Очевидная для неспециалиста психологическая детерминированность политического процесса, выражающаяся в огромной роли, которую играют в политике эмоции, межличностные отношения, иллюзии, парадоксальным образом не замечается или даже игнорируется при профессиональном анализе политических феноменов политологами.
В рамках политических наук политика традиционно рассматривается как процесс взаимодействия неких коллективных субъектов — социальных или территориальных общностей, групп влияния, региональных элит. Отдельный политик, при этом, не столько личность, сколько выразитель объективных интересов тех, кого он представляет.
Картина политической жизни выглядит в результате,
во-первых, чрезвычайно запутанной, а иногда и параноидальной (мы всегда вынуждены отвечать на вопрос о том, какие силы и какие интересы стоят за тем или иным действием или заявлением),
а во-вторых, деперсонализированной. «Нефтяные монополии» или «компрадорская буржуазия» как субъекты политического процесса не имеют человеческих черт и, соответственно, не могут быть предметом психологического анализа.
Эвристичность принятых в политических науках принципов анализа не вызывает сомнений. Однако реальность всегда богаче любых, даже и самых эффективных моделей. В частности, реальные субъекты процесса в значительной степени персонифицированы. На политической арене сотрудничают и конкурируют не просто представители безличных общественных групп, а живые люди. Их идеи, таланты, амбиции и ограничения оказывают прямое воздействие на политический процесс.
Например, конфликт между президентом России и Верховным Советом носил объективный характер и вполне мог быть описан на традиционном для политической науки языке. Однако, конкретный сценарий развития событий, от знаменитого Указа президента, распускавшего парламент, до трагических событий 3—4 октября 1993 г., вряд ли может быть понят без апелляции к личностным особенностям тех, кто персонифицировал реформаторские и консервативные силы страны — Б. Н. Ельцина, Р. И. Хасбулатова, А. В. Руцкого, а также без анализа социально-психологической ситуации, сложившейся в Кремле и в Белом Доме.
Психологическая детерминация политического процесса явным образом проявляется в условиях диктатур и военных режимов, где личностные особенности лидера не опосредуются ни законами, ни длительным процессом согласования интересов, а напрямую проявляются как во внутренней политике, так и, в особенности, на международной арене. Но это верно и для демократических государств, где и законы, и конкретная политическая ситуация оставляют лидерам достаточно степеней свободы для выбора психологически наиболее близкого им решения и метода его реализации, а гражданам — для выбора способа реагирования на эти решения и непосредственного или опосредованного воздействия на лидеров.
Наиболее ярко психологические закономерности проявляются во внешней политике, где решения часто принимаются в условиях строгой секретности и дефицита времени, а предусмотренные демократическими принципами процедуры согласования и обсуждения не могут быть реализованы в полной мере. Следствием этого является более авторитарный характер внешней политики по сравнению с политикой внутренней.
На процедуру и характер принимаемых решений влияет и то, что партнеры, за исключением самых близких союзников, не только не склонны давать друг другу полную информацию, но, наоборот, широко прибегают к различным видам дезинформации. Подготовленные в узком кругу, очень часто в цейтноте и почти всегда в условиях неопределенности внешнеполитические акции несут на себе печать личностных особенностей политических лидеров.
Кроме того, межгосударственные отношения являются одновременно и межличностными. Рядовые сотрудники, готовящие текст соглашения, говорят о Германии или США; на более высоких уровнях речь уже идет о Г. Коле или Б. Клинтоне. Для самих же лидеров человеческий контекст их взаимоотношений является порой не менее важным, чем политический.
В 1948 г. Г. Трумэн вступил в конфликт с собственными дипломатами и поддержал Израиль в ООН, говоря, что он дал определенные обязательства X. Вейцману и не желает, чтобы тот считал его лжецом.
В политологической литературе содержится достаточно доказательств того принципиального влияния, которое оказывают на внешнюю политику параметры социального восприятия.
Например, «терпимость» западных держав к Гитлеру накануне второй мировой войны частично объясняется тем, что Н. Чемберлен и Э. Даладье атрибутировали Германии не столько агрессивные устремления, сколько желание преодолеть последствия версальского договора. Собственно, это и была официальная версия германского МИДа. Различные формы искажение образа оппонента или партнера сыграли свою роль и во время войны во Вьетнаме, и в ходе переговоров по разоружению, да и в любой другой ситуации, когда государства не просто сосуществовали, а взаимодействовали друг с другом.
Но и внутренняя политика отнюдь не свободна от влияния психологических явлений. Так, динамика популярности политических лидеров, а значит, их победы или поражения на выборах никак не могут быть сведены к эпифеноменам успехов и неудач их политики. Например, после войны в Заливе рейтинг Дж. Буша достигал 85%, а накануне выборов, менее чем через два года, он не превышал 30%. Вряд ли за этот период Буш стал в три раза «хуже».
Психологические факторы играют огромную роль в принятии политических решений. Лидер не может проверять надежность всех предлагаемых ему аргументов, например, оценивать методику статистических расчетов. Выбор того или иного варианта действий определяется тем, насколько убедительно представили данный вариант его сторонники, в каких отношениях находятся они с лидером, насколько он им доверяет, какие мотивы им приписывает. Чем более чрезвычайной является или представляется ситуация, тем меньше возможностей для рационального анализа и, соответственно, тем больше роль межличностных отношений внутри аппарата власти.
Конечно и здесь есть большой простор для проявления личностных особенностей политических деятелей. Ну а в период социальных изменений роль личностного компонента многократно возрастает. Так, политики, доминировавшие на нашей политической сцене до октября 1993 г., в большинстве своем потеряли связи с поддерживавшими их силами. Например, структур КПСС, делегировавших на съезд около половины народных депутатов России, просто не существует, демократическое движение, способствовавшее избранию кандидатов, выставлявших антикоммунистические лозунги, явно ослаблено, а в некоторых районах страны просто исчезло. Прочные же связи с иными социальными группами пока не установились. В результате значительный процент наших политиков представляют лишь самих себя независимыми, ответственными только перед своей совестью. Динамика их настроений и межличностных отношений, ситуативные моменты морального подъема или депрессии, усталость и раздражения — все это непосредственно проявляется в политических действиях, предопределяет результаты парламентских голосований по важнейшим вопросам государственной жизни или принципиальные, долгосрочные по своим последствиям действия исполнительной власти. В результате, наша политика становится объектом, релевантным не столько политическим наукам, сколько социальной психологии. Изменится ли ситуация после выборов 12 декабря, говорить пока рано.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему