Проблема социального развития, общественного прогресса являлась и продолжает быть в наши дни предметом самых ожесточенных споров. Если во второй половине XIX в. социальное знание ориентировалось на изучение общественной эволюции, этапов социального развития в значительной мере под влиянием дарвинизма, с одной стороны, и крупнейших представителей философской мысли, в трудах которых нашли обобщенное в той или иной мере отражение известные достижения естествознания и бурные процессы социального и технического прогресса, ‑ с другой, то XX в. принес с собой скептическое и даже нигилистическое отношение западной мысли к идеям социального прогресса.
Особенно следует подчеркнуть влияние на социальную мысль XIX в. эволюционной теории Ч.Дарвина. Эволюционистской трактовкой общественной жизни были пронизаны ведущие концепции прошлого столетия. Она характерна для позиций Г. Спенсера, М. Ковалевского и др. Огромное значение дарвинизму придавали основоположники марксизма. Известно, например, что Ф. Энгельс так высоко оценивал теорию эволюции Ч. Дарвина, что даже сопоставлял ее роль для естествознания с разработкой материалистического понимания истории для наук об обществе.
С эволюционизмом связаны крупные достижения социологии и этнографии XIX в., например, в изучении форм семьи (Морган и др.), типов культуры, в частности, развития материальной культуры ‑ средств труда и пр. (Тейлор).
Однако трактовка проблем социального развития в западной социологии XIX в. была ограниченной, узкой, однолинейной, не учитывающей многообразных возможностей и тенденций социальных процессов. Критика такого примитивного эволюционизма, нашедшая свое выражение в работах Н. Данилевского, О. Шпенглера, Э. Трельча и других, выявила многообразие культурных и социальных форм, их специфику, их несводимость к европоцентристски истолкованной эволюции культур, но вместе с тем привела и к отказу вообще от изучения развития социальных форм, к отказу от признания какой-либо субординации социальных факторов, к объявлению субординации альтернативой их взаимодействию.
Но к середине XX в. в буржуазной мысли возрождается интерес к проблемам социального развития. Это связано с целым комплексом причин: с проблемами развития стран, ранее бывших под колониальным гнетом, и с необходимостью найти средства изучения процессов, совершающихся в большом интервале времени, с потребностями философского, социального и экономического прогнозирования и пр. Правда, в западной социологии эволюционизм и ныне оценивается отнюдь не однозначно. Так, известный ученый и философ XX в. Тейяр де Шарден в книге «Феномен человека» заявляет, что эволюционная теория получила всеобщее признание среди современных ученых, так как иначе они просто не могли бы заниматься наукой. Хотя в обосновании прогрессивной направленности эволюции он сам занимает позиции, во многом близкие теологизму, а иногда выдвигает даже теологические доводы, но для нас в данном случае важно подчеркнуть, что он твердо убежден в правильности эволюционизма, стремится построить на его принципах даже философское мировоззрение, несмотря на то, что теологизм приводит его в конце концов к существенным трансформациям эволюционной концепции.
В то же время Г. Беккер и А. Босков, характеризуя позиции западных социологов, утверждают нечто прямо противоположное Шардену, а именно, что эволюционная теория в наши дни полностью дискредитирована и отвергнута.
Последнее утверждение, правда, не отражает реального положения дел даже в социологии, о чем свидетельствует хотя бы довольно широкое развитие так называемого неоэволюционизма в американской культурантропологии (его известными представителями являются, например, Дж. Стюард, Дм. Шимкин, Л. Уайт, Г. Чайлд), а также в различных теориях экономического роста (У. Ростоу и др.). Кроме того, в последние годы значительный шаг в сторону признания эволюционизма сделан рядом сторонников системного подхода ‑ С. Эйзенштадтом, А. Раппопортом, А. Этциони, П.Л. ван ден Берге и, наконец, Т. Парсонсом. Впрочем, можно предположить, что под эволюционными теориями Беккер и Босков подразумевают различные вариации так называемого социал-дарвинизма, механически переносящего закономерности эволюции живой природы на человеческое общество. Это направление подавляющим большинством ученых действительно признано сегодня несостоятельным, и поэтому не стоит, видимо, здесь обсуждать подобного рода теоретические конструкции (например, взгляды, которые защищает Артур Кейс, казалось бы, выступающий за идею прогресса, но связывающий эту свою позицию с тем, что теория эволюции, как ему представляется, позволяет отождествить конкурентную борьбу с борьбой за существование в природе).
Отрицательная оценка эволюционизма все еще доминирует в буржуазной социологии. В этом смысле весьма показательна статья английского автора Дж. Пила «Спенсер и неоэволюционисты». Подвергая обзорному критическому анализу работы наиболее известных неоэволюционистов в свете концепции Спенсера, автор заявляет, в частности, что «социальный эволюционизм был продуктом младенчества социологии» и объявляет фундаментальную теорию социальной эволюции невозможной.
Таким образом, в современном социальном, да и не только социальном знании на Западе сложились две основные трактовки общественных явлений, два подхода к анализу культуры, социальных институтов и пр. Один из них связан со структурно-функциональным методом, второй ‑ с возрождением на Западе интереса к проблемам социальной эволюции общественного развития, его путей и этапов.
Эти два подхода в современной западной социологии как бы взаимодополняющие. Каждый из них акцентирует внимание на одной из сторон сложной общественной жизни, обращает внимание на один из аспектов социальной действительности: либо на функционирование культурной и социальной систем либо на процессы эволюции культурных и социальных форм.
В эмпирической социологии, особенно американской, специфика процесса развития и даже фактор времени большей частью вообще не учитываются. Так, в 85% всех исследовательских статей, опубликованных в 1965-1966 гг. ведущими американскими социологическими журналами «American Sociological Review» и «American Journal of Sociology», не учитывается фактор времени и дается лишь нечто вроде «разовой» фотографии
В теоретической же социологии преобладает структурализм, который делает предметом своего анализа некоторые инвариантные формы культурной и социальной жизни, присущие ей на различных ступенях исторического развития и как бы «всплывающие» в различных оболочках в том или ином виде. Таков, например, подход, характерный для структуралистского изучения мифа К. Леви-Строссом, который ищет абстрактные, универсальные семантические структуры мифа.
Структурно-функциональные школы в антропологии и социологии, представленные в работах Б. Малиновского, А. Редклифф-Брауна, в предшествующих современному периоду трудах Т. Парсонса и других, подчеркивают роль законов интеграции, стабильности, равновесия, абсолютизируя законы функционирования социальной системы и предавая забвению законы ее динамики, развития и т.д. Эти направления столкнулись с рядом теоретических и методологических трудностей при изучении изменений не только внутри какой-либо социальной системы, но и при анализе глобальных социальных процессов, приводящих к смене структуры общества, его организации и пр.
В этом плане характерен пессимистический вывод Р. Низбета: «Мы не найдем источников изменения в обществе, пытаясь дедуцировать их как фиксированное свойство социальных структур. Изменение так же нельзя вывести из социальной структуры и ее процессов, как эти последние из элементов человеческой психологии».
В противовес структурализму вновь складывающаяся в западной социологии после сравнительно длительного перерыва эволюционистская линия ставит своей целью проанализировать социальные изменения в большом интервале времени, выявить направление развития экономических, культурных и других систем.
Анализируя буржуазную политическую экономию XX в., французский ученый П. Жамс писал: «Современные экономические исследования характеризуются новыми тенденциями. После продолжительных усилий, направленных на изучение основ развития динамической экономики в короткие отрезки времени, экономисты подошли к проблемам экономического роста, представляющего собой логическое завершение всякой динамически развивающейся экономики, что поставило их перед необходимостью исследования явлений длительного характера. Это исследование может быть успешным лишь при условии учета структурных изменений и некоторых факторов психологического и институционального характера, что неизбежно приводит к поискам режима, наиболее благоприятного для экономического роста, и к проблеме возможных преобразований капитализма».
Поляризация двух указанных направлений, которая находит свое выражение и в акцентировании на определенных методологических средствах социального знания, и в способе видения социальной реальности, и в идеологической позиции тех или иных ученых, в значительной мере ответственна за то, что внутри западной социологии, как известно, до последнего времени не было общей концепции социальных систем, которая включала бы в себя не только исследование процессов функционирования или процессов развития, а пыталась бы дать теоретический синтез этих двух неразрывно связанных характеристик общественного целого.
Правда, за последние годы ряд социологов, стоящих на позициях системного подхода, делают попытки отыскать возможности подобного синтеза. Так, Т. Парсонс опубликовал в 1964 г. статью «Эволюционные универсалии в обществе», которая оценивалась на страницах «American Sociological Review» как «обновление и расширение эволюционной мысли в области социальных изменений» Однако, несмотря на несомненное позитивное значение данной разработки Парсонса, пытавшегося подняться над функциональными схемами, не отбрасывая их, вряд ли можно говорить о расширении эволюционной мысли. Следует напомнить, что, как признают многие серьезные исследователи на Западе, в том числе и такие специалисты в области теории систем, как А. Раппопорт, синтез системного и эволюционистского анализа был осуществлен еще К. Марксом. Маркс рассматривает развитие общества как естественный исторический процесс, всесторонне анализируя его как определенным образом организованную систему общественных связей. Структурные элементы этой системы можно было бы назвать при желании и «эволюционными универсалиями». Однако у Парсонса смысл социальной эволюции ограничивается усложнением системы и увеличением ее адаптивной способности, что является сужением представлений об эволюции. К тому же анализ Парсонса направлен в основном назад, а перспективы эволюции социальных систем он, по существу, не касается. Все это, однако, не мешает нам согласиться с оценкой нынешней позиции Парсонса как неоэволюционистской.
Несколько в ином плане предстает попытка синтезировать системный подход с эволюционизмом, предпринимаемая С.Н. Эйзенштадтом, который концентрировал внимание на проблеме дифференциации не в плане механизмов изменения, а в направлении исследования самих процессов путем достижения новых уровней интеграции в социокультурных системах. «...Переоценка эволюционного направления, ‑ пишет он, ‑ возможна на основе системного объяснения процессов изменения внутри общества, процессов перехода от одного типа общества к другому, и особенно ступени или стадии, обнаруживающие некоторые основные характеристики, общие для различных обществ». Его разработка более непосредственно связана с процессами развития, происходящими в современных обществах.
Несомненной заслугой Эйзенштадта является то, что он не абсолютизирует роль адаптивной направленности дифференциации, показывая, что последняя при определенных условиях может привести к «регрессии», загниванию и, наконец, к разрушению данной социальной системы. Автор этих положений строит свои рассуждения на актуальном материале современности, выясняя возможные пути эволюции современных обществ, исходя из имеющегося у них исторического опыта и «конкретных контуров системы». Во всяком случае Эйзенштадт обусловливает оценку процессов дифференциации не только адаптивными достижениями, но и определяющими их в конечном счете возможностями, которые она создает для институализации и интеграции социальных структур. Он показывает также, что дифференциация может привести к принципиальной смене социальных и политических структур. Однако характер этой смены не выходит у него за пределы вероятностей детерминированности. Поэтому он склонен говорить о направленной, неслучайной эволюции лишь применительно к конкретным стадиям дифференциации социальных систем. При всей «общности» своей концепции, Эйзенштадт избегает постановки вопроса о направлении социальной эволюции в целом и, анализируя процессы влияния изменений одних элементов системы на другие ее элементы и на всю структуру в целом, крайне нечетко определяет источники самих этих изменений и иерархические связи структуры социальных систем.
Можно, наконец, отметить статью П.Л. ван ден Берге «Диалектика и функционализм: к теоретическому синтезу». Как утверждает сам Берге, он идет по пути дополнения и уточнения точки зрения Дарендорфа, пытаясь вслед за последним уточнить и дополнить (или ограничить) и функционализм, и диалектику.
Надо отметить, что Берге довольно детально анализирует трудности, с которыми столкнулись структурно-функциональные теории и ограниченность функционализма. При этом многие из его критических замечаний (например, недооценка неравномерности конфликта в пользу однородности и постепенности изменений, абсолютизация адаптивных и интегративных процессов) могут быть отнесены и к упомянутой работе Парсонса об эволюционных универсалиях.
Однако попытка Берге ограничить и подправить диалектику Маркса выглядит не более чем теоретическим курьезом. Достаточно сказать, что, согласно его утверждению, диалектика Гегеля и Маркса характеризуется однофакторной определенностью и сводит взаимозависимость элементов лишь к конфликтным отношениям. По его мнению, диалектика исключает анализ структур и функций и потому лишь дополняет функционализм. Эти рассуждения Берге, равно как и его попытка позитивного рассмотрения социальной структуры, настолько беспомощны, что не могут быть предметом серьезного разбора. Можно лишь отметить, что его позиция ‑ это не синтез функционализма и диалектики, а несостоятельная попытка освободить функционализм от ставшей слишком явной его ограниченности путем привнесения в него диалектической терминологии, из которой выхолощено ее научное содержание.
Переходя теперь к более распространенным западным концепциям, ставящим во главу угла проблемы социального развития и прогресса, нужно отметить большое число направлений, анализирующих экономическое развитие, ‑ так называемые доктрины экономического роста и его стадий. Здесь необходимо назвать работы шведских экономистов ‑ Э. Линдаля, Э. Лундберга и других, которые используют динамические модели и стремятся отказаться от моделей, основанных на понятиях равновесия, взаимозависимости, в пользу моделей, учитывающих каузальные связи при анализе следующих одно за другим социальных явлений. К теориям экономического роста, помимо У. Ростоу, можно отнести концепции английского экономиста Колина Кларка, американского экономиста Э. Хансена и др.
В советской литературе уже давалась серьезная критика теории экономического роста У. Ростоу, поэтому не будем останавливаться подробно на этой концепции. Отметим лишь некоторые существенные моменты. Прежде всего, эта концепция была выдвинута как альтернатива марксистской теории исторического развития. Сам У. Ростоу не скрывал этих целей. Он писал, что теория стадий «является попыткой ответить на вызов теории современной истории Карла Маркса». Более того, она сама «призвана
бросить вызов марксизму и вытеснить его как метод рассмотрения современной истории».
Следует далее обратить внимание на то, что всякая теория экономического роста, или развития, предполагает рассмотрение не только экономических, но и внеэкономических факторов. Тем самым из сугубо экономической эта теория превращается в социологическую.
Так, например, У. Ростоу включает в условия экономического роста не только накопление капитала, но и такие общесоциальные факторы, как стремление к развитию и использованию научного знания, технические усовершенствования и расширение материальной базы в той или иной социальной системе, потребление и воспроизводство населения и проч. Проблемы экономического развития поставили перед социологами вопрос о судьбе капитализма, об оценке его перспектив и будущего. Антикоммунистическая направленность теории стадий экономического роста находит свое выражение в апологетике капитализма, рассматриваемого как наиболее совершенное состояние общества.
Трактовка Ростоу проблем общественного развития тесно переплетается и во многом совпадает с концепцией «единого» индустриального общества. Социальное развитие рассматривается в этой концепции под углом зрения формирования специфического промышленного общества, которое объединяет (по мнению Р. Арона, Дж. Гэлбрейта и др.) капиталистическую и социалистическую общественные системы. При всей своей антимарксистской направленности и содержанию эта доктрина не может пройти мимо успехов социалистической системы хозяйства, подчеркивая роль планирования, вмешательства государства в экономическую жизнь и полемизируя с теми, кто отстаивает идеи рыночной модели капитализма. Для концепции единого индустриального общества характерен технологический детерминизм, стремление вывести из технологических структур ‑ развития промышленности — все общественные явления, непонимание самой сути коренных различий между социальными структурами капитализма и социализма. Еще одной сферой возрождения интереса к проблемам социальной и культурной эволюции является культурная антропология, тесно связанная с социологией. В современной американской антропологии и социологии возникло целое течение ‑ неоэволюционизм. К нему принадлежат Лесли Уайт, Дж. Стюард, Дж.П. Мердок и др.
Остановимся на взглядах Л. Уайта, который, как известно, испытал большое влияние марксизма. Культура для Л. Уайта – это способ овладения миром, регулирования естественных процессов, их преобразования, который осуществляется с помощью символов. Среди различных компонентов культуры решающее значение он придает материально-технической культуре. Это, по словам Л. Уайта, базис, на котором покоится вся культура и который определяет ступень и социальной, и интеллектуальной, и духовной культуры. Однако в отличие от марксизма он защищает вульгарно-материалистический взгляд «технологического детерминизма», согласно которому социальный, интеллектуальный и духовный аспекты культуры являются просто отражением материально-технического базиса. Эти идеи излагались Уайтом еще в начале 30-х годов и нашли в дальнейшем свое развитие в его книге «Эволюция культуры» (1959), где отводится решающее место усовершенствованию средств труда, приложению науки в развитии всей культуры. Здесь он вычленяет четыре подсистемы культуры: технологическую, социальную (отношения между людьми, экономические, политические системы, системы родства и т.п.), идеологическую (верования, идеи), поведенческую.
Другой представитель неоэволюционизма в культур антропологии Дж. Стюард проводит мысль о многолинейности эволюции. К слову сказать, эта мысль является одной из центральных в современном дарвинизме. И.И. Шмальгаузен, например, пишет: «Во всех тех случаях, когда известен достаточно полный ископаемый материал, можно установить, что эволюция шла не по одному пути, а по многим, частью расходящимся, частью параллельным, направлениям». Дж. Стюард фиксирует существование разных уровней культуры, различающихся качественными формами интеграции. Причем важное место среди причин многолинейности культурной эволюции он отводит экологическому приспособлению к внешней среде, к разнообразным природным условиям.
Наконец, Дж.П. Мердок акцентировал внимание на выявлении законов развития социальной организации. С этой целью он детально проанализировал 447 различных обществ, выявляя общие и специфические черты их структур. Как явствует уже из этого краткого обзора, круг сторонников эволюционизма сегодня не так уж узок.
Надо, однако, отметить, что буржуазных неоэволюционистов весьма затруднительно объединить в единое теоретическое направление, поскольку между ними не существует единодушия в определении существа таких узловых понятий, как «развитие» «эволюция» и «прогресс», и их соотношения.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему