Что объединяет рассказы А. И. Солженицына «Матрёнин двор» и В. П. Астафьева «Людочка»?

Проанализировав два произведения, пришло время подвести итоги нашему исследованию и вычленить то общее, присущее обоим произведениям и объединяющее их. Для удобства отметим черты сходства по пунктам.

Во – первых, оба произведения написаны во второй половине XX века русскими писателями.

Во – вторых, в рассказах мы встречаемся с описанием обветшания среднерусской деревни, её постепенной агонии. Астафьев, прибегая к описанию умирания деревни, вводит в «Людочку» символ несчастья, которое грозит деревне, - засохшую яблоню,  переставшую плодоносить и обломившую свои ветви.  Вот какими красками рисует автор запустение, увядание деревни: «Вся деревня, задохнувшаяся в дикоросте, с едва натоптанной тропой, была в закрещенных окнах, с пошатнувшимися скворечниками, с разваленными оградами дворов и огородных плетней, с угасающими садовыми деревьями и вольно, дико разросшимися меж молчаливых изб тополями, черемухами, осинами, занесенными ветром из лесов. А старые, те еще, деревенские березы чахли. И липы чахли. И смородинник в бурьяне чах, и малина по огородам одичала, густо стеснилась, пустив в середку расторопную жалицу. Яблонька на всполье что кость сделалась. Там когда-то стояла изба Тюгановых, но Тюгановы куда-то делись, изба завалилась, ее растащили на дрова. Засохли усадебные деревца, кустарники приели овцы и козы. Яблоня эта, казалось, сама собой ободралась, облезла, как нищенка, одна только ветвь была у нее в коре и цвела каждую весну, из чего и сил набиралась?

В то лето, как Людочке закончить школу, каждый цветок на одинокой ветви взялся завязью, и такие ли вдруг яблоки крупные да румяные налились на нагом-то дереве. «Ребятишки, не ешьте эти яблоки. Не к добру это!» — наказывала старуха Вычуганиха. «Да сейчас все не к добру…» — поддакивали ей.

А яблоки перли. Листву собою совсем задушили, кору на ветке сморщили, все последние соки из дерева высосали. И однажды ночью живая ветка яблони, не выдержав тяжести плодов, обломилась. Голый, плоский сгвол остался за расступившимися домами, словно крест с обломанной поперечиной на погосте. Памятник умирающей русской деревеньке (курсив наш). Еще одной. «Эдак вот, — пророчила Вычуганиха, — одинова середь России кол вобьют, и помянуть ее, нечистой силой изведенную, некому будет…»

В – третьих, первоначальное название рассказа Солженицына «Матрёнин двор» было «Не стоит село без праведника». Несмотря на то, что автор переименовал произведение мы можем смело утверждать, что Матрёна – это и есть тот самый «праведник» - исключительная личность, беспримерной и всеобъемлющей добротой которой беззастенчиво пользуются все окружающие. И действительно, к услугам Матрёны – старой, больной женщине, всю жизнь проработавшей на благо колхоза и других, - прибегает и вышеупомянутый колхоз, не платя ей ни копейки, и алчные соседки, за глазами называющие Матрёну несуразной, несчастливой и никчёмной, и неблагодарные, жадные родственники, которые и приносят погибель Матрёне Васильевне. Вот с каким восхищением описывает автор трудолюбие своей героини: «Но лоб ее недолго оставался омраченным. Я заметил:  у нее  было  верное средство вернуть себе доброе расположение духа - работа. Тотчас же она  или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом.

А то с плетеным кузовом - по ягоды  в  дальний лес. И не  столам конторским кланяясь,  а лесным  кустам,  да наломавши спину ношей, в избу  возвращалась Матрена уже просветленная, всем довольная, со своей доброй улыбкой.

Вообще,  приглядываясь  к Матрене, я  замечал,  что,  помимо  стряпни и хозяйства,  на  каждый день у  нее приходилось и какое-нибудь другое немалое дело,  закономерный порядок  этих  дел она  держала в голове и,  проснувшись поутру,  всегда знала, чем сегодня день  ее  будет занят. Кроме торфа, кроме сбора  старых пеньков,  вывороченных трактором  на  болоте, кроме  брусники, намачиваемой на зиму в четвертях («Поточи зубки, Игнатич», - угощала меня), кроме копки картошки, кроме беготни по пенсионному делу, она должна была еще где-то раздобывать сенца для единственной своей грязно-белой козы».

То же стремление работать на других, ту же стыдливую благодарность и отсутствие алчности мы наблюдаем и в характере Людочки. Она без устали работает на Гавриловну, трудится не покладая рук, просто потому, что привыкла к труду с детства и потому, что чувствует благодарность к женщине, приютившей её. «Людочка варила, мыла, скребла, белила, красила, стирала, гладила и не в тягость ей было содержать в полной чистоте дом, а в удовольствие, — зато, если замуж, Бог даст, выйдет, все она умеет, во всем самостоятельной хозяйкой может быть, и муж ее за это любить и ценить станет.

Недосыпала, правда, Людочка, голову иногда кружило, и кровь носом шла, по она ваткой нос заткнет, полежит на спине — и все в порядке, не цаца какая, чтоб по больницам шляться, да и носик у нее маленький, аккуратненький, из него и крови-то вытекает всего ничего».

И Людочке, и Матрёне присуща другая система ценностей, что и выделяет их из среды окружающих людей, и дело касается не только материальных благ, за которыми не гнались обе женщины, дело касается также и поруганной чести.  После изнасилования Гавриловна, хозяйка квартиры, где живёт Людочка, успокаивает её и говорит о том, чтобы она не переживала о случившемся и всё забыла, так как все бабы проходят через это. Но главная героиня не такая, она не в силах забыть и простить, как наверняка бы сделала та же самая Гавриловна в молодости, оказавшись на её месте.

В – четвёртых, оба писателя делают главными героинями своих произведений женщин, тем самым заострив внимание на читателя на проблемах и нуждах современной женщины, на тяготах и невзгодах её жизни.

В – пятых, в рассказах есть мотив квартиранства.  Снимает часть дома школьный учитель математики Игнатьич  в «Матрёнином дворе», являясь невольным свидетелем бесхитростной, но самоотверженной жизни Матрёны Васильевны; снимает комнату  и переехавшая в город Людочка.

В – шестых, у этих женщин тяжёлая, трагическая судьба и неестественная смерть. Трагедия девушки – недолгая жизнь, беспросветная, однообразная, серая, безучастная, без ласки и любви. Трагедия старухи – это непонятость окружающими, их молчаливое осуждение уклада жизни Матрёны. Обе героини умирают неестественно, не от старости, девушка сводит счёты с жизнью, повесившись на дереве, Матрёна гибнет, придавленная тяжестью брёвен.

В – седьмых, оба произведения сближает обилие разговорной, просторечной лексики, свойственной деревенским жителям. В «Матрёнином дворе» главенствуют диалектизмы, так как действие происходит непосредственно в деревне (картовь, картонный суп, к ужоткому, неуладкой, забудни, освячёную и мн. др.), а в «Людочке» доминирует просторечная лексика (переть, обрюхатеешь, хрущёвщина, чекенчик, карнала, нравность, хлыщ и мн. др.)  жаргонизмы и инвективная лексика, активно используемые городской шпаной (терпёж, сиксоты, педерасты, цыпушек наимам, селка, фря и мн. др.), в лексике Гавриловны, некогда приехавшей из деревни, нередки диалектизмы (покуль, нонешнюю, изгальство, пошоркаются и мн. др).

В – восьмых, в рассказах затрагивается тема послевоенных тягот и бедствий. «Поскольку со всеми своими бедами-напастями и с жизнью своей мать Людочки привыкла справляться одна, так и думать привыкла: на роду бабьем даже как бы записано — терпи. Мать не от суровости характера, а от стародавней привычки быть самостоятельной во всем, не поспешила навстречу дочери, не стала облегчать ее ношу, — пусть сама со своей ношей, со своей долей управляется, пусть горем и бедами испытывается, закаляется, а с нее, с бабы русской, и своего добра достаточно, донести бы и не растрясти себя до тех пределов, которые судьбой иль Богом определены. Она в голодные, холодные годы, с мужиком-пьяницей, худо-бедно подняла, вырастила дитя, надо и на другого где-то и как-то сил набраться. Или последние силы, что в ней, да и не в ней уже, в корнях ее рода бывших, сохранить».

В-девятых, в «Матрёнином дворе» и в «Людочке» затрагивается тема веры деревенских баб в бога. «Одно  только  событие   или  предзнаменование  омрачило  Матрене   этот праздник:  ходила она за пять верст  в церковь на водосвятие, поставила свой котелок меж других, а когда водосвятие кончилось и бросились бабы, толкаясь, разбирать  - Матрена не поспела  средь первых, а в конце - не оказалось ее котелка. И взамен  котелка  никакой  другой  посуды тоже оставлено не  было.

Исчез котелок, как дух нечистый его унес.

     - Бабоньки! - ходила Матрена среди молящихся. - Не прихватил ли  кто неуладкой чужую воду освячённую? в котелке?

     Не признался никто. Бывает, мальчишки созоровали, были там и мальчишки. Вернулась Матрена печальная. Всегда у нее бывала святая вода, а  на этот год не стало.

     Не  сказать, однако, чтобы Матрена верила как-то  истово.  Даже  скорей была она язычница, брали в ней верх суеверия: что на Ивана Постного в огород зайти нельзя - на будущий год урожая  не будет; что  если  метель крутит - значит,  кто-то где-то  удавился, а дверью  ногу  прищемишь  -  быть гостю. Сколько жил я у нее - никогда не видал ее молящейся, ни чтоб  она  хоть раз перекрестилась.  А  дело всякое  начинала  «с  Богом!» и  мне всякий раз  «с Богом!» говорила, когда я шел  в  школу. Может  быть, она и молилась,  но не показно, стесняясь меня или боясь  меня притеснить. Был святой угол в чистой избе, и икона Николая Угодника в  кухоньке.  Забудни стояли они темные, а во время всенощной и с утра по праздникам зажигала Матрена лампадку.

     Только грехов у нее было меньше, чем у ее колченогой кошки. Та – мышей душила...»

Тема веры в «Людочке» раскрывается несколько иначе, приобретая характер обречённости. Деревенские бабы приходят к Богу от чувства внутренней пустоты и потому, что жизнь кончена, они одиноки, потеряли мужей либо на войне, либо в лагерях, надеяться им больше не на что – вот и истово стараются искупить различные грехи: пьянство, курение, сквернословие и т.д.