Джонатан Свифт (1667— 1745) родился и получил образование в Ирландии. Напряженная политическая обстановка в Дублине заставила Свифта уехать из Ирландии в Англию. Там Свифт принял сан англиканского священника и получил приход в Ирландии (прежде успев поработать секретарем). Сначала был поклонником вигов, но когда понял, что их политика не на благо Англиканской церкви (помним, Свифт был священником), и к власти пришли тори (1710), перемахнул на их сторону.
Первый период его творчества открывается произведением, ставшим шедевром английской литературы, — «Сказкой бочки» (1704 г.).
Публицистической деятельности Свифта в защиту Ирландии (вспоминаем памфлеты, которые читали в прошлом году под чутким руководством Мадам Шелястиной: «Письма суконщика», «Скромное предложение») сопутствовал творческий подъем, результатом чего было создание «Путешествий Гулливера» (1721 —1725), опубликованных в Лондоне в 1726 г. «Путешествия Гулливера» — самое значительное произведение Свифта. Это одна из величайших сатирических книг в мировой литературе. Писатель изложил в ней горькие выводы своей деятельной жизни, на протяжении которой он отдал много сил тому, чтобы в его стране было больше человечности и справедливости.
Основная тема «Путешествий» - изменчивость внешнего облика мира природы и человека, представленная фантастической и сказочной средой, в которую попадает Гулливер во время своих странствий. Меняющийся облик фантастических стран подчеркивает неизменность внутренней сути нравов и обычаев, которая выражена одним и тем же кругом осмеиваемых пороков. Вводя сказочные и фантастические мотивы повествования, Свифт не ограничивается их собственной художественной функцией, но расширяет ее значимость за счет пародии, на основе которой строится сатирический гротеск. Текст «Путешествий» пронизан аллюзиями, реминисценциями, намеками, скрытыми и явными цитатами.
Двойная художественная функция фантастики — занимательность и гротескная пародия — разрабатывается Свифтом в русле античной и гуманистической традиции посредством сюжетных параллелей, которые составляют особый пласт источников «Путешествий». В соответствии с этой традицией мотивы группируются вокруг схемы вымышленного путешествия. Данная схема опирается на английскую прозу XVII в., в которой широко представлены повествования путешественников эпохи великих географических открытий. Из описаний морских путешествий XVII в. Свифт заимствовал приключенческий колорит, придавший фантастике иллюзию зримой реальности. Эта иллюзия увеличивается еще и благодаря тому, что во внешнем облике между лилипутами и великанами, с одной стороны, и самим Гулливером и его миром — с другой, существует точное соотношение величин. Количественные соотношения поддерживаются качественными различиями, которые устанавливает Свифт между умственным и нравственным уровнем Гулливера, его сознанием и, соответственно, сознанием лилипутов, бробдингнежцев, еху и гуигнгнмов. Угол зрения, под которым Гулливер видит очередную страну своих странствий, заранее точно установлен: он определяется тем, насколько ее обитатели выше или ниже Гулливера в умственном и нравственном отношении. Иллюзия правдоподобия, окутывающая гротескный мир «Путешествий», с одной стороны, приближает его к читателю, с другой — маскирует памфлетную основу произведения. Иллюзия правдоподобия служит камуфляжем иронии автора, незаметно надевающего на Гулливера маски, зависящие от задач сатиры. Однако правдоподобие всегда остается лишь иллюзией. Сказочная фабула в сочетании с правдоподобным приключенческим колоритом морского путешествия составляет конструктивную основу «Путешествий». Сюда включен и автобиографический элемент — семейные рассказы и собственные впечатления Свифта о необычном приключении его раннего детства (в годовалом возрасте он был тайком увезен своей няней из Ирландии в Англию и прожил там почти три года). Это — поверхностный пласт повествования, позволивший «Путешествиям» с самых первых публикаций стать настольной книгой для детского чтения. Однако сюжетные линии фабулы, являясь иносказанием обобщенной сатиры, объединяют множество смысловых элементов, рассчитанных исключительно на взрослого читателя, — намеков, каламбуров, пародий и т. п., — в единую композицию, представляющую смех Свифта в самом широком диапазоне — от шутки до «сурового негодования».
Предметом сатирического изображения в «Путешествиях» является история. Свифт приобщает к ней читателя на примере современной ему Англии. I и III части изобилуют намеками, и сатира в них носит более конкретный характер, чем в двух других частях. В «Путешествии в Лилипутию» намеки вплетены в развитие действия. Историческая аллюзия у Свифта не отличается хронологической последовательностью, она может относиться к отдельному лицу и указывать на мелкие биографические подробности, не исключая сатирического обобщения, может подразумевать точную дату или охватывать целый период, быть однозначной или многозначной (например, во II части описание прошлых смут в Бробдингнеге подразумевает социальные потрясения XVII в.; в III части, распадающейся на отдельные эпизоды, мишенью сатиры служат не только пороки английской политической жизни, но и непомерно честолюбивые (с т.з. Свифта) претензии экспериментально-математического естествознания). В канву фантастического повествования этой части вплетены и намеки на злобу дня, и многоплановая аллегория о летучем острове, парящем над разоренной страной с опустошенными фермерскими угодьями (иносказательное изображение английского колониального управления Ирландией и других аспектов соц. жизни Англии в эпоху Свифта).
В гротескно-сатирическом описании всех трех стран, которые посещает Гулливер перед своим заключительным путешествием, содержится контрастирующий момент — мотив утопии, идеального общественного устройства (является способом выражения положительных взглядов Свифта; как авторская идея в чистом виде, он с трудом поддается вычленению, ибо на него всегда падает отсвет гротеска). Мотив утопии выражен как идеализация предков. Он придает повествованию Гулливера особый ракурс, при котором история предстает перед читателем как смена деградирующих поколений, а время повернуто вспять. Этот ракурс снят в последнем путешествии, где мотив утопии выдвинут на передний план повествования, а развитие общества представлено идущим по восходящей линии. Его крайние точки воплощены в гуигнгнмах и еху. Гуигнгнмы вознесены на вершину интеллектуальной, нравственной и государственной культуры, еху низринуты в пропасть полной деградации. Но такое положение не представлено неизменным от природы. Общественное устройство гуигнгнмов покоится на принципах разума, и в своей сатире Свифт пользуется описанием этого устройства как противовесом картине европейского общества XVII в. -> расширяется диапазон его сатиры. Страна гуигнгнмов - идеал Гулливера, но не Свифта. Жестокостей гуигнгнмов по отношению к еху Гулливер не замечает, но это видит Свифт: гуигнгнмы хотели «стереть еху с лица земли» лишь за то что «не будь за еху постоянного надзора, они тайком сосали бы молоко у коров, принадлежащих гуигнгнмам, убивали бы и пожирали их кошек, вытаптывали их овес и траву». Ироническое отношение автора к Гулливеру, впавшему в экстатический энтузиазм под воздействием интеллекта гуигнгнмов, проявляется в комическом подражании Гулливера лошадям, его странном поведении во время обратного путешествия в Англию и тяге к конюшне при возвращении домой — подобного рода комические воздействия среды Гулливер испытывал и после возвращений из предыдущих своих путешествий, — и в том, что в идеальном для Гулливера мире гуигнгнмов Свифт наметил контуры самого тиранического рабства.
Протест против отсутствия свободы - сквозная и ведущая тема «Путешествий». Очарованный интеллектом гуигнгнмов, Гулливер чувствует лишь отвращение к существам, подобным себе, которых он видит «привязанными за шею к бревну», и преспокойно использует «силки, сделанные из волос еху». Так Свифт подвергает испытанию смехом рационализм просветителей (тори) и там, где они усматривали неограниченную перспективу для развития личности, видит возможности ее вырождения. Определению человека как «разумного существа» Свифт противопоставил свое собственное, утверждавшее, что человек – существо, способное мыслить, но не всегда пользующееся этой способностью.
За этим противопоставлением стояло другое: торийские оппоненты Свифта считали совершенство разума привилегией узкосословной культурной элиты и скептически относились к его попыткам «наставлять дублинских граждан», которых они рассматривали как «толпу», «уродливого зверя, движимого страстями, но не обладающего разумом»; Свифт же, настаивая на пропагандистской пользе своих ирландских памфлетов, полагал, что человеческий разум весьма слаб и несовершенен, но им обладают все люди, и каждому дано право выбирать между добром и злом.
Последнее десятилетие творческой деятельности Свифта, последовавшее за опубликованием «Путешествий» (1726—1737), отмечено чрезвычайной активностью.
Свифт умер 19 октября 1745 г. в Дублине.
Меннипея - свое название жанр получил от имени философа III века до н.э. Мениппа, придавшего ему классическую форму, но самый термин как обозначение определенного жанра был впервые введен римским ученым I века до н.э. Варроном, который назвал свои сатиры «saturae menippeae». Но самый жанр возник раньше: первый представитель - Антисфен, ученик Сократа и один из авторов «сократических диалогов».
Кратко 14 признаков мениппеи и примеры из текста:
1. Увеличивается удельный вес смехового элемента. А еще – это самое главное – смех тут уничтожающий. Сравниваем преисподнюю у Рабле и Свифта (вызывание духов на острове колдунов) – у Р. это как бы мир наизнанку, карнавальный мир, а С. просто показывает людей, которые уничтожали тиранов и клеймит правящую элиту Англии.
2. Исключительная свобода сюжетного и философского вымысла.
3. Исключительные ситуации для провоцирования и испытания философской идеи (а не героя!). Содержание мениппеи - приключения идеи или правды в мире: и на земле, и в преисподней, и на Олимпе. Идея тут – просветительская концепция исторического прогресса и естественного человека. У него все не как у всех: если у всех история движется вперед, миф о золотом веке в прошлом – ложь (ко «всем», правда, не относится – Руссо), у С. наоборот. Лапута – вот что ждет человечество в будущем. Это технократическая антиутопия. Естественный человек – здесь полемика с Дефо. Если у Д. чел. вне общества проявляет все свои творческие способности, то у С. наоборот (см. еху). Вообще-то образ еху «мерцает» - это и дикие люди, и люди вообще.
4. Крайне грубый натурализм. Вспомните, как тушили пожар в покоях королевы, нищие в стране великанов. Если Рабле опять-таки надо всем этим смеялся, то С. отнюдь. Он вообще ненавидит людей и их тела в частности, посему они вызывают у него только отвращение.
5. Смелость вымысла и фантастичность сочетаются с исключительным философским универсализмом и предельной миросозерцательностью. У Свифта описан весь человек: от функционирования организма до описания социальных институтов.
6. В связи с философским универсализмом в меннипеи появляется трехпланное построение действия и перенос с Земли на небо и в преисподнюю. У Свифта земля понятно где, небо – Лапута, преисподняя – на острове колдунов.
7. Наблюдение с какой-н. необычной т.з., при которой меняются масштабы наблюдений явлений жизни. Особый тип экспериментирующей фантастики.
8. Безумия всякого рода. Например, Гулливер после того, как возвращается из своих странствий и начинает о них рассказывать, всем кажется ненормальным.
9. Сцены скандалов, эксцентричного поведения, неуместных речей и выступлений.
10. Резкие контрасты и оксюморонные сочетания.
11. Элементы социальной утопии. Страна гуингнмов вообще – утопия, а если ее рассматривать детально – пародия на утопию.
12. Широкое использование вставных жанров. Обращение издателя к читателю, письмо к Ричарду Симпсону.
13. Многостильность и многотонность мениппеи.
14. Злободневная публицистичность. Но в общем это памфлет.
Пересказ Гулливера (надеюсь, что к коллоку все читали):
Путешествия в некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей
В книге Свифта четыре части: его герой совершает четыре путешествия, общая длительность которых - 16 лет и 7 месяцев. Выезжая, точнее, отплывая, всякий раз из вполне конкретного, реально существующего портового города, он неожиданно попадает в какие-то диковинные страны, знакомясь с теми нравами, образом жизни, житейским укладом, законами и традициями, что в ходу там, и рассказывая о своей стране, об Англии. Сначала — два слова о самом герое. В Гулливере слились воедино некоторые черты его создателя, его мысли, его представления, некий «автопортрет», однако мудрость свифтовского героя (или, точнее, его здравомыслие в том фантастически абсурдном мире, что описывает он всякий раз с неподражаемо серьезно-невозмутимой миной) сочетается с «простодушием» вольтеровского Гурона. Именно это простодушие, эта странная наивность и позволяет Гулливеру столь обостренно (то есть столь пытливо, столь точно) схватывать всякий раз, оказываясь в дикой и чужой стране, самое главное. В то же время и некоторая отстраненность всегда ощущается в самой интонации его повествования, спокойная, неспешная, несуетная ироничность. Словно он не о собственных «хождениях по мукам» рассказывает, а взирает на все происходящее как бы с временной дистанции, причем достаточно немалой. Возникает такое чувство, будто это наш современник, некий неведомый нам гениальный писатель ведет свой рассказ. Смеясь над нами, над собой, над человеческой природой и человеческими нравами, каковые видятся ему неизменными.
Итак, первой «остановкой» оказывается для свифтовского героя страна Лилипутия, где живут очень маленькие люди. Уже в этой, первой части романа, равно как и во всех последующих, поражает умение автора передать, с психологической точки зрения абсолютно точно и достоверно, ощущение человека, находящегося среди людей (или существ), не похожих на него, передать его ощущение одиночества, заброшенности и внутренней несвободы, скованность именно тем, что вокруг — все другие и все другое.
Поначалу эти странные, невероятно маленькие по размеру люди (соответственно столь же миниатюрно и все, что их окружает) встречают Человека Гору (так называют они Гулливера) достаточно приветливо: ему предоставляют жилье, принимаются специальные законы, которые как-то упорядочивают его общение с местными жителями, с тем чтобы оно протекало равно гармонично и безопасно для обеих сторон, обеспечивают его питанием, что непросто, ибо рацион незваного гостя в сравнении с их собственным грандиозен (равен рациону 1728 лилипутов!). С ним приветливо беседует сам император, после оказанной Гулливером ему и всему его государству помощи (тот пешком выходит в пролив, отделяющий Лилипутию от соседнего и враждебного государства Блефуску, и приволакивает на веревке весь блефусканский флот), ему жалуют титул нардака, самый высокий титул в государстве. Гулливера знакомят с обычаями страны: чего, к примеру, стоят упражнения канатных плясунов, служащие способом получить освободившуюся должность при дворе. Описание «церемониального марша»… между ног Гулливера (еще одно «развлечение»), обряд присяги, которую он приносит на верность государству Лилипутия; её текст, в котором особое внимание обращает на себя первая часть, где перечисляются титулы «могущественнейшего императора, отрады и ужаса вселенной», — все это неподражаемо! Особенно если учесть несоразмерность этого лилипута — и всех тех эпитетов, которые сопровождают его имя. Далее Гулливера посвящают в политическую систему страны: оказывается, в Лилипутии существуют две «враждующие партии, известные под названием Тремексенов и Слемексенов, отличающиеся друг от друга лишь тем, что сторонники одной являются приверженцами низких каблуков, а другой — высоких, причем между ними происходят на этой почве «жесточайшие раздоры»: «утверждают, что высокие каблуки всего более согласуются с древним государственным укладом» Лилипутии, однако император «постановил, чтобы в правительственных учреждениях… употреблялись только низкие каблуки…». Еще более существенные обстоятельства вызвали к жизни «ожесточеннейшую войну», которую ведут между собой «две великие империи» — Лилипутия и Блефуску: с какой стороны разбивать яйца — с тупого конца или же совсем наоборот, с острого. Ну, разумеется, Свифт ведет речь о современной ему Англии, разделенной на сторонников тори и вигов — но их противостояние кануло в Лету, став принадлежностью истории, а вот замечательная аллегория-иносказание, придуманная Свифтом, жива. Ибо дело не в вигах и тори: как бы ни назывались конкретные партии в конкретной стране в конкретную историческую эпоху — свифтовская аллегория оказывается «на все времена». И дело не в аллюзиях — писателем угадан принцип, на котором все строилось, строится и строиться будет.
Хотя, впрочем, свифтовские аллегории конечно же относились к той стране и той эпохе, в какие он жил и политическую изнанку которых имел возможность познать на собственном опыте «из первых рук». И потому за Лилипутией и Блефуску, которую император Лилипутии после совершенного Гулливером увода кораблей блефусканцев «задумал… обратить в собственную провинцию и управлять ею через своего наместника», без большого труда прочитываются отношения Англии и Ирландии.
Там, где Гулливер переходит к изложению основ законодательства Лилипутии, мы слышим голос Свифта — утописта и идеалиста; эти лилипутские законы, ставящие нравственность превыше умственных достоинств; законы, полагающие доносительство и мошенничество преступлениями много более тяжелыми, нежели воровство, и многие иные явно милы автору романа. Равно как и закон, полагающий неблагодарность уголовным преступлением.
Однако не все советники императора разделяют его восторги относительно Человека Горы, многим возвышение совсем не по нраву. Обвинительный акт, который эти люди организуют, обращает все оказанные Гулливером благодеяния в преступления. «Враги» требуют смерти, причем способы предлагаются один страшнее другого. И лишь главный секретарь по тайным делам Рельдресель, известный как «истинный друг» Гулливера, оказывается истинно гуманным: его предложение сводится к тому, что достаточно Гулливеру выколоть оба глаза; «такая мера, удовлетворив в некоторой степени правосудие, в то же время приведет в восхищение весь мир, который будет приветствовать столько же кротость монарха, сколько благородство и великодушие лиц, имеющих честь быть его советниками». В действительности же (государственные интересы как-никак превыше всего!) «потеря глаз не нанесет никакого ущерба физической силе , благодаря которой еще сможет быть полезен его величеству».
«У лилипутов существует обычай, заведенный нынешним императором и его министрами (очень непохожий… на то, что практиковалось в прежние времена): если в угоду мстительности монарха или злобе фаворита суд приговаривает кого-либо к жестокому наказанию, то император произносит в заседании государственного совета речь, изображающую его великое милосердие и доброту как качества всем известные и всеми признанные. Речь немедленно оглашается по всей империи; и ничто так не устрашает народ, как эти панегирики императорскому милосердию; ибо установлено, что чем они пространнее и велеречивее, тем бесчеловечнее было наказание и невиннее жертва».
После бегства в Блефуску (где история повторяется с удручающей одинаковостью, то есть все рады Человеку Горе, но и не менее рады от него поскорее избавиться) Гулливер на выстроенной им лодке отплывает и случайно встретив английское купеческое судно, благополучно возвращается в родные пенаты. С собой он привозит миниатюрных овечек, каковые через несколько лет расплодились настолько, что, как говорит Гулливер, «я надеюсь, что они принесут значительную пользу суконной промышленности» (несомненная «отсылка» Свифта к собственным «Письмам суконщика» — его памфлету, вышедшему в свет в 1724 г.).
Вторым странным государством, куда попадает неугомонный Гулливер, оказывается Бробдингнег — государство великанов, где уже Гулливер оказывается своеобразным лилипутом. Всякий раз свифтовский герой словно попадает в иную реальность, словно в некое «зазеркалье», причем переход этот происходит в считанные дни и часы.
Гулливер и местное население, в сравнении с предыдущим сюжетом, словно меняются ролями, и обращение местных жителей с Гулливером на этот раз в точности соответствует тому, как вел себя сам Гулливер с лилипутами. На примере своего героя Свифт демонстрирует потрясающее свойство человеческой натуры: умение приспособиться (в лучшем, «робинзоновском» смысле слова) к любым обстоятельствам, к любой жизненной ситуации, самой фантастической, самой невероятной — свойство, какового лишены все те мифологические, выдуманные существа, гостем которых оказывается Гулливер.
Для свифтовского героя характерно умение принимать «предлагаемые обстоятельства», та самая «терпимость», за которую ратовал несколькими десятилетиями раньше другой великий просветитель — Вольтер.
В этой стране, где Гулливер оказывается даже больше (или, точнее, меньше) чем просто карлик, он претерпевает множество приключений, попадая в итоге снова к королевскому двору, становясь любимым собеседником самого короля. В одной из бесед с его величеством Гулливер рассказывает ему о своей стране — эти рассказы будут повторяться не раз на страницах романа, и всякий раз собеседники Гулливера снова и снова будут поражаться тому, о чем он будет им повествовать, представляя законы и нравы собственной страны как нечто вполне привычное и нормальное. А для неискушенных его собеседников (Свифт изображает их «простодушную наивность непонимания») все рассказы Гулливера покажутся беспредельным абсурдом, бредом, подчас — просто выдумкой, враньем. В конце разговора Гулливер (или Свифт) подвел некоторую черту: «Мой краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия».
Еще больший сарказм звучит в словах самого Гулливера: «…мне пришлось спокойно и терпеливо выслушивать это оскорбительное третирование моего благородного и горячо любимого отечества… Но нельзя быть слишком требовательным к королю, который совершенно отрезан от остального мира и вследствие этого находится в полном неведении нравов и обычаев других народов. Такое неведение всегда порождает известную узость мысли и множество предрассудков, которых мы, подобно другим просвещенным европейцам, совершенно чужды».
Столь же замечательно «наивное» суждение короля по поводу политики: бедный король, оказывается, не знал её основного и основополагающего принципа: «все дозволено» — вследствие своей «чрезмерной ненужной щепетильности».
И все же Гулливер, находясь в обществе столь просвещенного монарха, не мог не ощущать всей унизительности своего положения — лилипута среди великанов — и своей, в конечном итоге, несвободы. И он вновь рвется домой, к своим родным, в свою, столь несправедливо и несовершенно устроенную страну. А попав домой, долго не может адаптироваться: свое кажется… слишком маленьким.
В части III книги Гулливер попадает сначала на летающий остров Лапуту. И вновь все, что наблюдает и описывает он, — верх абсурда. И вновь все узнаваемо: как мелочи чисто житейского свойства, типа присущего лапутянам «пристрастия к новостям и политике», так и вечно живущий в их умах страх, вследствие которого «лапутяне постоянно находятся в такой тревоге, что не могут ни спокойно спать в своих кроватях, ни наслаждаться обыкновенными удовольствиями и радостями жизни». Зримое воплощение абсурда как основы жизни на острове — хлопальщики, назначение которых — заставить слушателей (собеседников) сосредоточить свое внимание на том, о чем им в данный момент повествуют. Но и иносказания более масштабного свойства присутствуют в этой части книги Свифта: касающиеся правителей и власти, и того, как воздействовать на «непокорных подданных», и многого другого. А когда Гулливер с острова спустится на «континент» и попадет в его столицу город Лагадо, он будет потрясен сочетанием беспредельного разорения и нищеты, которые бросятся в глаза повсюду, и своеобразных оазисов порядка и процветания: оказывается, оазисы эти — все, что осталось от прошлой, нормальной жизни. А потом появились некие «прожектеры», которые, побывав на острове и «возвратившись на землю… прониклись презрением ко всем… учреждениям и начали составлять проекты пересоздания науки, искусства, законов, языка и техники на новый лад». Сначала Академия прожектеров возникла в столице, а затем и во всех сколько-нибудь значительных городах страны. Описание визита Гулливера в Академию, его бесед с учеными мужами не знает себе равных по степени сарказма, сочетающегося с презрением, — презрением в первую очередь в отношении тех, кто так позволяет себя дурачить и водить за нос.
Утомившись от всех этих чудес, Гулливер решил отплыть в Англию, однако на его пути домой оказался почему-то сначала остров Глаббдобдриб, а затем королевство Лаггнегг.
А в IV, заключительной части романа Гулливер попадает в страну гуигнгнмов. Гуигнгнмы — это кони, но именно в них находит Гулливер вполне человеческие черты — то есть те черты, каковые хотелось бы, наверное, Свифту наблюдать у людей. А в услужении у гуигнгнмов живут злобные и мерзкие существа — еху, как две капли воды похожие на человека, только лишенные покрова цивильности, а потому представляющиеся отвратительными созданиями, настоящими дикарями рядом с благовоспитанными, высоконравственными, добропорядочными конями-гуигнгнмами, где живы и честь, и благородство, и достоинство, и скромность, и привычка к воздержанию…
В очередной раз рассказывает Гулливер о своей стране, об её обычаях, нравах, политическом устройстве, традициях — и в очередной раз рассказ его встречает со стороны его слушателя-собеседника сначала недоверие, потом — недоумение, потом — возмущение: как можно жить столь несообразно законам природы? Столь противоестественно человеческой природе. Устройство их сообщества — это тот вариант утопии, какой позволил себе в финале своего романа-памфлета Свифт: писатель с неожиданной наивностью чуть ли не воспевает примитивные радости, возврат к природе — что-то весьма напоминающее вольтеровского «Простодушного». Но Свифт не был «простодушным», и оттого его утопия выглядит утопично даже и для него самого. И это проявляется в том, что именно эти симпатичные и добропорядочные гуигнгнмы изгоняют из своего «стада» затесавшегося в него «чужака» — Гулливера. Ибо он слишком похож на еху, и им дела нет до того, что сходство у Гулливера с этими существами только в строении тела и ни в чем более. Нет, решают они, коль скоро он — еху, то и жить ему должно рядом с еху, а не среди «приличных людей», то бишь коней. Утопия не получилась, и Гулливер напрасно мечтал остаток дней своих провести среди этих симпатичных ему добрых зверей. Идея терпимости оказывается чуждой даже и им. И потому генеральное собрание гуигнгнмов, в описании Свифта напоминающее ученостью своей ну чуть ли ни платоновскую Академию, принимает «увещание» — изгнать Гулливера, как принадлежащего к породе еху. И герой наш завершает свои странствия, в очередной раз возвратясь домой, «удаляясь в свой садик в Редрифе наслаждаться размышлениями, осуществлять на практике превосходные уроки добродетели…».
Поможем написать любую работу на аналогичную тему