Путь к единой культуре как перспектива преодоления глобальных проблем человечества

Тот, кто серьёзно стремится к познанию истины,

не должен избирать какую-либо одну науку,

- ибо все они находятся во взаимной связи и зависят одна от другой.

Р. Декарт

О принципиальных различиях в способах естственнонаучного и гуманитарного познания стали говорить с появления и развития механистической картины мира. Свелась эта «принципиальность», в конечном счёте, к пресловутому спору между «физиками» и «лириками». Суть спора в том, что представители «точных» - естественных наук заявляли, что их способ познания основывается на объяснении явлений природы – то есть на исследовании естественных объектов различными методами (наблюдение, эксперимент, моделирование, классификация и др.), описания его средствами логики (дедукция, индукция, математическая логика) и подведения его под определённый закон, отражающий естественный ход процессов в той или иной сфере природы (закономерность). Между тем, многие учёные-гуманитарии (психологи, историки, филологи) утверждают, что их научное познание основывается на понимании, суть которого в интерпретации (истолковании) того или иного индивидуального явления духовно-культурной жизни отдельного человека либо общественной группы. Однако же, гуманитарная наука для понимания пользуется теми же формально-логическими методами, что и естественная, при построении теории ей свойственна та же триада. При истолковании она в лице своих «рыцарей» - учёных-гуманитариев для построения теории пользуется общенаучной логической триадой –тезис-антитезис-синтез, и, как правило, желает выяснить причинно-следственную связь между интересующими её явлениями. Там где есть стремление понять взаимосвязь между причиной и следствием, там есть детерминизм (причинно-следственначя обусловленность). Там, где есть детерминизм есть намерение выявить закономерность (пусть эта закономерность развития психики одного человека). Таким образом, различие между объяснением и понимание поверхностны, а общность - глубока. В XXI в. мы уже не вправе сказать, что естественные науки – «точные», а гуманитарные – во многом основаны на предположениях, вероятностях, интуиции. Статистические теории в физике обосновали, что поведение микрообъектов (элементарных частиц) и мегаобъектов (звёзд и галактик) предсказать можно, даже зная закономерности их движения лишь с определённой долей вероятности – и это нормально, ибо случайность – неотъемлемое свойство нелинейных, открытых систем во вселенной. Гуманитарные науки – во многом суть теории вероятности для нелинейной, открытой, труднопредсказуемой супер-системы – человека. Давно уже выяснено, что физик-наблюдатель и его макроприборы влияют на поведение исследуемых микрочастиц столь же неизбежно, как, например, психолог влияет на поведение своего клиента. Таким образом, слияние естственнонаучной и гуманитарной культур –потребность времени. Она отвечает современному состоянию науки. Однако это не происходит, невзирая на то, что человечество может выжить лишь если ученые многих направлений, многих стран будут работать междисциплинарно. Почему этого не происходит и человечество балансирует на грани глобальных катастроф? Попробуем разобраться.

Французский философ О. Конт полагал, что религия, как один из столпов общественного порядка, постепенно сменится объективной наукой, каковой предназначено сыграть роль «позитивной философии». Этот мыслитель считал, что научная мысль станет служить общественному благу, благодаря тому, что представит перед просвещённым человечеством суть вещей в объективном свете – независимо от субъективного отношения к ним отдельных людей, независимо от эмоций, суеверий и страстей, затуманивающих рассудок. Подобная позиция имеет весьма прочный историко-философский фундамент. Мыслители древних эпох и Новоевропейской цивилизации – и на Западе, и на Востоке полагали, что главная причина человеческих бед – прообраз большинства личных и глобальных проблем – невежество. С него начинается большинство грехов и роковых ошибок – так думали, невзирая на несхожесть философских воззрений, и Будда, и Сократ, и Диоген, и Френсис Бэкон, и философы-просветители Ш. Монтескье, Д. Дидро). Расширим и сделаем конкретнее наш горизонт представлений о невежестве и его причинах - для того, чтобы глубже понять проблематику объективности в современной науке.

Знаменитый основатель буддизма – Сиддхартха Гаутама (Будда) полагал, что неведение, заблуждение – один из основных «корней» человеческих страданий. Человек ошибочно полностью отождествляет себя с телом, с именем, с общественной ролью и статусом, между тем, как является чем-то большим. Это «что-то» и необходимо познать – для того, чтобы освободиться от страданий. Такого рода направленность мышления Будды весьма соотносима со знаменитым призывом Сократа: «Познай самого себя».

Ф. Бэкон, считающийся одним из «отцов» индуктивной методологии научного исследования, без которой немыслима, например, современная вероятностная физическая картина мира, обращал внимание не только на познание внешних по отношению к человеку объектов, но и на очищение сознания исследователя от разнообразных «идолов». Под последними учёный понимал некритически усвоенные представления о мире, бытующие в обществе и отражающие всё, что угодно – социальные предрассудки, страхи, жажду наживы, религиозный догматизм, но не истину. Характеристика Ф. Бэконом «идолов» отличается продуманностью и широтой и не оставляет сомнений в том, что исследователь полагал необходимым для становления личности учёного огромную внутреннюю работу по самопознанию, ибо нелегко даже умнейшему человеку вычленить из строя своих мыслей суеверия и стереотипы, впитанные «с молоком матери» - ещё в детстве и юношестве, когда человек лишь начинает приобретать навыки разумного, логического мышления

Б Спиноза прибегал к прекрасному сравнению человеческого сознания с линзой, которую необходимо подвергнуть шлифовке путём устранения аффектов – страстных, иррациональных влечений к чему-либо. Сильное желание получить нечто привлекательное порождает эгоизм. Эгоистический человек замкнут на себе и ему трудно составить истинное представление о всём мире, либо каких-то существенных его частях.

Даже приведённый нами краткий обзор воззрений великих философов и учёных на суть познания показывает, что главным критерием его должна быть объективность – стремление познавать вещи такими «как они есть» - без допущения влияний нашего субъективного, эмоционально окрашенного индивидуального отношения к ним, без создания «кумиров» в процессе познания (вспомним знаменитое «всё подвергай сомнению» Р. Декарта). Причём такой «вещью», объектом познания должен представать и человек сам-для-себя. В этом случае объективность заключается в пренебрежении собственным эгоизмом, либо, по меньшей мере, в «разумном эгоизме».

Однако, наука как особая форма познания мира, выработанная Новоевропейской цивилизацией и уходящая своими основаниями ещё в античность, совершила в XIX - пер. пол. XX вв. любопытный переворот, который мы бы назвали превращением, либо, усилив акцент, даже извращением объективности, выворачиванием её наизнанку. О. Конт в своих благопожеланиях по поводу счастливой будущности мира в лоне позитивной философии, построенной на базе научной методологии (индуктивных и дедуктивных, аналитических и синтетических операциях) оказался не прав по существу, но пророчески прав по форме. Наука действительно заменила религию, но в том же иррациональном смысле. Религиозные истины о всеведении и всемогуществе бога были предметом веры. Таковыми же стали утверждения об успешности научного познания и могуществе его в решении различных проблем. В настоящее время выходит немало книг, рассматривающий параллелизм многих религиозных и научных идей о структуре мироздания, о закономерностях эволюции вселенной – то есть указывается на прогрессивное сходство. Объективности ради, необходимо коснуться и сходства, имеющего совершенно противоположный характер. Сравнив эти противоположности, мы сможем сделать конкретные выводы о перспективах и реальных возможностях науки в решении глобальных проблем человечества. Мы знаем, что религиозные истины, будучи предметом веры, не «омрачённой» сомнениями, вдохновляли людей на весьма активную деятельность. Это могли быть и уход от мира с целью личного совершенствования, и активное участие в благотворительности, помощи тяжело и неизлечимо больным, и т.д. Однако, вера подвигала людей и на крестовые походы, религиозно-расовый геноцид, «охоту на ведьм», возжигание костров инквизиции, безжалостную эксплуатацию людей «во имя божие» во владениях церковных иерархов и монастырей. Между прочим, вся эта жуть обусловлена не только корыстью, но и сильной верой в собственную непогрешимость как носителя «правильного» религиозного мышления.

К сожалению, с наукой случилось то же самое. Религиозная непогрешимость превращалась, зачастую, в непогрешимость научную. Последняя отличается, конечно, любопытными чертами. Она заключается не в том, что учёный, либо сообщество учёных не принимают даже саму возможность собственной ошибки. Нет, к результатом конкретной своей деятельности они относятся вполне критично – в полном соответствии с декартовским принципам. Однако, к общей значимости научного мышления, научной методологии, научной рациональности отношение вполне сходно с религиозным. Здесь необходимо указать, что большинство учёных верили в подобную значимость, не имея широкого методологического представления обо всех направлениях развития науки. Физика, химия, биология сами по себе сложны, что для их постижения и, тем более, для достижения чего-то нового требуется всё время, и от идеала универсального знания подавляющему большинству учёных пришлось отказаться. Только такие научные гении как А. Эйнштейн, Н. Бор, В. Гейзенберг, А. Пуанкаре смогли от своих физических исследований «подняться» до философского осмысления действительности. Однако большинство учёных оставались и остаются профессионалами в достаточно узких областях, между тем, как вера в могущество научной методологии ими сохраняется. Именно в этом моменте и происходит подмена некими социальными силами науки на идеологию. Подобная подмена стала причиной многих бед современного человечества. Управленческая элита государства рассматривает науку, в первую очередь, как социальный институт, необходимый для укрепления страны, и, следовательно, продуктивную деятельность учёных, как важнейший ресурс этого процесса. Нужно мобилизовать ресурс на государственные нужды – значит, следует убедить научное сообщество в том, что государство служит объективным научным интересам, поступает ради блага нации, рационально обосновывает свою политику. Так появляются жуткие мифы «арийской науки», «сталинской науки», гонки вооружений и самих войн как необходимого условия научно-технического прогресса. Здесь лодка научной объективности даёт течь. Вера в могущество научной методологии подменяется государственной идеологией – как тоталитарного, так и демократического характера. Как только не убеждают учёных в научности той или иной идеологии! Одних, альтруистически настроенных, «ловят» на рассуждении о благе народа, о необходимости защищаться от внешних и внутренних «врагов», Так в сознание научного сообщества входит «образ чужого», которого надо нейтрализовать и уничтожить. Хрестоматийным примером в этом отношении является наука в фашистской Германии, успешно разрабатывавшая передовые для своего времени направления – реактивный двигатель, прообразы языков программирования, исследование клетки и её генного аппарата. Однако всё это было поставлено на службу идее мирового фашистского господства. На такую «удочку» учёный-естествоиспытатель» может «пойматься» только будучи невежественен в вопросах познания общественных отношений, только упорствуя в своём непонимании, что войны, в особенности наступательные и репрессии производятся в целях наиболее эффективной эксплуатации собственного народа и других этносов управленческой элитой страны-агрессора. Если учёный поддерживает массовую истерию по поводу необходимости борьбы с «чужими», то он несвободен от страхов и привязанностей, от которых так предостерегали упомянуты нами в начале статье мыслители.

Кроме того, знаменитое противостояние естественнонаучной и гуманитарной методологий научного мышления - спор «физиков» и «лириков» - играет в подобной ситуации злую шутку. Учёный-естественник весьма легкомысленно относится к эффективности гуманитарной методологии. Однако, таковая преуспела в познании эмоционального мира человека, его страстных желаний и страхов. Эти успехи легко ставятся на службу манипулятивной идеологии как системы ложных идеалов общественного развития, на самом деле, приводящей к укреплению господства узкого слоя управленцев. Идеологизированное знание об аффективной природе человека применяется по отношению к научному сообществу – и, как правило, имеет успех. Ставка при этом производится не только на альтруизм учёного, как мы уже упоминали, но и на более приземлённые «мотивы» его деятельности – желание материального достатка, высокого социального статуса, финансовой и технической обеспеченности его «любимых» областей исследования. К сожалению, в полном соответствии с рядом истин бихевиористской психологии производится и «отрицательное подкрепление» прогосударственной деятельности учёного: страх перед наказанием, шантаж судьбой родных и близких, отлучение от «любимой» научной деятельности (во многом, на этих принципах основывалась деятельность «шарашек» в Советском Союзе, в особенности, в довоенное время). Таким образом, метод «кнута и пряника», столь многосторонне осмысленный в таких общих и специальных гуманитарных дисциплинах как история, антропологически ориентированная философия, литература, культурология, социология, политология, психология, юриспруденция, экономика. Как только идеологическое воздействие на учёных демонстрирует успехи, то власть старается прикрыться научным авторитетом при всяком удобном случае. С. Кара-Мурза делает в этом отношении вывод: «Наука заменила церковь как высший авторитет, легитимирующий, освящающий и политический строй, и социальный порядок. Таким образом, наука стала инструментом господства»11. Дальше процесс приобретает полустихийный характер. Если учёный-естественник не в курсе, насколько могущественна гуманистическая методология применённая властными идеологами по отношению к нему самому, то широкие народные массы, пользующиеся, в основном, вообще ненаучным, обыденным сознанием, не позволяющим, образно выражаясь, видеть дальше собственного носа, воспринимают тандем идеологические приёмы + научный авторитет» как нечто сродни божественному волеизъявлению. Так научная объективность как один из классических критериев истинности научного познания. Превращается в «кумира», на который готовы «молиться» миллионы. Тем более, что этот кумир способен обещать всё – в особенности на уровне потребления – таблетки избавят от телесных страданий, развлечения позволят забыть о душевных переживаниях, машины сократят расстояния, увеличение добычи полезных ископаемых позволит создать общество материального благоденствия, механизмы освободят человека от тяжёлого труда, а оружие отпугнёт всех врагов. Однако, все эти «обещания» пропадают пока «втуне», что, впрочем, не мешает массам верить в них, упорствуя в своём невежестве.

Что же произошло с главным критерием научного познания? Стремление учёных познавать вещи объективно, без взаимосвязи с психикой человека, состояниями его сознания подверглась резкой критике в XX в., когда было выяснено влияние состояния учёного-физика на ход эксперимента с элементарными частицами. С тех пор, речь идёт о субъект-объектной парадигме научного исследования. Познавая себя, контролируя свои состояния, учёный может интенсифицировать свой труд. Появляются, либо возрождаются концепты общеметодологических представлений, гармонично синтезирующих естественнонаучную и гуманитарную методологии: от диалектических идей Гегеля и Маркса, до синергетики и дипластии12 (научной теории, доказывающей, что человек одновременно познаёт что-то в противоположных понятиях – через призму знакомого/незнакомого, доброго/злого, своего/чужого и т.п.) Все эти явления следует воспринимать, преимущественно, положительно. Однако, заповедь отшлифовать «линзу» научного сознания заключается не только в том, чтобы органично соединить объективное изучение вещей самих-по-себе и субъективное влияние наших состояний на мир. Глубина принципа объективности заключается и в том, чтобы учёный, осуществляя самопознание, относился к своей личности как к объективному предмету исследования (ведь мы обусловлены конкретными историческими обстоятельствами нашей жизни), не вносил в этот процесс излишнюю долю эгоизма, либо, наоборот, восторга по поводу бескорыстного служения какой-то идее, поскольку через это механизм в мышление любого исследователя могут проникнуть государственные идеологические установки, каковые очень часто не доводят до добра. Немецкий исследователь нач. XX в. К. Мангейм утверждал, что современная ему наука – во многом – детище буржуазной идеологии13. Поэтому деидеологизировать её сложно. Однако, это – первейшая задача научного сообщества. Если она не будет решена, то учёный останется прекрасным объектом для политической манипуляции, а наука будет служить смерти также как и жизни. Посему, на наш взгляд, вопрос о развитии научной ответственности за последствия своих открытий – важнейший вопрос современной науки, не менее существенный, нежели решение конкретных предметных проблем. Искомая ответственность должна реализовываться через самопознание. Впрочем, этот призыв не нов. Нова лишь его актуальность: без научной ответственности мир может и не вступить в XXII в.