий нрав»:
Целоваласьс нищим, с вором, с горбачом, Со всей каторгой гуляла — нипочем! Алых губ своих отказом не тружу. Прокаженный подойди — не откажу.
(«Целовалась с нищим, с вором, с горбачом...», 1920)
Экспрессия подчеркивала «вольный», а не «пленный» дух героини.
Г. Адамович писал, что стихи М. Цветаевой «эротичны в высшем смысле этого слова, они излучают любовь и любовью пронизаны, они рвутся к миру и как бы пытаются заключить, весь мир в объятья».
Поэт, по М. Цветаевой,— «утысячеренный человек». Его любовь несоизмерима с переживаниями обыкновенных людей.
В характеристике М. Цветаевой важно ее понимание Времени, ее отношение к современности, умение связать реальность сегодняшнего дня с вечностью.
По-настоящему серьезно современность стала осознаваться М. Цветаевой в годы Первой мировой войны, затем нагрянули революция и гражданская война. Ее муж — Сергей Эфрон — был на фронте. М. Цветаева металась через «взвихренную» Русь — из Коктебеля в Москву, к оставленным там детям. В Москве она отдала дочерей в приют, где младшая дочь умерла, а старшую она забрала домой и едва выходила.
Резко негативный образ «свободы» дан в стихах 1917 года (еще до Октября):
Свобода — Прекрасная Дама
Маркизов и русских князей...
Свобода — гулящая девка
На шалой солдатской груди.
(«Из строгого, стройного храма...»)
Л. Козлова в своей работе о М. Цветаевой приводит выдержки из ее писем 1923 года с воспоминаниями о впечатлениях революционных лет: «...Москва 1917 г.— 1919 г.— что я, в люльке качалась? Мне было 24—26 лет, у меня были глаза, уши, ноги: и этими глазами я видела, и этими ушами я слышала...» Она отрицала насилие, «во имя чего бы оно ни было». «Быть современным,— утверждала М. Цветаева,— значит творить свое время, а не отражать его. Да, отражать его, но не как зеркало, а как щит. Быть современным — творить свое время, то есть с девятью десятыми в нем сражаться». Авторы работ о М. Цветаевой, написанных в советские годы, пытались найти в ее стихах и в прямых высказываниях признание революции. Пусть оно пришло не сразу, как писал В. Орлов, но важно, что пришло и стало одной из причин возвращения на родину. Решилась на возвращение М. Цветаева, потому что в Союз уехали муж и дочь и рвался туда сын. Ее восприятие революции в конце 30-х годов вряд ли могло измениться. Как писал в статье о Цветаевой И. Бродский («Новый мир»,— 1991.— № 2), «она совершила нечто большее, чем не приняла революцию. Она ее поняла». Понимание касалось России, ее судьбы. В стихотворении на смерть Р. М. Рильке, создавая образ «того света», М. Цветаева проводила прямую аналогию:
Связь кровная у нас с тем светом. Кто
На Руси бывал — тот свет на этом
Зрел.
Слова эти продиктованы, размышляет И. Бродский ясным со знанием трагичности человеческого существования вообще – пониманием России как абсолютного к нему приближения
Можно ли вернуться
В дом, который срыт?
Той России — нету,
Как и той меня.
(«Страна», 1931)
Связь с родиной воспринималась не на уровне политики и географии: «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти к крови».
М. Цветаеву пугало сознание совершенного одиночества в мире отсутствие дома: «Здесь я не нужна. Там невозможна»:
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
ГДЕ совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что — мой,
Как госпиталь или казарма.
(«Тоска по родине! Давно...», 1934)
Но на самом деле далеко не «все равно» и не «все едино» Потому звучит в стихах щемящая нота тоски и любви:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст.
И все — равно, и все — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно рябина...
М. Цветаева эмиграцию трактует вне зависимости от того где поэту приходится жить. Сама миссия поэта вынуждает его к противостоянию, оппозиции: «Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России. Эмигрант царства небесного и зеленого рая природы. На поэте - на всех людях искусства... особая печать неуюта»
Такая позиция не может дать душевного комфорта, но позволяет стать отражением времени: «Не быть в России, забыть Россию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри – тот потеряет ее лишь вместе с жизнью». 
Не политика, а природа помогала М. Цветаевой найти себя в современности и, преодолев ее, ощутить вечность:
Деревья! К вам иду! Спастись
От рева рыночного!
Знаю — лечите
Обиду Времени
Прохладой Вечности.
(«Деревья», 1922)
Вопросы творчества, как и у любого поэта, в центре внимания М. Цветаевой. Близким по духу авторам она посвящает циклы стихов. Среди таких поэтов «Златоустая Анна» — «Всея Руси искупительный глагол». Духовная близость с Б. Пастернаком воспринимается особенно остро из-за искусственной разъединенности писателей России и русского зарубежья:
Расстояния: версты, мили...
Нас расставили, рассадили,
Чтобы тихо себя вели,
По двум разным концам земли.
Нас расклеили, распаяли,
Не рассорили — рассорили,
Расслоили...
Расселили нас, как орлов.
Не расстроили — растеряли
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.
(«Б. Пастернаку», 1925)
Особое чувство преклонения испытывала М. Цветаева к немецкому поэту Р.-М. Рильке. Роман в письмах (их заочно познакомил И. Эренбург) не завершился встречей. Рильке умер в 1926 году. Ему посвящены стихотворение-реквием «Новогоднее», «Поэма Воздуха». Любовные признания сочетаются с надгробным плачем. Звучит предельно искренняя исповедь. Так, как раскрывают душу перед священником, М. Цветаева исповедуется перед ушедшим из жизни поэтом. В его творчестве она видит воплощение бессмертия души. Иллюзия соединения другого мира и земного, как замечает И. Бродский, в реальности адреса (над той горой, где похоронен поэт), в указании точного имени адресата и просьбы о вручении ему «в руки». С точки зрения вечности смерть и любовь — одно и то же. Не только в поэзии, но и в прозе М. Цветаевой близок был О. Мандельштам. Ему она щедрой рукой дарила любимый свой город — Москву:
Из рук моих- нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат.
(«Стихи о Москве», 1916)
Дар предвидения и особые слух ценила М. Цветаева в поэтах:
О мир, пойми! Певцом — во сне — открыты
Закон звезды и формула цветка.
(«Стихи растут, как звезды и как розы...», 1918)
Если душа родилась крылатой —
Что ей хоромы и что ей хаты!
Что Чингизхан ей — и что — орда!
(«Если душа родилась крылатой...», 1918)
Но мир, в котором живет поэт, не принимает его безмерности. Гора — символ высоты чувств и близости к небу — «застроена дачами»:
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший — сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью В мире мер?!
(«Что же мне делать, слепцу и пасынку...», 1923)
Поэт бескомпромиссен. Он пишет не чернилами, а кровью. Из вскрытых жил хлещет сама жизнь, а жизнь — в стихах поэта:
Вскрыла жилы: неостановимо,
Невосстановимо хлешет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет — мелкой,
Миска — плоски-
Через край — и мимо —
В землю черную, питать тростник
Невозвратимо неостановимо,
Невосстановим хлещет стих.
(«Вскрыла жилы: неостановимо...». 1934)
Многие исследователи отмелют приверженность М. Цветаевой к диссонансному стиху, романическому максимализму, сочетанию романтики и реальности, быта и бытия.
Среди стихов М. Цветаевой посвященных проблемам творчества,— цикл о верном многолетнем друге — письменном столе. Это не метафорическое очеловечивав предмета, а восприятие вещи как соучастника творческого процесса:
Я знаю твои морщины,
Как знаешь и ты — мои.
Которых — не ты ли — автор?
Съедавший за дестью десть,
Учивший, что нету завтра,
Что только сегодня — есть.
(«Стол», 1933-1935)
М. Цветаева поэзию воспринимала как великое святое ремесло. Ее стихи трагедийны по содержанию, исповедальны по форме. Исследователи особое внимание уделяют ритму в стихах М. Цветаевой. Судорожный и стремительный их ритм отражает ритм времени. «Мое дело,— писала Цветаева,— срывать все личины, иногда при этом задевая кожу, а иногда и мясо».
*
Поможем написать любую работу на аналогичную тему