Своеобразие русского сентиментализма

Русский сентиментализм возник на национальной почве, но в большом европейском контексте. Традиционно хронологические границы рождения, формирования и развития этого явления в России определяют 1760—1810 гг.

Уже начиная с 1760-х гг. в Россию проникают произведения европейских сентименталистов. Популярность этих книг вызывает множество переводов их на русский язык. По словам Г. А. Гуковского, «уже в 1760-х годах переводится Руссо, с 1770-х годов идут обильные переводы Гесснера, драм Лессинга, Дидро, Мерсье, затем романов Ричардсона, затем «Вертер» Гете и многое, многое другое переводится, расходится и имеет успех» . Уроки европейского сентиментализма, разумеется, не прошли бесследно. Роман Ф. Эмина «Письма Ернеста и Доравры» (1766) — очевидное подражание «Новой Элоизе» Руссо. В пьесах Лукина, в «Бригадире» Фонвизина чувствуется влияние европейской сентиментальной драматургии. Отзвуки стиля «Сентиментального путешествия» Стерна можно обнаружить в творчестве Н. М. Карамзина.

Эпоха русского сентиментализма — «век исключительно усердного чтения» . «Книга становится излюбленным спутником в одинокой прогулке», «чтение на лоне природы, в живописном месте приобретает особую прелесть в глазах «чувствительного человека», «самый процесс чтения на лоне природы доставляет «чувствительному» человеку эстетическое наслаждение» — за всем этим обозначается новая эстетика восприятия литературы не только и даже не столько разумом, сколько душой и сердцем.

Но, несмотря на генетическую связь русского сентиментализма с европейским, он вырастал и развивался на русской почве, в другой общественно-исторической атмосфере. Крестьянский бунт, переросший в гражданскую войну, внес свои коррективы как в понятие «чувствительности», так и в образ «сочувственника». Они обрели, и не могли не обрести, ярко выраженную социальную окраску. Радищевское: «крестьянин в законе мертв» и карамзинское: «и крестьянки любить умеют» не столь различны меж собой, как это может показаться на первый взгляд. Проблема естественного равенства людей при их общественном неравенстве имеет у обоих писателей «крестьянскую прописку». И это свидетельствовало о том, что идея нравственной свободы личности лежала в основе русского сентиментализма, но этико-философское ее наполнение не противостояло комплексу либеральных социальных понятий.

Разумеется, русский сентиментализм не был однородным. Радищевский политический радикализм и подспудная острота противостояния личности и общества, которая лежит в корне карамзинского психологизма, вносили в него свой оригинальный оттенок. Но, думается, концепция «двух сентиментализмов», сегодня уже вполне исчерпала себя. Открытия Радищева и Карамзина находятся не только и не столько в плоскости их социально-политических взглядов, сколько в области их эстетических завоеваний, просветительской позиции, расширения антропологического поля русской литературы. Именно эта позиция, связанная с новым пониманием человека, его нравственной свободы при социальной несвободе и несправедливости, способствовала созданию нового языка литературы, языка чувства, ставшего объектом писательской рефлексии. Комплекс либерально-просветительских социальных идей перелагался на личностный язык чувства, переходя таким образом из плана общественной гражданской позиции в план индивидуального человеческого самосознания. И в этом направлении усилия и поиски Радищева и Карамзина были одинаково значимы: одновременное появление в начале 1790-х гг. «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева и «Писем русского путешественника» Карамзина лишь документировало эту связь.

Уроки европейского путешествия и опыт Великой французской революции у Карамзина вполне корреспондировали с уроками русского путешествия и осмыслением опыта русского рабства у Радищева. Проблема героя и автора в этих русских «сентиментальных путешествиях» — прежде всего история сотворения новой личности, русского сочувственника. Герой-автор обоих путешествий не столько реальная личность, сколько личностная модель сентиментального миросозерцания. Можно, вероятно, говорить об определенном различии этих моделей, но как о направлениях в пределах одного метода. «Сочувственники» и Карамзина и Радищева — современники бурных исторических событий в Европе и в России, и в центре их рефлексии — отражение этих событий в человеческой душе.

Русский сентиментализм не оставил законченной эстетической теории, что, впрочем, скорее всего и не было возможно. Чувствительный автор оформляет свое мировосприятие уже не в рациональных категориях нормативности и заданности, но подает его через спонтанную эмоциональную реакцию на проявления окружающей действительности. Именно поэтому сентименталистская эстетика не вычленяется из художественного целого искусственно и не складывается в определенную систему: она обнаруживает свои принципы и даже формулирует их непосредственно в тексте произведения. В этом смысле она более органична и жизненна по сравнению с жесткой и догматичной рационализированной системой эстетики классицизма.

В отличие от европейского русский сентиментализм имел прочную просветительскую основу. Кризис просветительства в Европе не затронул в такой степени Россию. Просветительская идеология русского сентиментализма усвоила прежде всего принципы «воспитательного романа» и методологические основы европейской педагогики. Чувствительность и чувствительный герой русского сентиментализма были устремлены не только к раскрытию «внутреннего человека», но и к воспитанию, просвещению общества на новых философских основах, но с учетом реального исторического и социального контекста. Дидактика и учительство в этой связи были неизбежны: «Учительная, воспитательная функция, традиционно присущая русской литературе, осознавалась и сентименталистами как важнейшая» .

Показательным представляется и последовательный интерес русского сентиментализма к проблемам историзма: сам факт появления из недр сентиментализма грандиозного здания «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина выявляет результат процесса осмысления категории исторического процесса. В недрах сентиментализма русский историзм обретал новый стиль, связанный с представлениями о чувстве любви к родине и нерасторжимости понятий любви к истории, к Отечеству и человеческой души. В предисловии к «Истории государства Российского» Карамзин сформулирует это так: «Чувство, мы, наше, оживляет повествование, и как грубое пристрастие, следствие ума слабого или души слабой, несносно в историке, так и любовь к отечеству дает его кисти жар, силу, прелесть. Где нет любви, нет и души» . Очеловеченность и одушевленность исторического чувства — вот, пожалуй, то, чем сентименталистская эстетика обогатила русскую литературу нового времени, склонную познавать историю через ее личностное воплощение: эпохальный характер.

Особая и важная тема — отношение русских сентименталистов к отечественной старине, древнерусской литературе и фольклору (и то, и другое объединялось в сознании писателей того времени). Начатые в этом направлении исследования необходимо продолжить с учетом той новой, углубленной характеристики, которую получает в советском литературоведении Петровская эпоха, знаменующая переход от древнерусской культуры к новой и вместе с тем представляющая собой звено единого цельного процесса.17 Помимо выявления использованных сентименталистами сюжетов, тем, образов, восходящих к древнерусской литературе или фольклору (что само по себе может дать интересные результаты), важно проследить и общие тенденции, обнаруживающие черты преемственности. Достаточно, в частности, вспомнить, что многие задачи, стоявшие перед искусством европейского Возрождения, в России решались как древнерусской культурой, так и культурой XVIII в. Интерес к человеческой личности, стремление раскрыть ее духовное богатство роднит сентиментализм с Возрождением. Между тем до сих пор остается неразработанной проблема восприятия русскими сентименталистами литературы европейского Возрождения. Одна из сторон этого восприятия связана с просветительской идеей внесословной ценности человека, с возвеличением его нравственных достоинств. Значительную роль играли здесь опять-таки издания Новикова. Так, например, моральные истины, важные для сентименталистов, получили свое подтверждение в напечатанном Новиковым «Увещательном писме Ерасма Ротеродамского», где говорилось, что «истинное украшение не в богатстве находится, но в добродетели».18 Интерес к психологическому анализу, отличающий Карамзина и его важнейших сподвижников, делает для них чрезвычайно ценными открытия М. Монтеня, воспринятые отчасти через Ж.-Ж. Руссо.

Наконец, изучая русскую литературу сентиментализма, невозможно обойти и проблему восприятия в России современной ей европейской литературы сентиментализма. Вполне естественно, что внимание исследователей было обращено на вершинные, наиболее яркие произведения: сочинения Л. Стерна, Ж.-Ж. Руссо, «Страдания юного Вертера» Гете. Фундаментальная книга В. М. Жирмунского «Гете в русской литературе», статьи Ю. М. Лот-мана и Ф. 3. Кануновой показывают, как русские писатели творчески воспринимали и по-своему переосмысливали художественный опыт европейских авторов. Исследования Ю. Д. Левина, Р. Ю. Данилевского, П. Р. Заборова, О. Б. Кафановой, П. Бранга, X. Роте, Э. Кросса, Э. Хексельшнайдера существенно дополняют эту картину именами Дж. Макферсона (поэмы Оссиана), Э. Юнга, Дж. Томсона, И. Лафатера, А. Галлера, С. Геснера, Э. X. Клейста, Ж.-Ф. Мармонтеля, М.-Ф. Жанлис и др. И тем не менее проблема далеко не исчерпана. Не говоря о том, что возможны новые сопоставления с произведениями уже названных писателей (в частности, в связи с изучением исключительно многогранной проблематики творчества Руссо), желательно было бы проследить историю восприятия в России связанных с сентиментализмом европейских литераторов менее крупного масштаба, но получивших широкое признание в России конца XVIII—начала XIX в. Хотелось бы назвать в этой связи таких немецких писателей, как X. Ф. Гол-лерт, X. Ф. Вейсе, К. Ф. Мориц, И. Г. Камне и др. Очень актуальна и выдвинутая М. Тетени проблема сравнительно-исторического изучения сентиментализма в литературе стран, относящихся к одной культурной зоне.19

Важным достижением современной науки явилось признание глубокой связи сентиментализма с идеологией Просвещения. Тем не менее требуют дальнейшего изучения конкретные вопросы: в чем именно и как осуществлялось воздействие идей Просвещения на литературу, как они эволюционировали, получая новое художественное воплощение. Все эти вопросы необходимо изучать в постоянной соотнесенности с проблемами собственно эстетическими. Критерий «натуральности», сделавшийся основополагающим, непосредственно был связан с руссоистским призывом возвращения к природе, с интересом к «естественному человеку». В этом заключалась принципиальная новизна интерпретации просветительских идей в искусстве и литературе сентиментализма по сравнению с классицизмом. Вместе с тем в культуре конца XVIII—начала XIX в. происходил достаточно сложный процесс: отталкивание от предшествовавших традиций и одновременно постоянное обращение к ним. Русские литераторы, зачитываясь Руссо, постоянно полемизировали с ним, отстаивая необходимость развития наук и искусств и — более широко — распространения образованности, расширения читательской аудитории. Эти насущные просветительские задачи, стоявшие перед русской культурой в течение всего XVIII столетия, во многом объединяли писателей разных художественных направлений. Характерно поэтому, что идея прогресса, принесенная идеологией Просвещения, сохранила первостепенное значение в эстетике русского сентиментализма, что во многом определяет и его национальное своеобразие, изученное до сих пор недостаточно.

Задача не в том, чтобы разделить русских писателей XVIII в. на классицистов, сентименталистов и предромантиков. Все большую поддержку получает сейчас представление, что в творчестве одного и того же автора могут проявляться черты разных направлений. В частности, вполне закономерно ставится вопрос о сентиментализме в произведениях А. Н. Радищева, Д. И. Фонвизина, даже В. П. Петрова.20

Тем важнее выявить основные эстетические и художественные принципы сентиментализма, понять, как формировались и что собою представляли новые идеи, вводившие в сознание людей с развитием этого направления. Речь идет прежде всего именно об историческом подходе к исследованию названных проблем, так как любой идеал, как бы он ни был далек от реальной действительности, всегда с ней соотносится, зависит от нее и одноврзменно оказывает на нее свое воздействие.

Колоссальный разрыв между идеалом и действительностью в литературе классицизма как бы закреплялся иерархией жанров. Сентиментализм во многом способствовал сокращению этого разрыва, что и привело к трансформации всей жанровой системы. В драматургии нового направления преимущественное развитие получила слезная драма, в прозе — путешествие и повесть, в поэзии — камерная лирика. Хотя исследователи (Е. Н. Купреянова, Ф. 3. Канунова, П. А. Орлов, П. Бранг, X. Штедтке и др.) уделили уже значительное внимание отдельным жанрам сентиментализма (особенно повести), многое еще и здесь остается невыясненным. Необходимо дальнейшее углубленное изучение специфики каждого жанра и, главное, его соотнесенности с другими.

Плодотворным могло бы стать параллельное рассмотрение прозаических и стихотворных жанров. Иногда их разделение оказывается совершенно искусственным (например, когда речь идет об идиллии, элегии, пейзажной зарисовке и т. д.). Стихотворное послание имеет известные соответствия с дружеским письмом; сходные сюжеты развиваются в повести и в балладе или стихотворной сказке; элементы самых разных жанров (в том числе и стихотворных) вѵодят в ткань путешествия. Самое смешение жанров

становится своеобразным принципом, но это не означает отказа от жанровой системы как таковой: она трансформируется, делается более гибкой, но остается постоянным ориентиром для писателей-сентименталистов. Более того, создаются определенные жан-рово-стилистические каноны, особенно заметные в творчестве эпигонов. Возникают, таким образом, противоборствующие тенденции в пределах направления: с одной стороны, стремление к нормативности (качественно, однако, новой по сравнению с классицизмом); с другой — попытки преодоления этой нормативности. Сложность названного процесса, естественно, находит отражение и в языке. Создание индивидуального стиля противостоит языковым штампам. Дальнейшие исследования лингвистов, очевидно, существенно помогут в решении ряда проблем, стоящих перед литературоведами, изучающими литературу сентиментализма.

Постепенное преодоление разрыва между идеалом и действительностью ведет и к созданию героя нового типа. На смену персонажам классицистических произведений пришли иные герои: люди обыкновенные, замечательные не подвигами, но своими душевными качествами. Часто подчеркивалось, что герой не богат и не знатен; появились персонажи из демократической среды (купцы, ремесленники, крестьяне). Не менее важным новшеством явились попытки создания героя, совмещающего в себе и положительные, и отрицательные качества. Карамзинский Эраст из «Бедной Лизы» вполне мог бы служить примером к рассуждению Ф. Хатчесона о том, что «поэт не должен рисовать своих героев совершенно добродетельными», что «нас более глубоко трогают и волнуют несовершенные герои, так как в них мы видим <. . .> борьбу аффектов себялюбия с аффектами чести и добродетели, которую мы часто ощущаем в своем собственном сердце. . .» 21

Преодоление известной однолинейности, свойственной литературе классицизма в изображении героев, явилось важным художественным достижением сентиментализма, оцененным еще далеко не в полной степени. В то же время нельзя забывать, что по сравнению с предшествующим направлением меняется самое представление о положительном герое: возникает новый нравственный идеал, служащий критерием при оценке тех или иных качеств и поступков героя.

В творчестве сентименталистов создается образ идеального героя — «чувствительного человека», начитанного, умеющего ценить красоту природы и произведений искусства, любящего музыку и живопись. В связи с этим встает вопрос: что же такое «чувствительность», какое содержание вкладывалось в это слово, получившее такое распространение в литературе сентиментализма? Между современными исследователями нет единства в решении этой проблемы. В частности, предметом обсуждения стал вопрос, этическая ли это категория или гносеологическая? 22 Возникшая полемика в высшей степени плодотворна, так как благодаря ей выявляется неоднозначность термина. Если обратиться к текстам XVIII—начала XIX в., можно найти примеры, свидетельствующие об употреблении слова «чувствительный» в разных значениях. Одно из них соответствовало английскому и французскому «sentimental».23 В этом значении слово «чувствительный» употреблялось в XVIII в. гораздо шире, чем заимствованное «сентиментальный». Новое, переносное значение слова «чувствительный» не заставило, однако, отказаться от его употребления в прежнем значении «чувственный», «ощутимый», «связанный с внешним ощущением» («sensible»), так же как в немецком «empfindsam», «Empfindsamkeit» употреблялось наряду с «sentimental», «Sentimentalität».24

В новом значении слово «чувствительный» чаще всего означало «отзывчивый», «добрый», «способный к состраданию». Все это относилось к нравственной характеристике человека: «Чувствительная душа, ведущая благотворения плоды, приглашает в ощущаемой ею радости участвовать и других».25

Нередко слово «чувствительный» употреблялось в значении «восприимчивый». «Человек везде человек; везде имеет он чувствительное сердце и в зеркале воображения своего вмещает небеса и землю», — писал Карамзин в предисловии к своему переводу из «Саконталы».26 Характеризуя Богдановича, Карамзин говорил о его «чувствительности к любезности женской».27 В конце века появляется понятие «чувствительный слог».

Вместе с тем интересующее нас слово использовалось и в другом значении («sensible») для выражения гносеологических понятий: так, термин «чувствительность телесная» («sensibilité») многократно повторяется у Радищева в переводе с французского философских писем Ф. В. Ушакова.28 Радищев в этом же значении упо-

требляет слово: «Корень страстей благ и основан на нашей чувствительности самою природою».

Дальнейшее внимание к употреблению терминов поможет уточнить их содержание — вопрос немаловажный в изучении эстетики сентиментализма.

Нравственные идеалы, выдвигавшиеся литературой сентиментализма, разумеется, не были едины и во многом зависели от общественной позиции того или иного писателя. Одна из насущных проблем, стоящих перед современными исследователями, — дальнейшая дифференциация отдельных явлений, различающихся в идейном плане, но связанных с общим направлением. Современную науку уже не удовлетворяет социологически прямолинейное противопоставление революционного сентиментализма реакционному, дворянскому.

Признавая умеренность политической программы большинства сентименталистов, нужно попытаться определить их истинную роль в развитии отечественной культуры, понять, как их идеалы соотносились с окружающей действительностью. В этом отношении немалую помощь могут оказать документальные материалы, отражающие быт эпохи.

Вслед за Новиковым и Фонвизиным русские сентименталисты продолжают заинтересованно обсуждать вопросы воспитания, увлекаются «Эмилем» Руссо и спорят с ним, настаивают на необходимости образования и ума, и сердца, заботятся о физическом воспитании. Педагогические принципы, формировавшиеся в процессе этих дебатов, нашли отражение, в частности, и в «Слове о воспитании. . .» А. А. Прокоповича-Антонского, для которого «первая и важнейшая наука — быть добрым, честным, сострадательным, благодетельным, быть — человеком».29 Нравственное и духовное развитие человека — вот важнейшие принципы воспитательной программы сентименталистов.

Разрыв между идеалом и реальностью оставался достаточно глубоким, и тем не менее литература противостояла окружавшему духу корысти, стяжательства, чинопочитания, внушала представление о нравственных и духовных ценностях. Сложная проблема взаимодействия литературы и действительности в период расцвета сентиментализма требует к себе особого внимания. В этом отношении очень плодотворны исследования, посвященные вопросам соотношения собственно литературных и документальных жанров: писем, дневников, мемуаров (работы Л. Я. Гинзбург, Р. М. Лазарчук и др.). Комплексное изучение всего этого богатого материала позволит глубоко понять особенности интересующего нас направления. В связи с этим может быть по-новому поставлен целый ряд проблем: «чувствительный» человек и сентиментальный герой, биография и автобиография писателя, отражение автобиографических элементов в творчестве, воздействие литературных образцов на бытовое поведение. Мемуары сохраняют драгоценные свидетельства подобного воздействия. Так, вспоминая недавнее прошлое, С. Н. Глинка рассказывает о своем дяде Андрее Ильиче Глинке: «Лишась первой супруги своей, он уныло бродил по рощам и дубравам и вырезывал на деревьях имя ее. Он плакал, читая романы Федора Эмина, и заливался слезами, читая и перечитывая „Маркиза Г. . .", переведенного Елагиным».30

Сентиментальное умонастроение имело достаточно широкую гамму. Наибольшее распространение получили внешние признаки чувствительности: вздохи, слезы, томный вид. Установился определенный этикет, как бы предписывавший не скрывать свои чувства, но, наоборот, всячески их демонстрировать.31 Подлинные чувства и страдания облекались в общепринятые формы. Но здесь же таилась опасность: традиционное проявление эмоций могло приводить к манерности, жеманности, искусственности. Все это противоречило основным принципам самих же сентименталистов, ценивших непосредственность и «натуральность» чувства. Главными спасительными чувствами оказывались ирония или легкий юмор, противостоявшие гипертрофированным эмоциям. Это явление в творчестве европейских авторов (прежде всего Стерна) было уже предметом внимания исследователей: наблюдения, сделанные в работах М. Л. Тройской, раскрывают важные стороны стериианской чувствительности. К сожалению, литература русского сентиментализма изучена в этом отношении недостаточно. Между тем легкий юмор, присущий многим произведениям и Карамзина, и Дмитриева, и других писателей составляет существенный элемент их художественного метода.

Характерно, в частности, что еще в период расцвета сентиментализма возникают споры о чувствительности истинной и ложной и последняя подвергается осуждению и осмеянию со стороны самих же сентименталистов.

Литературные полемики конца XVIII—-начала XIX в. изучены еще тоже далеко не полно. Споры шли не только между сторонниками направления и его противниками: в действительности картина была гораздо сложнее. Выявление конкретных причин и круга участников той или иной полемики, очевидно, внесет немало нового и в существующие представления о позициях писателей, связанных с сентиментализмом.

Вопрос о судьбе этого направления в первые десятилетия XIX в. вызывает разные суждения исследователей. Самое явление эпигонства тоже заслуживает к себе внимания. Но одна из наиболее сложных и актуальных проблем — проблема соотношения сентиментализма и романтизма. Углубленное изучение сентимен-талистской эстетики позволит проследить, как формировались принципы, развитые романтиками, но получившие у них новую трактовку. В частности, речь идет об отношении к писательскому труду и — шире — о том, как понималось назначение по-

эта, писателя и поэзии, литературы в целом. Самые непосредственные параллели существуют здесь между Карамзиным и Жуковским. Научное описание и изучение библиотеки Жуковского в Томске открывает сейчас новые богатые возможности для дальнейших сопоставлений, для понимания проблем литературной преемственности.

Вполне закономерно, что творчество Карамзина служит основой для исследователей литературы русского сентиментализма. Тем не менее уместно вспомнить, что еще в 1844 г. В. Г. Белинский говорил о «дружине молодых талантов», называя Ю. А. Нелединского-Мелецкого, В. В. Капниста, И. М. Долгорукова, В. С. Подшивалова, П. А. Никольского, П. И. Макарова.32 К писателям «карамзинской школы» критик причислял В. Л. Пушкина, В. В. Измайлова, А. И. Бенитцкого и других писателей, чье творчество получает, к сожалению, обычно лишь самую общую, суммарную характеристику. При обсуждении темы «Карамзин и карамзинисты» несправедливо во всем только противопоставлять Карамзина другим сентименталистам, видя в них прежде всего бездарных подражателей. Работа над «Биографическим словарем русских писателей XVIII века» все больше убеждает нас в том, как важно вернуть из забвения имена самых незначительных, казалось бы, деятелей литературы: в личности, судьбе, творчестве каждого из них всегда есть что-то свое, неповторимое, и вместе с тем на примере произведений эіих «малых литераторов» иногда особенно отчетливо прослеживаются важнейшие общие тенденции развития культуры. Поэтому внимание к массовой литературе сентиментализма поможет воссоздать в достаточной полноте то, что Д. С. Лихачев назвал «эстетическим климатом» эпохи.

В связи с этим встает и другая проблема: проблема читателя. С одной стороны, в самих текстах произведений сентименталистов содержатся интереснейшие отклики на популярные в то время книги. С другой — о круге чтения интеллигентов той поры опять-таки могут дать представление письма, дневники и мемуары. И наконец, необходимо обращение к рукописным сборникам конца XVIII—начала XIX в., предшественникам знаменитых альбомов пушкинской поры.

Восприятие литературы сентиментализма последующими поколениями, преемственность, существующая между этой литературой и творчеством русских классиков-реалистов (Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского), — вот проблемы, ждущие еще специального дальнейшего исследования.

Перечисленный круг вопросов далеко не исчерпывает всей проблематики, связанной с изучением литературы русского сентиментализма. Много новых задач неизбежно появится в самом процессе работы. Тем важнее коллективными усилиями попытаться решить поставленные вопросы.