Теория элит в российской проекции.

Применительно к России проблема определения элиты стоит сегодня достаточно остро. Однако нельзя сказать, что российскими исследователями разработана своя, российская теория элит, которая отличала бы нашу школу от западных концепций.

Прежде всего следует отметить, что разработка категории элиты в российских исследованиях стартовала в начале 1990-х годов (кроме работ Г. Ашина, А. Галкина, которые были опубликованы значительно раньше) и получила наиболее выраженное развитие тогда, когда стало очевидным, что проблема формирования новой постсоветской политической элиты получила общесоциологический статус. Характер трансформации советской элиты в «новую элиту» был подвергнут серьезному анализу и нашел свое отражение в работах Г. Ашина, О. Гаман-Голут- виной, В. Гельмана, В. Мохова и др.

Несмотря на то что термин «элита» легализован в российской социологии недавно, в прежние годы в советской социологии существовало направление «критической элитологии». Наиболее разработанным в советской элитологии оказался раздел, посвященный анализу буржуазных теорий. Основными постулатами критического направления стало декларирование социального равенства в социалистическом обществе и разоблачение сущности капиталистической элиты.

«В советском обществознании беспощадной критике подвергались элитистские концепции как идеологическое выражение господства крупного капитала. Элитистские концепции считались предшественницами расистских, фашистских идеологий. Несмотря на столь серьезное обвинение, понятие не только не исчезло из употребления, но и продолжает жить, развиваясь в новых концепциях. В современной России наблюдается самый настоящий бум элитистских исследований. Элитизм стал одной из тех общественных теорий, которые де-факто заняли доминирующее положение в современной российской науке», - пишет в монографии «Элитизм и история» известный пермский элитолог В. Мохов. Первые попытки по осмыслению элиты вне рамок «разоблачения» были предприняты Г. Ашиным, Ф. Бурлацким, А. Галкиным и др.

Один из наиболее основательных и компетентных исследователей проблем элиты Г. Ашин еще в 1985 году отмечал, что обращение к категории элиты «говорит о существовании потребности в понятии, отражающем определенный социальный феномен».

Следует также учитывать и тот идейный фон, на котором происходило освоение нового теоретического багажа. Общественная трансформация в России сопровождалась отказом от прежних идейных схем. Марксизм как метод анализа был отброшен большинством российских обществоведов, а элитистская система взглядов на общество, в котором существует деление на массу и элиту, помогла преодолеть доминирование «идеологизированной формы эгалитаризма». В начале 1990-х годов победа элитизма в российской общественной науке казалась безусловной. Но уже тогда возникли вопросы, связанные с возможностью перенесения элитистских теорий на российскую почву.

Внутренним мотивом заимствования данного термина из западной элитистской теории в российскую науку стало стремление понять, какие группы общества способны создать новые модели развития и устройства общества. Причем не просто создать, но и убедить значимые группы общества и население в необходимости и возможности подобной модернизации.

Нельзя исключать и другого, - концепция элитизма появилась в общественных науках как потребность легитимизировать действующие властные группы в обществе, предложив для этого категориальный аппарат западной элитологии.

Трудно не согласиться с известными российскими социологами Л. Гудковым, Б. Дубиным и Ю. Левадой, что одной из причин обращения к проблематике элиты в постсоветское время стал «хронический дефицит оснований авторитетности бюрократии, дезориентированность значительной части ее среднего и высшего состава и необходимость смены оснований легитимности. Однако те же авторы не исключают, что мотивация обращения к категории элиты была связана также с «поиском источника модернизации для перехода от тоталитарного режима к современному обществу и адекватной ему форме демократического, правового государства».

Однако какие бы причины ни породили появление нового термина, ясно одно - он должен был позволить описать некоторые новые тенденции, характерные для авторитетных групп общества, не подрывая их права занимать ключевые позиции во властных иерархиях.

Именно поэтому доминирующими в элитных исследованиях 1990-х годов стали позиционный и репутационный подходы. Эти два подхода позволяли изучать элиты, не пересматривая вопроса о том, могут ли они в реальности претендовать на элитные позиции в обществе. Ведь их положение и ресурсы в конечном итоге определяются не внутренним потенциалом лидерства, образованием, особыми моральными качествами, а нахождением на вершине властной пирамиды, которая наделяет их в соответствии со статусом необходимыми властными ресурсами для принятия важных политических решений.

Важно, что само толкование элиты и споры вокруг данной категории трансформируются во времени. Определения, которые давали элите исследователи 10-15 лет назад, подчеркивают разные характеристики этой социальной группы, отражая те требования, которые предъявляются элите со стороны общественного и экспертного сознания.

Еще 10-15 лет назад можно было вполне обоснованно говорить о низкой дисперсности определений элиты среди российских ученых, которые во главу угла ставили ее статусные и ресурсные характеристики влияния при принятии важнейших политических решений.

Для доказательства высказанного тезиса приведем лишь некоторые определения элит, выработанные исследователями 10-15 лет назад:

«Группы, обладающие реальной властью в принятии общественно важных решений» (В. Гельман, 1996).

«К элите мы относим те слои и группы, которые в силу статуса в официальных институтах принимают стратегические решения или в силу своего неформального авторитета непосредственно влияют на принятие этих решений, управляют функционированием общества» (Л. Дробижева, 1996).

«Элита - высший слой номенклатуры. К ней мы относим работников управления, имеющих право принимать решения или участвующих в принятии решения. В законодательной власти это депутаты Думы, в администрациях - члены коллегии, руководители комитетов, управлений администраций. Региональная элита в современном своем качестве за пределы номенклатуры не вышла, и ее отождествление с западной элитой преждевременно. Поэтому право принимать решение - основной группообразующий признак» (С. Барзилов, А. Чернышов, 1996).

«Элита современного российского общества представляет собой систему элитных групп, внутренне консолидированных по предметно-функциональному признаку. В качестве таких групп выступают экономическая, интеллектуальная, политическая и военная элиты. Политическую элиту мы рассматриваем в качестве дихотомической модели, включающей два компонента: лидеров и бюрократию. В категорию политических лидеров входят лица, профессионально включенные в политическую деятельность и обладающие высокой степенью влияния на принятие политических решений, но не занимающие должностей в структурах исполнительной власти. Бюрократия включает административных руководителей высоких уровней и должностных лиц, занимающих постоянно оплачиваемые должности в органах госуправления» (В. Комаровский, О. Гаман-Голутвина, 1995).

«Существует особый слой людей, который не только включен непосредственно в политическую жизнь, но и оказывает на нее определенное воздействие» (А. Понеделков, А. Старостин, 2000).

«Важно понять, в чем состоит различие между «элитой» и «неэлитой», несут ли держатели власти ответственность, задают ли они масштабы развития, обладают ли реальной силой или только находятся наверху. Поэтому особенно важен анализ внутренних связей и поведения элит. Выявление ценностей элит позволит получить представление об их фундаментальной ориентации, а также понять, на чем базируются их власть и контроль» (А. Магомедов, 1994).

Если дать оценку предложенным определениям элит, используемым большинством российских исследователей в то время, то можно увидеть, что базовым признаком в определении элиты явился тогда ее властный потенциал, способность принимать или влиять на принятие важных, стратегических решений, с одной стороны. С другой - важное значение для исследователей имел ее деятельностный масштаб, близость к центрам принятия решений, способность совершать конкретные политические действия по управлению обществом, государством, регионом.

«Функциональный подход к определению элит явно и вполне оправданно преобладает среди российских исследователей. Некоторые авторы напрямую заимствуют операциональные определения, например, властвующей элиты, по Миллсу, или критерии выделения элит по принципу участия в принятии решений, по Хигли», - замечают в одной из работ санкт-петербургские политологи.

В свою очередь «статичные» характеристики элиты меритократического плана, социальные качества элит практически не брались в расчет исследователями, за исключением Ю. Левады, который различал в своих работах публичную и социальную элиты, показывая тем самым необходимость различать действительные группы элит, от тех, кто стремится продемонстрировать свою мнимую влиятельность в глазах общественного мнения.

Второй важный аспект - в то время среди российских исследователей принятые определения элитных групп практически совпадала с определениями носителей власти или фигур, оказывающих непосредственное влияние на власть.

В 2000-е годы российское общество и исследователи все чаще стали задумываться о том, соответствуют ли «назначенные» элиты своему статусу, способны ли они выполнять свои элитные функции в обществе, какие цели и задачи ставит перед элитами современное общество и насколько элиты способны ответить на возникающие вызовы?

На фоне попыток осмыслить возможные ответы на поставленные вопросы дискуссия о толковании термина «элита» не только не затихла, но и вступила в новую фазу. В этом споре все активнее стали выходить на первый план позиции сторонников меритократического подхода, которые обвиняют современную элиту в неэффективности и неспособности решать проблемы общества. Стараясь всеми силами оттеснить последователей иерархического подхода к элите (О. Крыштановская и др.), они смогли завоевать общественное мнение и возродить дискуссию о понятии «элита» среди специалистов. Носители ценностной парадигмы, настаивающие на неэффективности российской элиты, настоятельно требовали заменить термин «элита», распространенный в социологии и политологии, на категорию «квазиэлита» или «эрзац-элита», подчеркивая тем самым, что элита, существующая в российской действительности, не может претендовать на соответствие своему элитному статусу.

Несмотря на то что ценностный критерий отнесенности к элите вкупе с проблемой эффективности как основной при определении ее границ обозначают сегодня далеко не все российские элитологи, сторонников подобной точки зрения становится все больше. Например, известный политолог А. Чернышов на вопрос: «Не являются ли современные российские элиты квазиэлитами?» отвечает определенно: «Да, являются». В целом разделяет данную позицию и Г. Ашин, который убежден, что «выполняя элитные обязанности, российская элита, по существу, является «исполняющей обязанности» элиты».

Нетривиальный подход, объединяющий особые требования к элите и к ее властному потенциалу, предложил Е. Гонтмахер. Согласно его подходу, к элите в России могут быть отнесены «во-первых, люди, достигшие высоких интеллектуальных высот («креативщики идей» и те, кто может их на соответствующем уровне понять, обсудить и оценить), а во-вторых, это люди, принимающие политические решения, которые в свою очередь отражаются на жизни больших масс людей».

Некоторые из исследователей (М. Афанасьев) пошли еще дальше, предложив отказаться в определении элиты от иерархических критериев и включить в элиту как минимум семь ключевых групп развития: государственная власть и управление, предпринимательство, менеджмент, юриспруденция, наука и образование, здравоохранение, массовая информация и экспертиза. Обосновывая свою точку зрения, М. Афанасьев вполне убедительно доказывает, что отнесение к элите только иерархических групп делает концепт нечувствительным к историческому развитию, фокусируя внимание на единой государственной власти, но не на многообразии социального влияния и лидерства. Выход за границы власти дает возможность понимать под элитой «социальные группы, которые связаны с предоставлением самых актуальных, востребованных хозяйственных и публичных услуг, группы, которые оказывают преобладающее влияние на развитие России как интегрированной и притом открытой, современной и конкурентоспособной нации.

В то же время определенная часть элитологов и сегодня, как показал экспертный опрос, проведенный СКАГС в 2007 г. (А. Понеделков, А. Старостин, 2007), склонна трактовать элиту более широко, выделяя не только ценностные, но и функциональные рамки в качестве критериев для ее определения.

Так, О. Гаман-Голутвина на вопрос о критериях отнесения к элите приводит следующие основания: «Ответ на вопрос об отнесении к элите зависит от используемого критерия. С точки зрения функционального критерия (элита как сообщество лиц, принимающих решение), в любом обществе существует элита. Российское общество не исключение. Другое дело, что, с точки зрения меритократического критерия, российская элита оставляет желать лучшего». Отказаться от нормативного подхода к определению элиты предлагает и другой известный исследователь российской власти, В. Ледяев: «Я предпочитаю не использовать термины типа «квазиэлита», подразумевающие нормативные элементы в содержании понятия «элита». Элита - это группа людей, обладающих политической властью». К наивному социально-нормативному взгляду на элиту А. Дука относит подход, согласно которому элиты выступают синонимом «хороших, лучших, замечательных людей». По мнению петербургского исследователя А. Дуки, в социологии и политологии предпочтительнее аналитический подход. В этом отношении в России элита все-таки есть. Но здесь, по мнению автора, возможны вариации - что это не элита, а номенклатура.

На односторонности выделения меритократического критерия как доминирующего настаивает и ростовский исследователь элит А. Старостин. Он убежден, что при определении элиты нельзя ставить во главу угла проблему соответствия политики и морали. Такой подход в лучшем случае односторонен, так как определение элиты должно носить многопараметрический характер и включать в себя и статусный, и ценностный, и другие аспекты.

Несмотря на множественность позиций и неоднозначность толкования термина, сегодня, пожалуй, побеждает точка зрения, что элита «должна выполнять ключевые социокультурные функции - символическую, интегративную, функцию целеполагания. Но наша власть и зависящие от нее верхи общества выполнять эти функции не могут, а потому это не элита, а самозванцы. Элиты в России не будет, пока мы не построим плюралистического демократического общества».

Однако не исключено, что решение проблемы кроется не столько в исключительно ценностном взгляде на элиты, сколько в попытке выделить в критериях отнесения к элите те из них, которые являются несущими и интегрируют в себе характеристики, которые являются обязательными с точки зрения и морали, и реального политического действия.

Очевидно, что моральная составляющая в определении современной российской элиты не позволяет выделить властную группу из общей массы людей. В элите находятся далеко не образцы «нравственного поведения». Такую же ситуацию можно встретить по всему миру Если руководствоваться только меритократическим подходом к элите, ее нельзя будет найти ни в одной из западных стран.

Именно поэтому элиту можно рассматривать прежде всего как действующего субъекта, обладающего необходимыми политическими ресурсами, дающими возможность принимать и осуществлять решения, имеющие важные последствия для России в целом и для отдельных ее регионов. Таким образом, базовым признаком в определении политической элиты должен быть ее властный потенциал, способность принимать или влиять на принятие важных, стратегических решений, ее деятельностный масштаб, близость к центрам принятия решений, способность совершать конкретные политические действия по управлению обществом, государством, регионом.

И это вполне закономерно для России. Длительное время политического бездействия и политического подчинения сформулировало особый запрос на социальное действие и приподняло над остальными тех, кто способен его осуществлять.

Запрос же на особые социальные качества элиты, нравственный потенциал в России если и появится, то несколько позднее. Сегодня такие требования не могут быть удовлетворены и приводят исключительно к спорам, которые не могут дать требуемого результата. Почему? Хотя бы потому, что субъекты, занимающие ведущие позиции во власти или бизнесе, вышли из советских семей. Это означает, что они не обладали серьезными различиями в образовательном или профессиональном ресурсе, поэтому их превращение в элиту происходило не до, а после того, как они заняли эти ведущие позиции. «Догоняющая элитарность», таким образом, является естественной характеристикой российской элиты. Ведь изначально стартовые возможности претендентов на занятие элитных позиций не сильно отличались друг от друга. Даже если они и имелись, то касались капитала социальных связей, номенклатурного и партийного опыта, а отнюдь не личностных или нравственных преимуществ.

При таком подходе деятельность политической элиты не отрывается от конкретного субъекта, а начинает зависеть не только от позиции, занимаемой в иерархии власти, но и от индивидуальных акторов, их социальных стратегий, политических предпочтений. Субъект при этом обретает свою социально-психологическую определенность и становится персонифицированным. В этом случае мотивация его деятельности, готовность действовать в одном, а не в другом направлении становятся определяющими при анализе деятельности современных элит. В этом случае элита предстает как объективно постигаемая социальная категория, в которой ценностная и поведенческая характеристики образуют нечто целостное и не противопоставляются друг другу.