Тэффи (Надежда Лохвицкая). 9 мая 1872 — 6 октября 1952.
Была известна сатирическими стихами и фельетонами. После закрытия в 1918 году газеты «Русское слово», Тэффи отправилась в Киев и Одессу, потом в Новороссийск, откуда летом 1919 года она отправилась в Турцию. Осенью 1919 она была уже в Париже.
Её называли первой русской юмористкой начала XX века, однако она никогда не была сторонницей чистого юмора, соединяла его с грустью и остроумными наблюдениями над окружающей жизнью. После эмиграции юмор постепенно перестает доминировать в её творчестве.
В эмиграции у неё вышло больше десятка книг прозы и только два стихотворных сборника. Подавленность, тоску там символизируют образы карлика, плачущего лебедя, тоскующего журавля.
В эмиграции Тэффи писала рассказы, рисующие дореволюционную Россию. Меланхолический заголовок «Так жили» объединяет эти рассказы, отражающие крушение надежд эмиграции на возвращение прошлого, полную бесперспективность неприглядной жизни в чужой стране. В первом номере газеты «Последние новости» был напечатан рассказ Тэффи «Ке фер?» (франц. «Что делать?»).
В произведениях Тэффи этого времени заметно усиливаются грустные, даже трагические мотивы.
«Ностальгия»
Вчера друг мой был какой-то тихий, а потом сказал: «Боюсь, что у меня еще начнется ностальгия».
Я знаю, что значит, когда люди, смеясь, говорят о большом горе. Это значит, что они плачут. Я видела признаки этой болезни и вижу их все чаше. Приезжают беженцы, изможденные, успокаиваются и вдруг гаснут. Тускнеют глаза, опускаются руки, вянет душа, обращенная на восток.
Ни во что не верим, ничего не ждем, ничего не хотим. Умерли. Боялись смерти большевистской - и умерли смертью здесь. Думаем только о том, что теперь там. Интересуемся только тем, что приходит оттуда.
Остались леса. И трава, зеленая-зеленая, русская. Конечно, и здесь есть трава. Но ведь это ихняя. И деревья у них очень даже хороши, да чужие, по-русски не понимают. Переведите русскую душу на французский язык...
У знакомых старая нянька. Из Москвы вывезена. Вечером идет нянька на кухню. Француженка кухарка готовит поздний обед. Нянька смотрит строго. «А вот скажи ты мне, отчего у вас благовесту не слышно? Церкви есть, а благовесту не слышно. А за свою веру, милая моя, каждый обязан вину нести и ответ держать». Нянька долго стоит у дверей. Долго рассказывает о лесах, полях, о монашенках, о соленых груздях.
Наговорится, напечалится и пойдет в детскую, к ночным думкам, к старушьим снам - все о том же.
Приехал с юга России аптекарь. Говорит, что ровно через два месяца большевизму конец. И бледные, обращенные на восток души чуть розовеют. Привыкла к пределам человеческая душа и верит, что у страдания есть предел.
Раненый умирал в страшных мучениях. И никогда не забуду, как повторял он все одно и то же:
«Что же это? Ведь этого же не может быть!» Может.
«Ке фер?»
Рассказывали мне: вышел русский генерал-беженец на Плас де ла Конкорд, посмотрел по сторонам и сказал с чувством: «Все это, конечно, хорошо, господа! Очень даже все хорошо. А вот... ке фер? Фер-то ке?»
Живем мы странной, на другие жизни не похожей жизнью. Держимся вместе взаимоотталкиванием. Каждый лерюсс ненавидит всех остальных столь же определенно, сколь все остальные ненавидят его.
Настроение это вызвало некоторые новообразования в речи. Вошла в обиход частица вор, которую ставят перед именем каждого лерюсса. Частица эта давно утратила свое первоначальное значение и носит характер не то французского Le», не то испанской приставки дон:
Свежеприезжего эта приставка первое время сильно удивляет: «Почему вор?» Действительно - почему?
Лерюссы определенно разделяются на две категории: на продающих Россию и спасающих ее.
Продающие живут весело. Ездят по театрам, едят русские борщи и угощают ими спасающих Россию. Другую картину представляют из себя спасающие: они хлопочут день и ночь, бьются в тенетах политических интриг, куда-то ездят и разоблачают друг друга. К продающим относятся добродушно и берут с них деньги на спасение России. Друг друга ненавидят белокаленой ненавистью.
-- Еще Тютчев сказал, что умом Россию не понять, а так как другого органа для понимания в человеческом организме не находится, то и остается махнуть рукой. Один из здешних общественных деятелей начинал, говорят, животом понимать, да его уволили.
Посмотрел, значит, генерал по сторонам и сказал с чувством:
-- Все это, господа, конечно, хорошо. Очень даже все это хорошо. А вот... ке фер? Фер-то ке?
Действительно - ке?
Поможем написать любую работу на аналогичную тему