Нужна помощь в написании работы?

Повесть «Голубая звезда» (1918; история любви мечтателя Христофорова и девушки тургеневского типа) писатель считал «самой полной и выразительной», «завершением целой полосы» и «прощанием с прошлым».

Повесть воссоздает историю любви героя, мечтателя и искателя высшей духовной правды, к девушке, которая напоминает тургеневских героинь. Фоном этой любви становится интеллектуальная и художественная жизнь московской среды, которая в предчувствии приближающихся грозных исторических событий пытается обрести для себя прочные нравственные опоры и духовные ориентиры, однако уже чувствует, что уходит весь ее устоявшийся быт и впереди полоса тяжелых потрясений.

Как прозаик Борис Зайцев (1881– 1972) выдвинулся уже в начале 1900‑х годов. «Я начал с импрессионизма. Именно тогда, когда впервые ощутил новый для себя тип писания: бессюжетный рассказ‑поэму, с тех пор, считаю, и стал писателем» («О себе»). Чувство сострадательности и человечности пронизывает все его произведения о дореволюционной России: «Священник Кронид» (1905), «Душа» (1917), «Улица Св. Николая» (1921), «Белый свет» (1925), «Уединение». Читающей России Зайцев был широко известен. Исследователи дореволюционного творчества Зайцева отмечали, что «его интересует не конкретная видимость вещей, не их внешний облик, а внутренняя сущность и взаимная связь. Содержание творчества Зайцева — человеческая душа как часть космоса… Лиризм является основной чертой его рассказов».

Очень ярко проявилось это в повести «Голубая звезда», созданной в 1918 году. В центре произведения — фигура мягкого, бескорыстного, честного

интеллигента Алексея Петровича Христофорова. Жизнь он понимает как величайшую ценность мира. Поэтому он влюблен не только в человека, а и во весь окружающий мир, и даже «к звездам относится так, как будто они… были его личными знакомыми». В главном герое повести сосредоточены дух и искания русской интеллигенции накануне великих социальных потрясений.

Идейно-художественное своеобразие рассказа Зайцева.

Первый сборник «Рассказы. Книга 1-я» вышел в Санкт-Петербурге в издательстве «Шиповник» (1906; 2-е издание, 1908; 3-е издание, 1909). В прозе ориентировался преимущественно на Чехова, влияние которого особенно ощутимо в сборнике «Рассказы. Книга 2-я» (1909).

Ему в большой мере присуща свойственная молодой литературе склонность к философствованию – к уяснению жизни в свете моральных проблем. Его интересует не конкретная видимость вещей, не их внешний облик, а внутренняя сущность; их отношение к коренным вопросам бытия и их взаимная связь. Отсюда недовольство старыми художественными формами – бытовым реализмом, искание новых, более соответствующих содержанию. Содержание творчества Зайцева – человеческая душа как часть космоса и его отражение. Наиболее подходящими приемами, на первых порах, ему представлялись отчасти так называемый “”импрессионизм”, отчасти символизм, а затем в нем все более и более проявляется тяготение к новому – углубленному и утонченному – реализму. Зайцев – большой субъективист, но его экспансивность не производит впечатления грубой откровенности: напротив, она придает его творчеству отпечаток интимного благородства. Лиризм является основной чертой его рассказов. Среди них нет ни одного, который не был бы типично зайцевским. Вопрос о смысле жизни и связанные с ним мятежные, болезненные настроения отразились в психологии Зайцева весьма сложно. Они столкнулись с его духовной организацией, совсем не склонной к бурям и не страдающей диссонансами, с его душой светлой, по-чеховски мирной и созерцательной, покорно принимающей жизнь. Современность отравила Зайцева своим ядом, но теоретически он остался убежденным и последовательным защитником жизни. Этим объясняется и та двойственность, которая присуща зайцевским героям. Все они – за “”жизнь” и считают, что человеку-”светочу” не дано право тушить себя, пока его не потушат; но жить, устраивать свою жизнь, они не умеют. В них слаб пульс жизни. Герои Зайцева – такие же пассивные созерцатели, как и чеховские хмурые люди; но у них нет присущей интеллигенту оторванности от космоса; они не чувствуют себя среди природы одинокими. В рассказах 3-го сборника: “”Мгла”, “”Тихие зори”, “”Священник Конид”, “”Миф” эта связь человека с миром так сильна, что они кажутся слитыми: человек как будто не выделился из космоса. Космос вообще господствует у Зайцева над индивидуальным началом и заглушает его даже в позднейших рассказах, например, в “”Вечернем часе”. Отстрадавшая, покончившая с личными вопросами героиня говорит: “”Что бы то ни было, я вижу. Я ощущаю даже радость жизни, – она все больше заключается для меня в клочке синего неба, в фиалке, глазах влюбленной девушки, белой пене моря, смехе ребенка…” Современный кризис индивидуализма почти не задел Зайцева: не было к этому склонности в его натуре. К своему художническому оптимизму он пришел не сразу. В ранних рассказах, например, в “”Сестре” и “”Гостье”, герои испытывают тревожное чувство перед вопросами бытия. Полнее и ярче всего оптимизм Зайцева выразился в “”Аграфене”, потому что ему пришлось иметь дела с символами, а не с живыми людьми. В этой повести о человеческой, в частности – женской жизни, по задачам, есть общее с “”Жизнью человека” Андреева , но по настроению они резко различаются. Сопоставление этих двух произведений, в одинаковой степени схематичных, может показать, как далеко разошелся Зайцев с отрицателями жизни в роде Андреева, Ремизова или Арцыбашева . Несмотря на свою отвлеченность, “”Аграфена” с чрезвычайной убедительностью раскрывает проблему жизни. В резиньяции Аграфены, прожившей бурную жизнь, не уклонявшейся ни от радости, ни от страдания, нет ничего искусственного: она кончает полным просветлением и приятелем мира. В красивом рассказе “”Спокойствие” и в большом романе “”Дальний край” оптимизм Зайцева носит несколько половинчатый характер: с одной стороны, герои утверждают, что “”жизнь прекрасна”, и в ней “”бесповоротно побеждает кто-то близкий и родной”, с другой – они так хилы и неустойчивы, что в крайнем случае – “”если очень прихлопнет”, всегда готовы и “”на попятный”. Будучи новатором, Зайцев вместе с тем – одно из тех звеньев, которые связывают литературу прошлого с литературой будущего. Зайцев роднит со старой литературой, прежде всего, его идеализм и прочный моральный фундамент. В его героях очень сильно чувство долга. Они не свободны; они чувствуют себя в мире исполнителями высшей воли. “”Драмы есть, ужасы – да, но живем мы во имя прекрасного…”. “”Жизнь есть жизнь – борьба за свет, культуру, правду. Не себе одному принадлежит человек”. Мысль, выраженная в последних словах, является у Зайцева центральной. Роднит его со старой литературой и яркая в его творчестве русская стихия. В его произведениях все подлинно русское – и природа, и человек. Природа, как у Чехова – типично русский пейзаж: широкая равнина, бесконечная даль, необозримый простор, с обычным преобладанием элегических, матовых красок, располагающих к самосозерцанию, самоуглублению – в духе картин Левитана . Русский человек у Зайцева обозначился не сразу, как и человек вообще; но уже в “”Спокойствии” Константин Андреевич является типичным русским помещиком – скитальцем, потомком лишних людей Тургенева . Герой “”Изгнания” – конкретный русский человек, с налетом толстовства, большими моральными запросами и внутренней готовностью к “”уходу”. Зайцев – один из немногих молодых писателей, избежавший влияния Достоевского . Все литературные влияния распределились в нем равномерно, с некоторым преобладанием толстовского и тургеневского. Ближайшим и, по-видимому, очень любимым учителем Зайцева был Чехов, с которым у него много общего и в натуре, и в таланте. Талант Зайцева не отличается такой законченностью и устойчивостью, как у Чехова, но зато нежнее и тоньше. Зайцев – тоже миниатюрист, но внесший много нового в миниатюру. Он умеет сосредоточить внимание читателя на той именно стороне предмета, которая ему особенно нужна. Лучшие образцы таких волнующих миниатюр помещены в 3 томе. В каждом из очерков: “”Заря”, “”Смерть”, “”Жемчуг”, представлен какой-нибудь жизненный эпизод на широком фоне авторских чувств и мыслей о жизни. В способности подходить к предмету непосредственно и сразу захватывать кроется обаяние зайцевской манеры, которая, несмотря на усиленное тяготение Зайцева к реализму, остается импрессионистско-лирической даже в большом романе “”Дальний край”. Отдельные картины этого романа свежи и поэтичны и вполне могли бы рассматриваться как самостоятельные произведения (например, все итальянские эпизоды).

Поделись с друзьями