Одним из самых первых факторов, натолкнуться на которые было сравнительно легко, было у наших испытуемых не совсем обычное чувство юмора. Они не любили враждебный смех (смех над причинением вреда другому человеку), смех превосходства, смех протеста против власти. То, что они называли юмором, как правило, ближе всего было к философии. Их юмор может быть назван реалистическим, поскольку он состоит большей частью из высмеивания реальных человеческих недостатков. Это может принимать форму насмешки над самим собой, которая, однако, не носит мазохистского или клоунадского характера. Наверное, Линкольн никого в своей жизни не обидел шуткой. Все его шутки имели какое-то значение, свою функцию, помимо простого вызывания смеха. Их можно считать особой формой воспитания, родственной притчам и басням.
Если судить чисто количественно, то наши испытуемые могут показаться менее юмористичными по сравнению со средним уровнем. Анекдоты, розыгрыши, шутки встречаются у них значительно реже, чем осмысленный философичный юмор, который способен вызвать скорее смех, чем злобу, который внутренне присущ ситуации, а не привнесен в нее извне. Он всегда спонтанен и чаще всего не может быть повторен в другой ситуации. Не удивительно, что средний человек, привыкший к комиксам и анекдотам, считает таких людей серьезными и мрачноватыми.
Это универсальная характеристика для всех исследованных случаев. Исключений здесь не было. Каждый проявлял своим собственным уникальным способом присущие ему способности к творчеству, оригинальности, изобретательству. Эти способности отличны от специального таланта моцартовского типа.
Природа одаренности так называемых гениев до сих пор не понятна. Все, что можно сказать о них, это то, что они обладают особыми потребностями и возможностями, которые могут достаточно слабо связаны с их личностью и, по-видимому, являются враждебными. Поскольку такой талант не имеет ничего общего с психическим здоровьем или болезнью, он нас не будет здесь интересовать. Творчество самоактуализирующейся личности кажется более похожим на наивное и всеобъемлющее творчество неиспорченного ребенка. Это, по-видимому, фундаментальная характеристика человеческой природы, потенциал, данный от рождения каждому. Большинство людей теряет его в процессе приобщения к культуре, но некоторые оказываются способны либо сохранить этот свежий, наивный и простой способ видения жизни, либо потеряв его подобно остальным, затем вновь обретают. Сантаяна удачно назвал эту способность "второй наивностью".
Такое творчество появлялось у наших испытуемых не только в обычной форме писания книг, сочинения музыки, создания произведений искусства. Творчество, как выражение здоровья личности, проецируется на весь мир и скрашивает всякую деятельность, в которой участвует человек. В этом смысле есть творческие сапожники, каменщики, клерки. Что бы человек ни делал, он может делать с определенным отношением к делу, определенным настроением, которое вытекает из самой природа его личности. Человек может даже видеть творчески, как видит ребенок.
Это качество выделено здесь только для обсуждения, однако оно ни в коем случае не является чем-то независимым от тех характеристик, которые обсуждались ранее. Когда мы говорим о творчестве, мы описываем в другом плане — в плане последствий то, что ранее описывалось как большая свежесть, проницательность, эффективность восприятия. Этим людям легче видеть истину и реальность — именно поэтому они кажутся более ограниченным людям творцами.
Кроме того, мы видели, что эти люди менее заторможены, менее подавлены, менее ограничены, одним словом, менее культуризованы. Позитивно, они более спонтанны, более естественны, более человечны. Это тоже имеет своим последствием творчество. Если мы допустим на основании наших исследований детей, что все люди в детстве были спонтанными и остаются таковыми в своих глубочайших корнях, но, что вероятно, в дополнение к этой спонтанности они имеют целый набор поверхностных, но могущественных ограничений, то станет ясно, почему эта спонтанность может проявляться наружу так редко. Если бы эти силы были сняты, то, возможно, каждый проявлял бы это особого рода творчество.
Самоактуализирующиеся люди не принадлежат к числу хорошо приспособленных (последнее имеется в наивном смысле одобрения культуры и идентификация с ней). Они сосуществуют с культурой, но про всех их можно сказать, что в некотором глубоком смысле они сопротивляются инкультурации и поддерживают определенную внутреннюю отстраненность от культуры, в которую они погружены. Поскольку в литературе, посвященной отношениям культуры и личности, очень мало говорится о сопротивлении инкультурации, даже наши скромные данные могут представлять определенный интерес.
В целом отношения этих здоровых людей с их значительно менее здоровой культурой являются сложными; из них можно вычленить по крайней мере следующие компоненты.
1. Все эти люди отлично вписываются и рамки общепринятых условностей, связанных с выбором одежды, пищи, стиля поведения. И вместе с тем они являются истинно конвенциальными.
Их внутреннее отношение к этим вещам обычно сводится к тому, что все это не имеет большого значения. Одни правила уличного движения так хороши, как и другие; облегчая жизнь, они не стоят того, чтобы поднимать из-за них шум. Здесь снова мы встречаемся с характерной способностью принимать все, что не кажется имеющим действительного значения.
Но поскольку это терпимое приятие безвредных вещей не является их одобрением и идентификацией с ними, приверженность этих людей к условностям имеет скорее случайный, неустойчивый характер; если соблюдение их кажется излишним или обходится слишком дорого, эти условности могут быть сброшены, как надоевшая одежда.
2. Едва ли кто-нибудь из этих людей может быть назван преступником или бунтовщиком. Им не свойственны активное неприятие и длительная хроническая неудовлетворенность культурой или их собственными знаниями, хотя они часто остро переживают несправедливость и борются с ней. Один из них в юные годы был страстным борцом, организатором профсоюзов в те годы, когда это было весьма опасным занятием; затем он оставил эту борьбу, охваченный разочарованием и отвращением. В конце концов, убежденный в медленности сознательных изменений в данной культуре и в данное время, он занялся детским образованием. Остальным нашим испытуемым свойственно то, что может быть описано как спокойная длительная приверженность делу прогресса нашей культуры; они считаются с постепенностью всяких возможных изменений и признают их бесспорную желательность и необходимость.
Это ни в коем случае не прекращение борьбы. Когда возможны быстрые изменения, когда требуется смелость и решительность, эти качества легко находятся у таких людей. Хотя они явно не являются радикальной группой, я думаю, они могли бы ею стать. Прежде всего, это группа интеллектуалов, большинство из которых уже осознало свое призвание и считает, что они действительно делают нечто важное для улучшения мира. Кроме того, эти люди — реалисты, которые склонны воздерживаться от великих и бесполезных жертв. Вполне вероятно, что в более острой ситуации они откажутся от своей работы в пользу радикальной социальной деятельности, как например, это было в антинацистском подполье в Германии или Франции. Короче, мое впечатление состоит в том, что они не против всякой борьбы, но против бесполезной борьбы.
Другим существенным здесь фактором является свойственная им потребность получать удовольствия от жизни. Возможно, отказ от этого кажется им слишком большой жертвой по сравнению с тем, что они могут этим добиться. В жизни большинства из них, особенно в юности, были эпизоды борьбы, нетерпения и надежд, и чаще всего они кончались убежденностью в том, что их оптимизм относительно быстрых преобразований беспочвен. Все они разделяют общие для них — спокойные, совершаемые с добродушным юмором ежедневные усилия по улучшению культуры изнутри, не отвергая ее и не выходя за ее пределы.
3. Внутреннее чувство отстраненности от культуры не обязательно должно быть сознательным, однако оно проявляется почти всеми нашими испытуемыми. Особенно это заметно в свойственном им рассмотрении американской культуры в целом, в ее сравнении с другими культурами. Очень часто кажется, что они способны стать на точку зрения, не принадлежащую самой этой культуре. Смешение в различных пропорциях восхищения, одобрения, враждебности и критицизма по отношению к культуре показывает, что с их точки зрения, в ней хорошо и то, что они считают плохим. Они как бы взвешивают ее, пробуют на вкус, примериваются к ней, и за тем выносят свое собственное независимое суждение.
Это очень отличается от обычной пассивной приверженности к культурным стандартам, демонстрируемой, к примеру, этноцентрическими испытуемыми в исследованиях авторитарной личности. Это отлично также и от полного отрицания того, что есть хорошего в этой культуре, по крайней мере по сравнению с другими реально существующими и не выдуманными культурами.
Отстраненность от культуры отражается; вероятно, и в характерных для самоактуализирующихся субъектов отстраненности от других людей и в описанной ранее склонности к одиночеству, а также в их сравнительно низкой потребности в знакомом и обычном.
4. По этим и другим причинам они могут быть названы автономными, то есть управляемыми законами собственного характера, а не законами общества. В этом смысле они не просто и не только являются американцами, но и в значительно большей степени, чем остальные, принадлежат ко всему человечеству. Разумеется, сказать, что они выше или вне американской культуры, было бы неправильно, ибо они говорят по-американски, действуют по- американски и т.д.
Однако, если мы сравним их со сверхсоциализованным, подобным роботу, этноцентричным средним американцем, мы придем к выводу, что это не просто одна субкультурная группа, но менее инкультурированная, менее упрощенная и искаженная культурой группа. Это подразумевает наличие некоторого континуума, на котором можно расположить людей от относительно полной отстраненности от нее.
Если эту гипотезу рассматривать как достоверную, из нее может быть дедуцирована другая гипотеза: те индивиды в нашей культуре, которые наиболее отстранены от собственной культуры, должны иметь не только менее выраженный национальный характер, но и в некоторых отношениях больше походить друг на друга, чем на менее развитых членов их собственных обществ.
Но самый важный вопрос — можно ли быть хорошим и здоровым человеком в несовершенной культуре? Разумеется, сложное сочетание внутренней автономии и внешнего принятия, которого они сумели достичь, возможно только до тех пор, пока культура терпима к такого рода отстраненности и отвержению полной идентификации с ней.
Конечно, это не идеальное здоровье. Несовершенное общество ограничивает и подавляет даже наших испытуемых. Их спонтанность ограничена и некоторые из их потенциалов не актуализированы до той степени, до какой они вынуждены хранить себя в тайне от своего общества. И поскольку лишь немногие в нашей (а, может быть, и в любой другой) культуре могут достигнуть здоровья, то те, кому это удается, чувствуют себя одинокими и поэтому менее спонтанными, менее актуализированными.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему