Экономист, географ и философ Петр Николаевич Савицкий (1895—1968) — пожалуй, первый и единственный русский автор, которого в полном смысле слова можно назвать геополитиком. Савицкий окончил экономический факультет Петроградского Политехнического института, до первой мировой войны был близок к кадетам. В 1916— 1917 гг. работал в русском посольстве в Норвегии. В 1920 г. был секретарем П.Б. Струве — руководителя иностранных дел штаба Врангеля. После поражения белой армии выехал в Болгарию, где работал техническим редактором журнала «Русская мысль», затем переехал в Чехословакию, где стал приват-доцентом на кафедре экономики и статистики Русского юридического факультета в Праге, а с 1928 г. — также Русского института сельскохозяйственной кооперации. В 1921 г. вместе с князем Н.С. Трубецким возглавил евразийское движение, в котором геополитические факторы играли центральную роль. Именно Савицкий в большей степени из всех евразийцев интересовался геополитикой.
Несмотря на симпатии к Советскому Союзу, которые были характерны не только для откровенно просоветского крыла евразийцев (парижский кружок, издававший газету «Евразия»), с которым Савицкий официально порвал отношения, но и для самых умеренных и консервативных элементов. После взятия советскими войсками Праги в 1945 г., Савицкий был арестован и осужден на 10 лет. В лагерях он познакомился с сыном поэта Николая Гумилева Львом, который стал его учеником, а впоследствии одним из лучших современных русских этнографов и историков. В 1956 г. Савицкий был реабилитирован и вернулся в Прагу, где и умер спустя 12 лет.
Мировоззрение Савицкого, как и большинства других евразийцев, складывалось под влиянием трудов славянофилов Данилевского и особенно Леонтьева. Это была разновидность революционного славянофильства, сопряженного с центральной идеей особости исторической идентичности «великороссов», не сводимой ни к религиозной, ни к этнически славянской сущности. В этом аспекте они были более всего близки к Константину Николаевичу Леонтьеву (1831—1879), сформулировавшему важнейший тезис — «славянство есть, славизма нет», то есть «этническая и лингвистическая близость славянских народов не является достаточным основанием, чтобы говорить об их культурном и характерном единстве». Евразийское движение по набору излюбленных тем и концепций было удивительно близко к немецким консервативным революционерам. Так же, как и консервативные революционеры, евразийцы стремились сочетать верность истокам с творческим порывом в будущее, укорененность в русской национальной традиции с социальным модернизмом, техническим развитием и политикой нетрадиционных форм. На этом основано и осторожно позитивное отношение евразийцев к Советскому государству и к Октябрьской революции.
Основная идея Савицкого заключается в том, что Россия представляет собой особое цивилизационное образование, определяемое через качество «срединности». Одна из его статей — «Географические и геополитические основы евразийства» (1933) — начинается такими словами: «Россия имеет гораздо больше оснований, чем Китай, называться Срединным Государством». Если «срединность» Германии, ограничивается европейским контекстом, а сама Европа есть лишь «западный мыс» Евразии, то Россия занимает центральную позицию в рамках всего континента. «Срединность» России для Савицкого является основой ее исторической идентичности — она не часть Европы и не продолжение Азии. Она — самостоятельный мир, самостоятельная и особая духовно-историческая геополитическая реальность, которую Савицкий называет «Евразией».
Это понятие обозначает не материк и не континент, но идею, отраженную в русском пространстве и русской культуре, историческую парадигму, особую цивилизацию. Савицкий с русского полюса выдвигает концепцию, строго тождественную геополитической картине Маккиндера, — только абстрактные «разбойники суши» или «центростремительные импульсы, исходящие из географической оси истории», приобретают у него четко выделенный абрис русской культуры, русской истории, русской государственности, русской территории. Россия-Евразия у Савицкого предстает в том же
свете, как у Ратцеля.
Если Маккиндер считает, что из пустынь хартленда исходит механический толчок, заставляющий береговые зоны («внутренний полумесяц») творить культуру и историю, то Савицкий утверждает, что Россия-Евразия (= хартленд Маккиндера) и есть синтез мировой культуры и мировой истории, развернутый в пространстве и времени. При этом природа России соучаствует в ее культуре.
Россию Савицкий понимает геополитически, не как национальное государство, но как особый тип цивилизации, сложившейся на основе нескольких составляющих — арийско-славянской культуры, тюркского кочевничества, православной традиции. Все вместе создает некое уникальное, «срединное» образование, представляющее собой синтез мировой истории.
Великороссов Савицкий считает не просто ответвлением восточных славян, но особым имперским этническим образованием, в котором сочетаются славянский и тюркский субстраты. Этот момент выводит его на важную тему — тему Турана. Обращение к Турану в качестве позитивной ориентации было скандальным для многих русских националистов. Так, Савицкий косвенно оправдывал монголо-татарское иго, благодаря которому «Россия обрела свою геополитическую самостоятельность и сохранила свою духовную независимость от агрессивного романо-германского мира». Такое отношение к тюркскому миру было призвано резко отделить Россию-Евразию от Европы и ее судьбы, обосновать этническую уникальность русских.
«Без татарщины не было бы России» — этот тезис из статьи Савицкого «Степь и оседлость» был ключевой формулой евразийства. Отсюда прямой переход к чисто геополитическому утверждению: «Скажем прямо: на пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря, как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента; между тем в русских «землепроходцах», в размахе русских завоеваний и освоении — тот же дух, то же ощущение континента». И далее: «Россия — наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии. ...В ней сочетаются одновременно историческая «оседлая» и «степная» стихия».
Фундаментальную двойственность русского ландшафта — ее деление на Лес и Степь — заметили еще славянофилы. У Савицкого геополитический смысл России-Евразии выступает как синтез двух реальностей — европейского Леса и азиатской Степи. При этом такой синтез не есть простое наложение двух геополитических систем друг на друга, но нечто цельное, оригинальное, обладающее своей собственной мерой и методологией оценок.
Россия-Евразия не сводится целиком к Турану. Она — нечто большее. Но в отношении Европы, которая все выходящее за рамки своего «берегового» сознания считает «варварством», самоквалификация русских как «носителей монгольского духа» является провокацией, открывающей историческое и духовное превосходство евразийцев.
Одним из главных факторов исторического процесса, с точки зрения Савицкого, является тесная связь жизни народа с его географической основой — его «месторазвитием» (термин, введенный в научный оборот Савицким). Концепция «месторазвития» играет важнейшую роль в его теории. Этот термин представляет собой точный аналог понятию «ландшафт», как оно трактуется «политической географией» Ратцеля и немецкой геополитикой в целом. В этом понятии отражается «органицизм» евразийцев, точно соответствующий немецкой «органицистской» школе и резко контрастирующий с прагматизмом англосаксонских геополитиков. Если бы Спикмен был знаком с трудами Савицкого, то его негодование относительно «метафизического нонсенса» было бы еще более сильным, чем в случае с Хаусхофером. Так, в работе «Географический обзор России-Евразии» Савицкий пишет: «Социально-политическая среда и ее территория «должны слиться для нас в единое целое, в географический индивидуализм или ландшафт». Это и есть сущность «месторазвития», в котором объективное и субъективное сливаются в неразрывное единство, в нечто целое. Это концептуальный синтез. В том же тексте Савицкий продолжает: «Необходим синтез. Необходимо умение сразу смотреть на
социально-историческую среду и на занятую ею территорию». В этом Савицкий близок к Видаль де ла Блашу. Подобно французскому геополитику, обосновывавшему неделимость Франции единством культурного типа независимо от этнической принадлежности жителей Эльзас-Лоррэн, Савицкий считает, что «Россия-Евразия есть «месторазвитие», «единое целое», «географический индивидуум» — одновременно географический, этнический, хозяйственный, исторический и т.д. и т.п., «ландшафт». Россия-Евразия есть такое «месторазвитие», которое является интегральной формой существования многих более мелких «месторазвитий».
Через введение понятия «месторазвитие» евразийцы уходили от позитивистской необходимости аналитически расщеплять исторические феномены, раскладывая их на механические системы — применительно не только к природным, но и к культурным явлениям. Апелляция к «месторазвитию», к «географическому индивидууму» позволяла евразийцам избежать слишком конкретных рецептов относительно национальных, расовых, религиозных, культурных, языковых, идеологических проблем. Интуитивно ощущаемое всеми жителями «географической оси истории» геополитическое единство обретало тем самым новый язык, «синтетический», не сводимый к неадекватным, фрагментарным, аналитическим концепциям западного рационализма. В этом также проявилась преемственность Савицкого русской интеллектуальной традиции, всегда тяготевшей к осмыслению «цельности», «соборности», «всеединства» и т.д.
Очень важным аспектом теории Савицкого является принцип «идеократии».
Савицкий полагал, что евразийское государство должно строиться, отправляясь от
изначального духовного импульса, сверху вниз. А следовательно, вся его структура
должна созидаться в согласии с априорной Идеей, и во главе этой структуры должен
стоять особый класс «духовных вождей».
Идеократия предполагала главенство непрагматического, нематериального и некоммерческого подхода к государственному устройству. Достоинство «географической личности», по Савицкому, состоит в способности подниматься над материальной необходимостью, органически включая физический мир в единый духовно-созидательный импульс глобального исторического делания. Идеократия — термин, который объединяет все формы недемократического, нелиберального правления, основанного на нематериалистических и неутилитаристских мотивациях. Причем Савицкий сознательно избегает уточнения этого понятия, которое может воплощаться и в теократической соборности, и в народной монархии, и в национальной диктатуре, и в партийном государстве советского типа. Такая широта термина соответствует чисто геополитическим горизонтам евразийства, которые охватывают огромные исторические и географические объемы. Это попытка наиболее точно выразить интуитивную волю континента.
Очевидно, что идеократия прямо противоположна прагматико-коммерческому подходу, доминировавшему в доктринах Маккиндера, Мэхэна и Спикмена. Таким образом, русские евразийцы довели до окончательной ясности идеологические термины, в которых проявлялось исторически противостояние моря и суши. Море — либеральная демократия, «торговый строй», прагматизм. Суша — идеократия (всех разновидностей), «иерархическое правление», доминация религиозного идеала.
Взгляды Савицкого на идеократию резонируют с идеями немецкого социолога и экономиста Вернера Зомбарта, делившего все социальные модели и типы на два общих класса — «герои» и «торговцы». На геополитическом уровне термин «герой», «героизм» утрачивает метафорический, патетический смысл и становится техническим термином для обозначения юридической и этической специфики идеократического правления.
Роль Савицкого и, шире, русского евразийства в развитии геополитики как науки огромна. И странно, как мало внимания уделяется этому направлению в западных учебниках. В лице Савицкого мы имеем совершенно сознательного, ответственного и компетентного геополитика, который полноценно и обоснованно выражает позицию хартленда, причем отталкиваясь от наиболее глубинных — русских — его областей. Геополитическая доктрина Савицкого — это прямая антитеза взглядам Мэхэна, Маккиндера, Спикмена, Видаль де да Блаша и других талассократов. Причем только в
данном случае речь идет о законченном и развернутом изложении альтернативной доктрины, подробно разбирающей идеологические, экономические, культурные и этнические факторы.
Сравнение идей русских евразийцев с теориями немецких геоголитиков-континенталистов (Хаусхофер, Шмитт и т.д.), которые также пытались построить собственную геополитическую теорию как антитезу стратегии «Морской силы», показывает, что у немцев в этом направлении пройдена лишь половина пути, а у русских (в первую очередь у Савицкого) мы имеем дело с законченной и непротиворечивой, полноценной картиной мира. В этом смысле можно вывести некоторый закон: «Чем ближе воззрения немецких континенталистов к русскому евразийству, чем полнее принимают они Оstorientierung тем последовательней и логичней их доктрины, эффективней их политические проекты, созданные на геополитической основе».
Ближе всего к Савицкому подошли германские национал-большевики — в частности, Эрнст Никиш, — которые прекрасно осознавали двойственность геополитического положения Германии, чья «срединность» относительна и вторична по сравнению с абсолютной культурной и континентальной «срединностью» русских. Отсюда они делали вывод, что Германия не может претендовать на роль геополитического синтеза, что она должна сделать выбор между юго-западной, славянофобской, католической и, в некоторых аспектах, талассократической (буржуазной) Германией (вместе с Австрией) и северо-восточной германо-славянской, социалистической, русофильской, протестантской и спартанской Пруссией. Никишу принадлежит знаменитый геополитический тезис — «Европа от Владивостока до Флессйнга», и только такой подход со стороны немцев гармонично вписывается в последовательное континентальное евразийство. Естественно, что линия антикоммуниста и славянофоба Гитлера — как бы ни пытались корректировать ее некоторые намного более исторически ответственные консервативные революционеры и геополитики — не могла не привести к тому, что Германия надолго утратила свое историческое бытие в результате кошмарного поражения, нанесенного именно теми силами, «вечный союз» с которыми только и мог обеспечить немцам соучастие в мировом господстве теллурократии.
Лев Николаевич Гумилев (1912—1992) — историк, этнолог, философ, доктор исторических и географических наук — собственно геополитические темы в своих трудах не затрагивал, но его теория этногенеза и этнических циклов продолжает линию органицистского подхода и отчасти географического детерминизма, которые составляют сущность геополитики уже у Ратцеля, Челлена, Хаусхофера и др.
Теория Гумилева является на сегодняшний день сильнейшей философско-
исторической концепцией, с которой не могут сравниться ни спекуляции таких известных
и серьезных авторов, как Данилевский, Шпенглер, Тойнби, Коллингвуд, Ясперс, ни тем
более такие поверхностные и сомнительные построения, к!ак геополитика или «Конец
истории» Фукуямы. г.
Суть теории Гумилева сводится к следующему:
1) основным действующим лицом истории являются этносы, поскольку они представляют собой наиболее устойчивые и активные человеческие общности, охватывающие всех людей, поскольку нет человека вне этноса, и каждый человек принадлежит только к одному этносу; этнос — система, развивающаяся в историческом времени, имеющая начало и конец; этнос есть сам дискретный процесс этногенеза;
2) универсальный критерий отличия этносов между сббой — стереотип поведения — особый поведенческий язык, который передается по наследству, но не генетически, а, как показал М.Е. Лобашев, через механизм сигнальной наследственности, основанной на условном рефлексе, когда потомство путем подражания перенимает от родителей и сверстников поведенческие стереотипы, являющиеся одновременно адаптивными навыками;
3) системными связями в этносе служат ощущения «своего» и «чужого», а не
сознательные отношения; ощущение реальности стереотипа порождает самосознание и
противопоставление «мы — они»;
4) единство этноса поддерживается геобиохимической энергией биосферы, эффект которой определяется как пассионарность — непреоборимое стремление к достижению какой-либо цели, пусть даже иллюзорной, но для осуществления которой ее носители (пассионарии) готовы пожертвовать как собственной жизнью, так и жизнью своего потомства; психологически пассионарность проявляется как импульс подсознания, противоположный инстинкту самосохранения, как индивидуального, так и видового;
5) в зависимости от соотношения пассионарного импульса (Р) и инстинкта самосохранения (Г) Гумилевым описано три характерных поведенческих типа: пассионарии (Р>Г); гармоничные люди (Р=1); субпассионарии (Р<Г);
6) статистически в этносе преобладают гармоничные особи; доли пассионариев и субпассионариев в процентном отношении незначительны, хно изменение их количеств определяет геобиохимическое состояние этноса как закрытой системы дискретного типа (по классификации А.А. Малиновского);
7) в зависимости от удельного веса пассионарности этнос в своем жизненном цикле (то есть в процессе этногенеза) проходит ряд стадий: фазу подъема пассионарности (скрытую, или инкубационную, и явную), фазу предельной пассионарности (акматическую); фазу надлома (то есть резкого спада пассионарности); инерционную фазу (постепенный спад пассионарности; фазу потери пассионарности (фаза обскурации); мемориальную фазу, когда после некоторой регенерации пассионарности этнос превращается в реликт, являющийся верхним звеном геобиоценоза определенного ландшафта;
8) вспышка этногенеза является результатом пассионарного толчка, то есть определенной органической мутации, которая в свою очередь вызывается либо непосредственно космическим облучением поверхности земли вдоль определенной линии, либо посредством передачи пассионарного признака генетически — благодаря половым контактам пассионариев с менее пассионарными особями; процесс этногенеза характеризуется угасанием энергии живого вещества (пассионарности) из-за сопротивления среды; этот процесс в любой момент может быть прерван внешним вмешательством, особенно в моменты перехода от фазы к фазе, и при этом этнос частью истребляется, частью «рассыпается розно»;
9) этносы имеют сложную структуру, включая в себя субэтносы, консорции и конвиксии, и сами составляют более сложные структуры — суперэтносы, объединяемые общей доминантой; между разными этносами возможны следующие типы связи: симбиоз (добрососедство), ассимиляция (слияние), ксения (добровольное объединение без слияния), химера (объединение без слияния путем подчинения одного этноса другим, чуждым ему по доминанте), война за господство на определенной территории (внутри суперэтноса), война на истребление (при враждебных контактах на суперэтническом уровне);
10) поскольку импульс пассионарности имеет чисто энергетический характер, направленность расходования этой энергии зависит от выбора доминанты — определенной идеи, чаще всего религиозной, которая составляет мироощущение и жизненную программу ее носителей; все мироощущения делятся на жизнеутверждающие (теистические и оптимистичные) и жизнеотрицающие (атеистические и пессимистичные); при этом только первый тип мироощущений может стать основой нормальной жизни этноса, тогда как жизнеотрицающее мироощущение порождает антисистемы, общности людей, для которых ложь является принципом действия и усилия которых направлены на разрушение биосферы в любых ее проявлениях.
Между тем Гумилевская теория в своем становлении и развитии столкнулась с рядом препятствий вне научного характера, что не позволяет принимать ее без критики.
В философии истории, созданной Гумилевым, можно выделить целый ряд сильных и слабых сторон. Начнем с сильных. Теория построена профессиональным историком с учетом огромного исторического и историографического материала, что практически исключило использование в обобщениях недостоверных .сведений и непроверенных фактов. Теория позволяет объяснить чрезвычайно многие «темные места» истории и исторической науки, причем она применима не только к любому хронологическому или географическому отрезку мировой истории, но и к любому «жанру» истории — истории культуры, политической истории, истории климата, этнической истории и т.п. Теория
представляет собой достаточно удачный, что само по себе редкость, синтез различных наук — географии (включая геофизику и климатологию), экологии, психологии, социологии, истории (включая археологию и источниковедение).
Теперь слабые стороны. Теория не нашла своего систематического изложения: отсутствуют строго разработанные дефиниции, нет четкого свода основоположений; она раскрывается либо сумбурно, либо через применение к огромному фактическому материалу, причем в последнем случае иногда весьма противоречиво и идеологизированно (в частности, автор оставляет возможность упрека в антисемитизме, что, видимо, является одной из причин игнорирования его теории многими группами мировой научной общественности). Аргументация в ряде случаев представляется запутанной или случайной; например, главная причина этногенеза усматривается в мутациях, вызванных космическим облучением биосферы, а в подтверждение этого приводится наблюдение, согласно которому ряд вспышек этногенеза произошел примерно в одно и то же время и при этом территориально слагается в одну примерно прямую линию. Между тем сам Гумилев отмечает, что между отмеченными им точками в монотонных ландшафтах, населенных инертными этносами, облучение не привело к этногенным результатам. Эти результаты сказались только на стыках ландшафтов, а сами линии (которые, заметим, можно проводить по историческим картам с достаточной произвольностью) более напоминают геодезические. Стыки ландшафтов при этом чаще всего примерно совпадают с границами между этносами (ибо каждый этнос приспосабливается к определенному ландшафту или группе ландшафтов). Сам же Гумилев отмечает, что именно контакты разных этносов, и особенно суперэтносов, благодаря различию стереотипов поведения и перепадам уровней пассионарности, рождают новые идеи, новые стереотипы поведения и новые этносы. Здесь становится неясным, зачем вводить дополнительную причину этногенеза в виде космического излучения. Кажется, что в этом сказывается только дань наследуемым концепциям — геополитике Савицкого и учению об энергии живого вещества Вернадского. Гипотеза о космическом воздействии на историю человечества, разработанная русскими космистами Вернадским, Циолковским и Чижевским, конечно, очень красива, логична и не может быть исключена, однако, перефразируя Лапласа, следует отметить, что вполне можно обойтись и без этой гипотезы. Гумилев очень часто и почти навязчиво использует выражения «причинно-следственные связи» и «причинно-следственные цепочки». Для него совершенно ясно и не вызывает никаких сомнений, что все должно иметь свои причины, причем причины естественные, природные, и одна и та же причина при одних и тех же условиях порождает одни и те же следствия (крайне важно отметить, что представление об иерархии сущего является для Гумилева столь же непреложной истиной, хотя она еще не вполне доказана наукой). Он с плохо скрываемым презрением отвергает философию в пользу «ясных и точных» естественных наук. Но в этих науках нет достаточного критицизма, чтобы осмыслить само представление о причине и происхождение этого представления.
Кроме того, и это особенно важно с точки зрения философии, Гумилев ставит историю людей в сильную зависимость от истории идей, разделяя последние всего на две группы — жизнеутверждающие (оптимистичные и теистические) и жизнеотрицающие (пессимистичные и атеистические). Тем самым он невероятно упрощает историю религий и, соответственно, обедняет свою собственную теорию. Очевидно, что далеко не все атеистические идеи пессимистичны и не все оптимистичные — жизнеутверждающи. Его заявления о некоем «теистическом буддизме», о православии, отрицающем Ветхий Завет, и о том, что все человеческие жертвоприношения связаны с сатанизмом, более чем сомнительны с точки зрения религиоведения.
Стремление удалить из концепции Гумилева все теоретические конструкции, введенные «сверх необходимости» («бритва» Оккама), порождает критику данной концепции «справа» (то есть идеалистическую критику). Если мы признаем экзистенциальную идею, которая может быть выражена в религии, морали, культуре, праве, идеологии, достаточным условием для стимулирования этногенеза, нам уже будут не нужны гипотезы о пучках космических излучений и соответствующих им линиях пассионарных толчков, о связанных с излучением мутациях в человеческом организме и о
пассионарности как особом органическом свойстве. Остается только последовательность фаз эволюции человеческих общностей, связанная со сменой господствующего общественного императива. Общественный императив, который является центральным компонентом любой экзистенциальной идеи, оказывается не символом, а движущей силой этногенеза; его изменение определяется не возрастанием энтропии, а простой сменой поколений и связанным с ней изменением характера воспитания (а следовательно, и характера усвоения экзистенциальной идеи).
Для сверхнапряжений и совершения «исторических деяний» не нужна никакая дополнительная энергия из космоса. В каждом человеке достаточно энергии для чего угодно, но эта энергия не всегда имеет достаточные стимулы для ее расходования. Уровень растраты жизненной энергии зависит не от ее количества, а от интенсивности стимулирования. Если будет смысл, то тщедушный и слабый станет сильным; если же смысла нет, то и сильный, энергичный человек будет чахнуть в бездействии. Только экзистенциальная идея, которая вдохновляет человека на действия, может служить причиной взрыва активности людей.
Главным достижением теории Гумилева следует считать то, что он на огромном историческом материале выявил однотипную последовательную смену фаз наиболее стабильных человеческих общностей (определяемых им как этнические) — от первоначального объединения людей на основе их общего стремления следовать неким достаточно отвлеченным идеалам до превращения этой общности в нестойкий конгломерат безыдейных эгоистов.
Сам Гумилев не формулировал геополитических выводов на основании своей картины мира. Это сделали его последователи в период ослабления (а потом и отмены) марксистской идеологической цензуры. Такое направление в целом получило название «неоевразийство», которое имеет, в свою очередь, несколько разновидностей. Не все они наследуют идеи Гумилева, но в целом его влияние на эту геополитическую идеологию колоссально.
Первая разновидность неоевразийства (самая основная) представляет собой законченную и многомерную идеологию, которую сформулировали некоторые политические круги национальной оппозиции, противостоящие либеральным реформам в период 1990— 1994 гг. Речь идет о группе интеллектуалов, объединившихся вокруг газеты «День» (позже «Завтра») и журнала «Элементы».
Эта разновидность основывается на идеях Савицкого, Г. Вернадского, кн. Н. Трубецкого, а также идеолога русского национал-большевизма Николая Васильевича Устрялова (1890—1938) — приват-доцента Московского университета (1913—1916), руководителя бюро печати в правительстве Колчака, профессора Харбинского университета (1920—1924). В 1935 г. он вернулся в СССР, был профессором экономогеографии Московского института инженеров транспорта, в 1937 г. арестован и погиб в заключении.
Анализ исторических евразийцев признается в высшей степени актуальным и вполне применимым к настоящей ситуации. Тезис национальной идеократии имперского континентального масштаба противопоставляется одновременно и либеральному западничеству, и узкоэтническому национализму. Россия видится как ось геополитического «Большого пространства», ее этническая миссия однозначно отождествляется со строительством империи.
На социально-политическом уровне это направление однозначно тяготеет к евразийскому социализму, считая либеральную экономику характерным признаком атлантического лагеря. Советский период российской истории рассматривается в сменовеховской перспективе как модернистская форма традиционного русского национального стремления к планетарной экспансии и «евразийскому антиатлантистскому универсализму». Отсюда «прокоммунистические» тенденции этой версии неоевразийства.
Наследие Льва Гумилева принимается, но при этом теория пассионарности сопрягается с учением о «циркуляции элит» итальянского социолога Вильфреда Парето, а религиоведческие взгляды Гумилева корректируются на основании школы европейских традиционалистов (Генон, Эвола и т.д.).
Поможем написать любую работу на аналогичную тему