Не менее серьезны были действительные проблемы, возникавшие в результате непродуманной экономической политики и быстрой приватизации. Политика «шоковой терапии» включала снятие административного контроля за ценообразованием, либерализацию торговли, в том числе в сфере экспортно-импортных операций, и приватизацию малых и средних предприятий. Быстрота проведения была, по крайней мере в начале, одним из важнейших принципов реформ. По замыслу, она должна была предотвратить чрезмерное участие в процессе приватизации бывшей советской номенклатуры и криминального мира. Но во многом результаты оказались противоположными.
Сотни тысяч предприятий были приватизированы в 1992-1996 гг., новых предприятий было учреждено не меньше. Большинство крупных и средних предприятий перешли в собственность трудовых коллективов и директоров; доля внешних владельцев поначалу была сравнительно невелика17. Мне не встречалось убедительных свидетельств того, что на начальных этапах преступные группировки становились собственниками предприятий или даже стремились к этому. Но зато многое говорит о том, что, поскольку существовавшие на тот момент правовые институты были неэффективны и доступ к ним предполагал высокие издержки, преступные группировки и другие силовые структуры принимали активное участие в решении трансакционных проблем, опосредуя отношения между новыми собственниками.
К трансакционным проблемам можно отнести неспособность выполнить контрактные обязательства (поставить или оплатить товар, вернуть кредит и т.п.), дефицит наличных денег для ведения экономической деятельности, проблемы безопасной доставки товаров и подобные трудности. Если не считать сознательного мошенничества, то трансакционные проблемы порождались как субъективными факторами (недостаточным опытом и квалификацией в бизнесе, низким уровнем ответственности и оппортунизмом), так и объективными причинами, вызванными ограничением денежной массы и разрушением хозяйственных связей. Опросы предпринимателей, проводившиеся в 1990-е гг., устойчиво показывали, что низкая контрактная дисциплина и низкий уровень надежности партнеров воспринимались как наиболее острые проблемы18. Оппортунизм был обычным явлением на товарных биржах: клиенты или брокеры могли выставлять свои товары одновременно на нескольких биржах, выбирать наиболее выгодные условия, а потом «прокидывать» по другим заключенным контрактам19. Субъективные просчеты и нехватка наличности только преумножали задолженности предприятий, а политика правительства усугубляла кризис неплатежей20. Директор, чье предприятие в августе 1994 г. задолжало 7 млрд. руб. и которому, в свою очередь, были должны 8 млрд., так охарактеризовал ситуацию: «Все предприятия теперь в долгах, мы должны нашим поставщикам, нам должны наши заказчики, которым тоже должны. Все друг другу должны и никто не платит, и все ждут бог знает каких гарантий».
Появление тысяч новых банков и других финансовых учреждений в начале девяностых сопровождалось ускоренным ростом невозвращенных кредитов. Согласно некоторым оценкам, общая сумма невозвращенных кредитов составила 3 трлн. 609 млрд. руб. (1,64 млрд. долл.) в начале 1994 г.; около 8 трлн. (1,75 млрд. долл.) в начале 1995 г.22 и 44 трлн. (7,9 млрд. долл.) к концу 1996 г.23
Российские и зарубежные исследователи выделили несколько возможных способов решения трансакционных проблем, практиковавшихся на российских рынках: использование имеющихся социальных связей , неформальные урегулирования, государственный арбитраж, частные арбитражные комиссии и использование частных силовых структур. Исследователи сходятся в том, что в российской деловой практике участники в большой степени полагаются на имеющиеся (родственные, дружеские и т.п.) связи и неформальные методы, в значительной степени – на частные силовые структуры, и относительно мало пользуются государственными судебными инстанциями (хотя этот показатель начал возрастать во второй половине 1990-х гг.)24. Вместе с тем, различные группы предпринимателей прибегают к различным методам решения трансакционных проблем – в зависимости от сферы деятельности, формы собственности, времени начала активной деятельности и других факторов, поэтому неизбежные «перекосы» в выборках ведут к различным результатам.
Предприниматели, которые несут высокие расходы на безопасность, менее склонны пользоваться государственными судебными инстанциями в случае конфликтов. Они также демонстрируют более высокую готовность к применению силы, когда сталкиваются с недобросовестным поведением контрагентов.
На точность результатов, полученных в результате опросов предпринимателей и директоров предприятий, также влияет ряд факторов, не подконтрольных исследователям. По моему опыту, предприниматели, работающие с преступными группировками, склонны отказываться от сотрудничества с исследователями, они еще менее охотно идут на контакт или предоставляют информацию, чем сами члены группировок. Соответственно такие предприниматели будут мало представлены в выборках. Далее, аналитические различия между основными способами решения трансакционных проблем трудно провести на эмпирическом уровне. Неформальные соглашения и встречи, которые фигурируют в исследованиях как способы решения трансакционных проблем, на деле часто предполагают реальное или виртуальное присутствие силовых партнеров. Даже фраза: «давай решим все мирно, не привлекая бандитов», в определенном контексте может быть угрозой, подчеркивающей возможность обращения к силовым партнерам. Наконец, некоторые респонденты сообщали о все более распространенной практике, когда имущественный спор решался в судебном порядке, но принуждением к его исполнению занимались частные лица, т. е. бандиты. Имея на руках письменное решение арбитражного суда и занимаясь взысканием в частном порядке, они рисковали попасть лишь под статью «самоуправство» – довольно мягкую по сравнению со статьями о вымогательстве или грабеже.
Низкая эффективность судебной системы и высокая цена доступа к нормам они должны были рассматривать дела в течение двух месяцев со дня принятия к рассмотрению. На практике, однако, большая часть дел в 1993-97 гг. рассматривались с превышением установленных сроков (в среднем три-четыре месяца, при этом тысячи дел тянулись более одного года).
Но даже вынесение судебных решений еще не означало окончательного торжества справедливости, поскольку их исполнение представляло собой еще большую трудность.
Формально этим должны заниматься судебные исполнители или приставы, но распространенные приемы саботажа делали их практически бессильными. Судебные органы не обязаны заниматься розыском должника или его имущества, если его нет по номинальному адресу, и дополнительных ресурсов на это приставам не выделяется.
Проблема поиска, таким образом, перекладывается на заинтересованную сторону, которая должна решать ее в частном порядке. Кроме того, предвидя судебные осложнения, компании-должники часто переводят свои активы на имя других компаний.
Подобные действия могут предпринимать и частные лица, переписывая собственность на родственников, жен, любовниц и т.д. Это объясняет, например, неожиданно высокую долю женщин (более 35%) среди номинальных владельцев наиболее дорогого и престижного автомобиля Мерседес–600 в Петербурге27. В случае, если судебный исполнитель не обнаружит какой-либо собственности или ценностей у должника, единственный возможный выход – наложить на должника обязательство выплачивать половину зарплаты в пользу кредитора, что, разумеется, во многих случаях не является приемлемым решением проблемы. Согласно данным, опубликованным министром юстиции в апреле 1995 г., в то время удавалось исполнить в среднем лишь половину судебных решений. Он также отметил опасную тенденцию снижения количества подаваемых в суды заявлений, касавшихся разрешения имущественных споров, и объяснил это тем, что граждане предпочитают внесудебные способы28. По другим источникам, показатель доли исполненных судебных решений за 1997 г. еще ниже - около 32%.
Низкая эффективность работы судебных органов и низкая результативность официальных способов исполнения решений были не единственными факторами, способствовавшими тому, что многие граждане или хозяйствующие субъекты игнорировали государственную судебную систему. К ним следует добавить чрезмерно высокие издержки легальной экономической деятельности, т. е. высокую цену доступа к государственной судебной системе, которая подталкивала к поиску альтернативных (теневых) судебных механизмов30. Согласно различным источникам, на протяжении 26 В 1993 г. количество дел, рассмотренных с превышением нормативных сроков, составило более 236 тыс. (всего за год было рассмотрено 275 тыс.); в 1994 г. – 254 тыс. (из 285 тыс.), из которых более 16 тыс. дел находились в судах более года.
1990-х гг. доля теневой экономики колебалась в пределах от 20 до 45% ВВП. Среди основных причин роста теневой экономики исследователи приводят высокий уровень налогов и запутанную систему их взимания, нестабильность бюрократических норм, коррупцию и непредсказуемость исполнительной власти, особенно на местах. При этом необходимо оговориться, что лишь относительно небольшая доля теневой экономики является содержательно криминальной, т. е. имеющей дело с запрещенными законом товарами и услугами. Содержание значительных сегментов «теневой», «серой» или «неформальной» экономики вполне законно. Именно уход (полный или частичный) от отношений с государственными органами регистрации и налогообложения или нарушение установленных этими органами правил впоследствии делает государственную судебную систему недоступной для многих экономических субъектов.
Отсутствие налогового кодекса и ситуация постоянно меняющихся правил и ставок, к тому же произвольно трактуемых налоговыми органами на местах, привели к тому, что в конце 1990х гг. фактическое налогообложение могло превышать 80% прибыли, не считая неформальных поборов. «Мы готовы работать с рэкетом, потому что он берет 10%. Государство берет 90% в виде налогов и еще больше в виде разного рода поборов и штрафов»,33 – это высказывание предпринимателя из Омска хотя и содержит некоторые искажения (бандиты берут до 30%, а иногда и больше; от государства можно откупиться меньшими потерями), тем не менее хорошо отражает установку определенной части мелкого и среднего бизнеса.
Наконец, кроме низкой эффективности и запретительной цены доступа, ограниченное пользование государственной судебной системой было обусловлено и некоторыми более «тонкими» социокультурными факторами. Так, согласно одному исследованию деловых отношений в России, «суды не используются часто потому, что они, по мнению участников, разрушают человеческие отношения»34. Для определенной части управленцев человеческие (дружеские) отношения рассматриваются как важный актив, и судебное разбирательство может действительно представляться чем-то неэтичным.
Судебное разбирательство деперсонифицирует отношения и тем самым потенциально снижает значимость личностного компонента. По мнению некоторых исследователей, это часто является более важным соображением, нежели эффективность или цена судебного разбирательства. «Сдвиг в сторону частных арбитражных инстанций», – пишет Кэтрин Хэндли, – «является более логичным направлением развития, чем сдвиг в сторону верховенства закона, поскольку здесь генеральный директор не должен отдавать свою власть безличным силам».35
Поможем написать любую работу на аналогичную тему