Человеческие потребности

Культурная идентичность – одна из важнейших человеческих потребностей

Еще в Античности были предприняты первые попытки перечислить собственно человеческие потребности (Потребность – глубинная человеческая надобность, то, без чего он не может жить.). Мыслители XVIII в. вернулись к этой проблеме и тоже постарались провести регистрацию разнообразных человеческих потребностей. В XIX столетии этой темы касался А. Шопенгауэр, в XX – Э. Фромм.

Американский философ Э. Фромм весьма удачно составил типологию человеческих потребностей, назвав в качестве первой – потребность в общении, в межиндивидуальных узах. Изолированный, искусственно выброшенный из общества человек теряет социальные навыки, – утрачивает культурные стандарты. Без массовой информации вряд ли может в полной мере реализоваться вторая потребность человека, описанная Э. Фроммом, – потребность в творчестве как глубинной интенции человека.

В отличие от пассивного приспособления, присущего животному, люди стремятся преобразовать мир. Творческий акт всегда есть освобождение и преодоление. В нем есть переживание силы. Творчество неотрывно от свободы. Лишь свободный может творить. Лучше всего раскрывает сущность творческого акта искусство, художественное творчество. Всякий творческий художественный акт есть частичное преображение жизни. В творчески художественном отношении к миру приоткрывается иной мир. Однако здесь виден трагизм всякого творчества. Он выражается в несоответствии между замыслом и его воплощением. Великие художники обладают огромной творческой энергией, но она никогда не может быть реализована в их созданиях полностью.

Без внутренней готовности к возвышенному, к романтическому порыву личность не может подняться над повседневной прозой жизни. По мнению Э. Фромма, эта потребность продиктована наличием творческих сил в каждом индивиде, среди которых особое место занимают воображение, эмоциональность. В акте творчества человек соединяет себя с миром, разрывает рамки пассивности своего существования, входит в царство свободы.

Поиск межиндивидуальных связей, реализация творческих возможностей немыслимы без третьей человеческой потребности – потребности в ощущении глубоких корней. Каждый человек стремится осознавать себя звеном в определенной стабильной цепи человеческого рода, возникшей в праистории. Американский ученый определяет такие формы в качестве корневых, психологически прочных связей.

Четвертая потребность человека заключается в стремлении к познанию, к освоению мира. Одно из глубоких влечений личности – желание распознать логику окружающего мира, удовлетворить свое стремление к пониманию смысла универсума. Определенными практическими навыками владеют и животные. Волк знает, как броситься наперерез зайцу и поймать его в строго определенной точке. Однако это «знание» остается частным приобретением. Оно не обогащается другими открытиями, не становится целой системой разнородных представлений.

Пятая из глубинных потребностей человека – стремление к уподоблению, поиск объекта поклонения. Индивид, заброшенный в мир таинственных вещей и явлений, просто не в состоянии самостоятельно осознать назначение и смысл окружающего бытия. Он нуждается в системе ориентации, которая дала бы ему возможность отождествить себя с неким признанным образцом. Вот почему огромную роль в культурологии играет проблема культурной идентичности.

Впервые такого рода механизмы были рассмотрены в психологической концепции З. Фрейда, возникшей на основе психопатологического наблюдения, а затем распространены на «нормальную» духовную жизнь; З. Фрейд рассматривал идентификацию как попытку ребенка (или слабого человека) перенять силу отца, матери (или лидера) и тем самым уменьшить чувство страха перед реальностью.

Современные исследования позволяют значительно расширить представление об этом механизме. Мир человеческих переживаний чрезвычайно сложен. В основе многих эмоциональных состояний, какими являются, например, любовь, нежность, сострадание, сочувствие, ответственность, лежит нечто такое, что неизменно предполагает взгляд не только на самого себя, но и на других. Ведь эти чувства по самому своему определению «открыты», «направлены» на иной объект. Следовательно, глубинная потребность человека состоит в том, чтобы постоянно видеть перед собой какие-то персонифицированные образцы.

Разумеется, человек прежде всего ищет их в ближайшем окружении. Но оно так знакомо и подчас однообразно. Иное дело – экран. Здесь творится необычный, иногда эксцентричный образ, в котором зримо воплощаются мои собственные представления о естественности, нежности, глубине чувства. Обратимся, например, к образу купринской колдуньи, созданному киноактрисой Мариной Влади (1955). Широкоскулая девушка, с прозрачными глазами, она покорила сердца миллионов людей. Образ так убедительно символизировал возвращение к естественности: вот она, босоногая, с распущенными по плечам белокурыми волосами, настоящее дитя природы...

Человек стремится познать самого себя. Все его попытки найти в себе специфически человеческое свойство или дать себе характеристику отражают в конечном счете действие механизма идентизации. Но это чувство – весьма редкий феномен. Оно – удел избранных. Пожалуй, лишь чисто теоретически можно представить себе такую личность, которая проникла в ядро собственной субъективности, постигла себя, создала внутренне устойчивый образ своей индивидуальности.

Гораздо чаще человек – существо мятущееся, постоянно меняющее собственные представления о себе. Индивид живет в мире напряженных и противоречивых мотивов, стремлений и ожиданий. Ему постоянно нужна опора. Он все время пытается соотносить свое поведение с персонифицированным образом. Девочки играют в дочки-матери – это непреходящий, постоянно воспроизводимый ритуал игры. Идеал многих юношей персонифицировался в Джоне Ленноне – пусть зыбкая, но мода. Государственный чиновник стремится уподобиться вышестоящему. Кавалькады рокеров... Неформалы со своими эмблемами... Люди пытаются выразить себя опосредованно, через систему ритуалов, стереотипов, готовых образцов.

Эта потребность отыскать и сотворить себе кумира, конечно же, сформировалась не сегодня. Брижит Бардо – идеал французской молодежи 50-х годов. А что, собственно, в ней особенного? «Конский хвост», сильно подведенные глаза с накладными ресницами, крупный, чуть капризный рот. Но разве дело в деталях? Кинозвезда, неизменная героиня многих (неравнозначных в художественном отношении) фильмов, инфантильная, притягательная, золотоволосая девушка. Этот кинообраз приобрел символический характер, Брижит Бардо рисовали во фригийском колпаке – эмблеме Франции. В журналах мод появились манекенщицы, копирующие ее позы, прическу. Грим «под Брижит Бардо» пользовался огромным успехом.

Или еще один образ из того же десятилетия. Мерилин – платиновая блондинка, секс-символ Голливуда. Тут уже и трагическая судьба, которая придавала особый оттенок ее красоте, не только подражание героине, но и размышление о человеческом долготерпении и страдании, что таятся под маской очаровательной соблазнительницы.

Вполне понятно, что в основе персонификации лежит не только внешний облик, но и психологический тип личности. Например, В. Маканин открыл тип «барачного» человека, живущего между городом и деревней, принявшего невзыскательность быта за норму жизни, скученность и постоянные битвы с соседями – за норму человеческих отношений. Или, скажем, тип разочарованного романтика 60-х годов («Один и одна»). А образ барда, рожденный песенной лирикой ушедших десятилетий? Тип «тургеневской девушки», долго служивший точкой отсчета для женских образов, созданных русской литературой…

Как-то в одной из детских радиопередач прозвучала фраза про эвенкийских мальчиков. Она мгновенно «соткала» в сознании ребят некий экзотический образ. Казалось бы, что тут феноменального? В стране есть и другие дети – буряты, казахи, удмурты. Но про других, как оказалось, нам пока не интересно. А вот эвенкийский мальчик – это нечто удивительное. Со всех концов страны пошли письма на радио. Ребята писали эвенкийскому мальчику. Редакция целый год поддерживала переписку. Сколько новых тем появилось! А ведь об этом никто и не помышлял.

Но вот вопрос: почему образ не похож на своего прототипа? Как происходит процесс отчуждения сущности от явленного на экране? Отчего один конкретный человек на экране вдруг вызывает массовое возбуждение, а другой – нет? В 1943 г., например, американская радиозвезда Кэт Смит обратилась к слушателям с призывом приобретать военные облигации и добилась невероятного успеха. Миллионы женщин мгновенно отождествили себя с образом, который диктовался звучащим из приемника голосом и одновременно вырастал из внутреннего мира радиослушательницы.

Богатую актрису, не имеющую семьи, сочли за скромную и бережливую хозяйку, за мать, встревоженную опасностью, которая угрожает ее детям. Так что же, создатели передачи сознательно стремились к такой мистификации? Ничего подобного. Она возникла стихийно, в результате коллективного заблуждения слушателей. Случай с Кэт Смит, с ее радиомарафоном может до конца объяснить лишь ситуация, сложившаяся в США в канун военного кризиса, когда миллионы людей в смятении искали спасения в символах семьи, дома, прочного домашнего очага.

Между отвлеченными вопросами философской антропологии, странностями человеческой природы и загадками восприятия можно проследить определенную связь. Почему, скажем, люди так настойчиво приписывают всему персонифицированный облик? Почему наделяют все человеческими качествами? Ответим в общем виде – сознание человека антропоморфно. Процесс познания человека с самого начала «отягощен» его способностью оценивать реальность по уже сложившимся лекалам, соотнесенным с его миром. Так происходит, например, бессознательное «очеловечивание» космоса.

В принципе человек, конечно, может понять, что в его психике, в его сознании есть некая инерция, врожденный импульс. Он может даже поставить задачу – преодолеть антропоморфизм. Примерно так и ставил проблему английский философ Ф. Бэкон. Он предвосхитил многие проблемы, которые позже четко выявились при изучении массовых идеологических процессов. Широкая картина внутренних коллизий сознания, нарисованная английским мыслителем, в той или иной степени затрагивает целый комплекс психологических и даже социологических проблем познания и общения. Отмечая огромные возможности разума, Ф. Бэкон первым в западноевропейской философии обратил внимание на трудности общения, на противоречивую работу сознания, на его способность следовать ложным схемам, заблуждаться.

Ф. Бэкон обнаружил некоторые «идолы» сознания – такие его особенности, которые мешают аналитической работе ума. Один из «идолов» – склонность человека оценивать все по меркам человеческого. «Идолы и ложные понятия, которые уже пленили человеческий разум и глубоко в нем укоренились, – писал он, – так владеют умом людей, что затрудняют вход истине, но если даже вход ей будет дозволен и предоставлен, они сперва преградят путь при самом обновлении наук и будут ей препятствовать, если только люди, предостереженные, не вооружатся против них, насколько возможно».

Да, человек способен сознавать, что ум его отягощен предрассудками. Сознание его все-таки антропоморфно. Природа, космос, действительность осмысливаются через определенную установку – помещение человека в центр мироздания. Все явления мира воспринимаются с точки зрения опыта и ценностей человека. Эти стандарты мышления обнаруживаются в спекулятивно-философских моделях Античности, в метафизических системах Средневековья, в некоторых современных учениях. Человек постоянно отождествляет себя с группой, этносом, нацией, расой, человечеством. Вот почему возникает проблема парадоксов культурной идентичности.

Связь культурной идентификации и этноцентризма

Известно, что в мире существует более 2000 языков, и все они чем-то непременно отличаются друг от друга. Культурная идентификация – самоощущение человека внутри конкретной культуры. Культурная самоидентичность – осознание внутреннего ценностного ядра своей культуры. Расовые, этнические, религиозные и иные формы дискриминации в конечном счете коренятся в эволюционной потребности индивида в определенных формах групповой идентификации. Группы, которые сумели добиться какой-то сплоченности, возможно, выжили лучше, чем те, которые не сумели ее добиться. Все общества обладают тем, что американский футуролог Э. Тоффлер назвал «психосферой», которая охватывает их идеи, начиная от общности и идентичности. Таким образом, идеи «принадлежности», или «общности» и акт идентификации с другими оказываются одной из фундаментальных скреп всех человеческих систем.

Индивидуальная и групповая культурная идентичность изменялась в соответствии с историческими волнами парадигмальных преобразований. Например, в течение десяти тысяч лет господства на планете сельского хозяйства индивиды чрезвычайно прочно идентифицировались с семьей, кланом, деревней, другими группировками, которые при этом захватывали индивида при появлении на свет. Индивид рождался уже как член семьи и расовой группы. Он всю жизнь проживал в деревне, в которой родился. Религия задавалась ему родителями и местным сообществом. Таким образом, базисные индивидуальные и групповые культурные привязанности определялись при рождении. Групповая идентичность обычно оставалась постоянной на протяжении всей жизни человека.

После промышленной революции глубинная человеческая потребность в культурной идентификации сохранилась, но ее индивидуальная и групповая природа заметно изменилась. Отныне индивида поощряли за то, что он идентифицировался с нацией вместо деревни. Классовое сознание служило еще одной формой идентификации и системы культурных предпочтений. Разделение породило совершенно новые культурные группировки. Сформировался новый слой идентичности. Хотя многие из прежних форм идентификации сохранились, они были интегрированы с новым слоем того, что можно назвать идентифицирующими признаками. Некоторые из прежних идентификаций утратили свою эмоциональную силу, в то время как новые ее приобрели.

Промышленная революция ослабила семейные формы культурной идентификации, это выразилось, скажем, в том, что забота о престарелых была снята с детей и возложена на государство. Национальные привязанности стали сильнее, а местные связи – слабее. Но и в этом случае господствующие идентификации, кроме профессиональных связей, по-прежнему фиксировались или в значительной степени предопределялись уже при рождении.

В современную эпоху характер культурной идентификации также меняется. При переходе к более гетерогенному, более дифференцированному обществу нам следует ожидать гораздо большего разнообразия идентификаций и группировок. Во всех высокотехнологических странах политическая жизнь все больше сегментируется, потребительский рынок отражает все более разнообразные индивидуальные и групповые потребности. Все большее число субкультур отпадает от господствующих ценностей общества. Те же самые центробежные процессы действуют внутри самих меньшинств.

Что касается расовых, этнических и религиозных подгрупп в каждом обществе, то они сегментируются на меньшие, более разнообразные мини-группы. Уже просто неверно считать чернокожих американцев гомогенной группой или включать в одну группу всех выходцев из Латинской Америки. Если говорить по существу, то меняется само понятие, конституирующее политически значимые меньшинства. Различия, которые раньше считались незначительными, приобретают культурное и политическое значение.

Не случайно мы становимся свидетелями агрессивной самоорганизации со стороны таких групп людей, как престарелые, страдающие физическими недостатками, гомосексуалы, ветераны войны, которые считают, что общество несправедливо обходится с ними. Возникают новые идентификационные группы, и этот бурный социальный процесс получит решающее ускорение благодаря демассифицированным средствам массовой информации – специально адресованным публикациям, кабельному телевидению, спутникам связи, видеокассетам и т.п.

Кроме того, индивид оказывается все менее связан контекстом своего рождения и получает больше возможностей выбора в самоопределении. Конечно, мы по-прежнему рождаемся как члены семей и расовых групп, однако очевидно, что с нарастанием современных цивилизационных преобразований многие люди приобретут большую возможность в выборе культурной идентичности в соответствии с усилением индивидуальности и гетерогенности в новой социальной структуре. Заметно ускоряются и темпы социальных и культурных изменений, так что идентификации, которые выбираются, становятся все более кратковременными. Новые формы самоотождествления накладываются на прежние, возможно, более глубоко укорененные, слои расовой и этнической идентичности.

Этническое сознание предполагает идентификацию индивида с историческим прошлым данной группы и акцентирует идею «корней». Миросозерцание этнической группы вырабатывается с помощью символов общего прошлого – мифов, легенд, святынь, эмблем. Эта культурно-историческая преемственность в жизни этноса – величина динамическая и переменная. Так, американские ирландцы представляют собой более поздний, своеобразный вариант ирландского этноса, сформировавшийся в особых экономических и политических условиях. Этот этнос обладает некоторыми собственными символами и историческими воспоминаниями, что отнюдь не колеблет этнического единства ирландцев по обе стороны океана.

Идея этноса включает представление о социокультурной групповой специфике, а также о физических и квазифизических отличительных признаках. Причем сознание «особенности», «непохожести» на других разделяется самими представителями данного этноса, а не только фиксируется посторонним взглядом. Этнос – категория соотносительная, лишенная смысла вне полиэтнической системы отношений. К примеру, понятие «датский этнос» наполняется конкретным социальным содержанием лишь в том случае, если рассматривать Западную Европу как некую единую систему, а Данию – как ее составную часть. Англичане представляют собой один из этносов Великобритании (этническое большинство) постольку, поскольку, наряду с ними, существуют шотландская, уэльская и ирландская этнические группы (меньшинства).

В этом смысле любую этническую культуру, независимо от ее масштабов и удельного веса, следует мыслить как субкультуру в рамках плюралистической культуры данного общества. Этнос необязательно характеризуется единством территорий или кровным родством. Этнические группы крупнее кровнородственных и соседских групп, они более разбросаны и разветвлены. Народы диаспоры, подвергшиеся превратностям рассеяния, миграций, коллективного изгнания, сохраняют ярко выраженную этническую определенность даже в случае отсутствия исходной или новообразованной территориальной базы.

Этнические категории обладают символической, эмблематической, знаковой природой как для сознания самих членов этнической группы, так и для посторонних. Поэтому символические аспекты территориальной и языковой общности подчас оказываются существеннее реальных; например, Иерусалим как символ исторической родины евреев или мечта черных мусульман о создании собственной страны на землях Миссисипи или Алабамы.

Единство этноса опирается на целостность этнической структуры, на функционирование этнического «субобщества», общины. Этническая структура – это арена наглядного проявления и воплощения этнической культуры и текущей жизни. Ежедневный труд, соседские отношения, совместная религиозная практика, политическая активность, экономическое поведение, досуг и развлечения – все это может быть в той или иной степени формой культурной идентификации.

Американскому социологу Г. Абрамсону принадлежит типология персонификаций, воплощающих в себе формы культурной идентификации.

Тип «традиционалиста». Это лица, разделяющие ценности данной культуры и интегрированные в соответствующую структуру. Автор подчеркивает новаторский дух этнических традиционалистов – представителей культурных меньшинств, компенсирующих творческими начинаниями маргинальность и неустойчивость своего общественного положения. Шотландцы в Британской империи, евреи в христианском мире, армянские и греческие купцы в диаспоре, китайцы Юго-Восточной Азии нередко оказываются инициаторами нововведений.

Тип «пришельца»-неофита. К этому типу относятся люди, которые включены в структурную систему этнических связей, но не имеют наследственных корней в соответствующей этнической культуре – она не составляет их внутреннего духовного достояния, не интериоризована ими. Ранняя идентификация «пришельца» протекала за пределами культурной общности, к которой он примкнул. Он ощущает себя на пороге совершенно нового культурного опыта. Отсюда чувство неуверенности и маргинальности, более острое, нежели маргинальность «традиционалиста», который одиночество среди иноплеменников компенсирует взаимопониманием с соплеменниками. Врастая в чужую структуру, человек предварительно или одновременно вживается в ее культурные ценности и символы.

Тип «изгнанника». Противоположен «пришельцу»-неофиту. Речь идет об утрате первичных социальных связей с соплеменниками при сохранении этноса и символических традиций родной культуры. Духовный опыт изгнанника – это прежде всего опыт изоляции и одиночества. Житейские типы «изгнанника» встречаются на разных уровнях социально-классовой системы: китаец-прачка или владелец ресторана, иностранный чернорабочий, еврей при дворе немецкого князька в XVII—XVIII вв.

Тип «евнуха». Это лица, лишенные памяти о каком-либо культурном прошлом, не обремененные никаким традиционно-символическим наследием и в повседневной жизни не «вросшие» в какую-либо социокультурную среду. В отечественной литературе такой тип именуется, по Ч. Айтматову, как «манкурт», т.е. человек, лишенный корней. «Евнух» – тип, противоположный «традиционалисту». Классическим его образцом можно считать евнуха при дворе восточного деспота. Евнух в гареме, янычар в войске, телохранитель-кавас в иностранном посольстве, христианин-вероотступник, ставший визирем при стамбульском дворе, – таковы формы утраты прежней культурной идентичности в эпоху оттоманского владычества.

Можно ли считать маргинальность специфическим способом проявления культурной идентичности?

В современную культурологию входит еще одно понятие, служащее оппозицией нормальной, культурной идентичности, – «маргиналы». Это слово появилось во Франции как имя существительное в 1972 г. Маргиналами стали называть тех, кто сам отвергает общество либо оказывается отвергнутым им. Маргинальность – это не состояние автономии, а результат конфликта с общественными нормами, выражение специфических отношений с существующим общественным строем. Маргинальность не возникает вне резкого реального или вымышленного столкновения с окружающим миром.

По мнению французского социолога А. Фаржа, уход в маргинальность предполагает два совершенно различных пути:

– либо разрыв всех традиционных связей и создание собственного, совершенно иного мира;

– либо постепенное вытеснение (или насильственный выброс) за пределы законности.

В любом варианте, будь то результат «свободного» выбора или следствие процесса деклассирования, который провоцируется напуганным обществом, маргинал обозначает не изнанку мира, а как бы его омуты, теневые стороны. Общество выставляет отверженных напоказ, чтобы подкрепить свой собственный мир – тот, который считается «нормальным» и светлым.

Современная демократия ориентируется на растворение социокультурных групп в обезличенном «массовом» обществе, не на индивидуальную и групповую идентичность людей, а на общество как многоединство. Эта концепция, по мнению Е.Б. Рашковского, исходит из принципа единства человеческой природы в живом многообразии ее конкретных проявлений. Принцип соблюдения человеческого достоинства людей различных культурных ориентаций и убеждений – вот краеугольный камень современного демократического, плюралистического и правового общежития.

Несмотря на то, что словарь нового мышления подготовлен всего несколько лет назад, можно констатировать, что трактовка понятия уже во многом устарела. Говоря о маргиналах, мы имеем в виду сегодня не только аутсайдеров общества, которые могут взять на вооружение тоталитаристские и человеконенавистнические идеологии. Проблема не только в том, чтобы обезопасить общество от маргинальных групп. Маргинальность вообще становится универсальным феноменом. Многие люди оказываются как бы между культурными обозначениями. В мире немало людей, которых называют полукровками. Многие не могут четко идентифицировать себя ни с одной культурой. Они оказываются между, допустим, традиционной и современной культурами, между различными вероисповеданиями и т.д.

Современное общество плюралистично. Поэтому каждый человек вынужденно взаимодействует с различными эталонными культурными системами. Он включен в различные социальные миры. Это и порождает маргинальность, поскольку каждый из миров предъявляет человеку специфические и противоречащие друг другу требования.

Причины современного всплеска национальной идентификации

Господствовавшая в предшествовавшие столетия универсализирующая тенденция развития культуры в XX в. сменилась бурным ростом национального и расового самосознания. Не удивительно, что в начале века многим исследователям казалось, будто национальные различия стираются. Но не будем торопиться с выводами.

В связи с этой ситуацией появляется ряд вопросов. Насколько сейчас возможна национальная идентификация и каковы границы? Какие существуют современные формы мессианизма? Что явится альтернативой современному национализму? Обсуждение сегодня этих вопросов стимулирует интерес к культурологии. Многие актуальные проблемы осмысливаются в специфических культурологических терминах.

Национализм – идеология культурного верховенства той или иной нации. В русской философии этой теме уделяли немалое внимание многие мыслители, в частности, Н.А. Бердяев. В жизни каждой нации, по его мнению, есть периоды расцвета и увядания, времена высшего напряжения духовных сил и отрезки истории, когда обнаруживается слабость конкретных наций. Поэтому в мозаике культур рождается определенная иерархия. Нация, следовательно, – не абстрактно-социологическая, а историческая категория. Она является порождением своеобразной исторической действительности. Бытие нации не определяется и не исчерпывается ни расой, ни языком, ни религией, ни территорией, ни государственным суверенитетом, хотя все эти признаки важны для обнаружения национального бытия.

Н.А. Бердяев определяет нацию как единство исторической судьбы. Выявление этой тотальности и есть национальное сознание. Раса, в отличие от нации, – фактор природно-биологический, а не исторический, однако проявляющий себя в исторических общностях. Образование исторической национальности есть борьба с изначальной хаотической тьмой, выделение лика, образа из безликой природы. С этой точки зрения, в истории философии критикуется исключительно антропологическая, расовая философия истории (Гобино, Чемберлен и др.).

Историческую действительность Н.А. Бердяев рассматривает как огромную иерархическую ступень космической жизни. Раса как космическое начало действует концентрированно в национальности как в космической сущности. Историческая национальность – вечное достижение космического бытия. «Нация не есть эмпирическое явление того или иного отрывка исторического времени. Нация – это мистический организм, мистическая личность, ноумен, а не феномен исторического процесса. Нация не есть живущее поколение, но есть и сумма всех поколений, она – нечто изначальное, вечно живой субъект исторического процесса, в ней живут и прерывают все прошлые поколения не менее, чем поколения современные. Нация имеет онтологическое ядро. Национальное бытие побеждает время».

Национальные идеи – воистину движущая сила народа на его пути к вершинам цивилизации. Однако национальная ценность может, как и все ценности, извращаться и претендовать на верховное и абсолютное значение. Тогда национализм, эгоцентрический и ненавидящий все национальности, кроме своей, стремится подчинить себе все ценности. Национальность как положительная ценность иерархически входит в конкретное единство человечества, обнимающее все многообразие национальностей.

Когда национал-патриот, как отмечает американский теолог Р. Нибур, говорит: «Я рожден, чтобы умереть за мою страну», – он обнаруживает своими словами то двойственное отношение, которое называется верой. Жизнь нации является для него той действительностью, в свете которой его собственная жизнь становится чем-то стоящим. Он доверяет ей, прежде всего, может быть, в том смысле, что живет с оглядкой на нее как на продолжающуюся реальность, из которой он вышел сам и с продолжающейся культурной жизнью которой должны слиться его собственная деятельность и само существо.

Нация является высшим ценностным центром, с которым соотносит себя националист, поэтому он не поднимает вопроса насчет ее благости к нему самому. Здесь отсутствует Гоббсово положение о национальном правительстве, которое в контексте такой веры и определяет, что справедливо, а что несправедливо. Даже личные враги национал-патриота будут обладать определенной ценностью, поскольку они являются гражданами нации. Культурные ценности – картины, скульптуры, поэзия, музыка – будут цениться в качестве творений нации, олицетворений ее духа, экономические достижения и ценности – в виде выражений взлета всего сообщества. Вера в нацию является, стало быть, доверием к ней в роли ценностного центра или источника ценностей.

В истории человеческой культуры прослеживаются две тенденции – к универсализму и к индивидуализации. Национальность как ступень индивидуализации в жизни общества есть сложное историческое образование. Самоутверждение в нации может принимать формы национализма, т.е. замкнутости, исключительности, вражды к другим национальностям. Национализм идолопоклоннически превращает нацию в верховную и абсолютную ценность, которой подчиняется вся жизнь. Народ заменяет Бога. Национализм не согласуется с христианским универсализмом и откровением о том, что нет ни эллина, ни иудея, и что всякий человек имеет безусловную ценность.

Национализм все превращает в орудие национальной мощи, национального своеобразия и процветания. «Религия», «церковь» для национализма являются исключительно национально-историческими категориями. Национализм последовательно ведет к многобожию, к языческому партикуляризму. Он был чужд христианскому универсализму Средневековья, ибо был порождением новой истории, утратившей чувство единства и движущейся в направлении партикуляризма. В частности, французский национализм происходит от Французской революции, от идеи верховенства нации.

Культура всегда имеет национальный характер и национальные корни. Национальность есть культурно-исторический факт. Национализм – это отношение к факту, превращение этого естественного факта в идола. Национализм – эмоциональный феномен, и никакие интеллектуальные аргументы в споре с национализмом не имеют силы. Он связан не только с любовью к своему, но и с ненавистью к чужому, к другим народам. Национализм проповедует замкнутость, изоляцию, закрытость для других народов и культур, самодовольство, партикуляризм или экспансию за счет других народов, завоевание, подчинение себе, империалистическую волю. Национализм глубоко противоречит персоналистической этике, отрицает верховную ценность человеческой личности. Внутренний мир человека совершенно подавлен социальным или национальным коллективизмом.