Дмитрий Сергеевич Мережковский (1866—1941) — поэт-символист, теоретик символизма, один из организаторов «школы» символизма—начал печататься в начале 90-х годов. В 1892 г. вышел его сборник стихов «Символы», а в 1893 г.— книжка «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», ставшая первым эстетическим манифестом русского символизма. Тогда же Мережковский пишет трилогию «Христос и Антихрист», в которой уже отчетливо выразились историко-философские концепции , которые будут свойственны всему его творчеству.
Лирика Мережковского большого художественного значения не имеет. Созданные им образы однотипны, лишены художественной эмоциональности. В поэзии его постоянно звучат мотивы одиночества, усталости, равнодушия к людям, жизни, добру и злу:
Так жизнь ничтожеством страшна
И даже не борьбой, не мукой,
А только бесконечной скукой
И тихим ужасом полна...
Или:
И хочу, но не в силах любить я людей:
Я чужой среди них...
Мережковский известен прежде всего как прозаик, критик, автор работ о Пушкине, Толстом, Достоевском, Гоголе. И в собственном художественном творчестве, и в критических работах он всегда ограничен узкой философско-мистической схемой, доказательствами ее. В предисловии к первому тому собрания сочинений Мережковский писал о мировоззренческой и психологической целостности своего творчества, которое, по его словам, состоит в поисках «выхода их подполья» и преодолении одиночества человека. В этом смысле творчество писателя — явление действительно целостное, последовательно утверждающее концепцию мистико-религиозного развития мира и человечества, которое якобы движется через противоречия небесного и земного к гармоническому синтезу.
В мировой жизни, по Мережковскому, всегда существовала и существует полярность, в ней борются две правды — небесная и
Земная, дух и плоть, Христос и Антихрист. Первая – стремление духа к самоотречению, слиянию с богом, вторая – стремление человеческой личности к самоутверждению, обожествлению своего «Я».
Творчество Мережковского-беллетриста лишено психологизма. Как сказал один из близких ему эмигрантских критиков, душа героев есть для него мешок, в который он ссыпает все, что ему нужно для доказательства своих философских тезисов. Герои говорят слова и совершают поступки, совершенно не свойственные ни их характеру, ни их возрасту, ни их общественному положению.
На таких антитезах построены и критические работы Мережковского, наиболее значительная из них — «Л. Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество» (т. 1—-«Жизнь и творчество Л. Толстого и Достоевского»; т. 2 —«Религия Л. Толстого и Достоевского», 1901— 1902). Книга строится на противопоставлении двух художников, двух «тайновидцев». Толстой для Мережковского — «провидец плоти», Достоевский — «провидец духа». Рабдта, интересная в формальных наблюдениях, несет все ту же идею, что и трилогия. Но теперь писатель приходит к выводу, что развитие человечества не бесконечно. Второе Пришествие, за которым последует царство Иоанна, кажется автору близким, и великие художники, «чуткие из чутких», ощущают его «дыхание». Толстой и Достоевский, по Мережковскому, являются уже его предтечами, ибо первый до конца постиг «тайну плоти», второй — «тайну духа». А в грядущем Иоанновом царстве «плоть станет святой и духовной». Здесь все та же философская схема, доказательству ее подчинены все доводы критика, анализ духовных и творческих исканий художников. В сопоставлении их Мережковский отдает явное предпочтение Достоевскому, ибо, исследуя «дух», он, якобы, доходит до тех пределов, за которыми начинается постижение высших религиозно-мистических тайн бытия —последняя ступень человеческого познания мира.
В 1920 г. Мережковский вместе с женою 3. Гиппиус бежит в Варшаву, где выступает с докладами «против большевиков». Разуверившись в возможностях Добровольческой армии, в Варшаве он ведет переговоры с Пилсудским и Б. Савинковым о «спасении России». Речь идет об образовании русских отрядов при польских войсках для общей борьбы с Советами. Но после польско-советского перемирия, разочаровавшись и в Пилсудском, и в Савинкове, Мережковский и 3. Гиппиус переехали во Францию и до конца дней жили в Париже.
В эмиграции Мережковский писал в основном художественно-философскую прозу с ярко выраженными субъективными суждениями о мире, человеке, истории. О стилевой манере Мережковского тех лет Ю. Терапиано писал: «...книги для него были не литературными произведениями, а беседою вслух о главном...». В таком роде написаны
его «Тайна трех. Египет и Вавилон», «Наполеон», «Иисус Неизвестный», исследования о Данте, Франциске Ассизском, Жанне д'Арк и др. В «Современных записках» в 1924 —1925 гг. печатались два романа (позже вышедшие отдельными книгами) — «Рождение богов. Тутан-хамон на Крите» и «Мессия»,— в которых Мережковский продолжал развивать в духе своих историко-философских концепций мысли о христианстве, его истоках и судьбах. Эти романы, как и романы трилогии, насыщены историческими фактами, этнографическими деталями быта. По своему художественному уровню они уступают прежним его историческим вещам, отличаются тяжеловесностью стиля и явной искусственностью исторических стилизаций.
Говоря об общем направлении художественного творчества Мережковского, Г. Адамович писал: «В книгах эмигрантского периода ценного меньше, и самое стремление соединить в них науку с красотами
поэзии не удовлетворит ни подлинных ученых, ни сколько-нибудь
требовательных поэтов».
Большое место в творчестве Мережковского заняли беллетризованные биографии исторических лиц, причем он все более уходит в прошлое, в далекую древность.
Историко-философский цикл произведений Мережковского на исторические темы открывается книгой «Тайна трех. Египет и Вавилон». Книга вышла в Праге в 1925 г. В Египте и Вавилоне ищет Мережковский истоки христианства и пророчествует о его будущем.
Едва ли не центральной, по оценкам зарубежной эмигрантской критики, стала в ряду исторических книг Мережковского книга «Иисус Неизвестный», в которой он возвратился к своим утопиям о грядущем царстве «Третьего Завета» и «Третьего человечества». Книга была переведена на многие иностранные языки. Она, как писал один из критиков, была попыткой расшифровать «символ» веры, таинственный смысл евангельских притч. Мережковский утверждал, что церковь не сумела познать подлинного Христа, и предлагал собственное понимание Евангелия. Книга представляла собой медитации автора над текстом Евангелия, его толкование в духе своих эсхатологических чаяний.
Размышлениям над Евангелием и конструируемым им Евангелием «Третьего Завета» — «Царства Духа» Мережковский предавался и в других своих историко-философских книгах: «Павел Августин» (1936), «Франциск Ассизский» (1938), «Жанна д'Арк» (1938). По замыслу писателя, это «лица святых от Иисуса к нам». Фигуры их толковались все с тех же позиций эсхатологического христианства.
Внешне особняком у Мережковского стоит книга о Наполеоне . Но внутренне и она вписывается в его общую философию истории и как бы завершает его искания в истории героев-индивидуалистов, галерея которых открывалась Юлианом Отступником в романе трилогии «Христос и Антихрист».
В романе «Наполеон» Мережковский исследует «две души» Наполеона, точнее, два борющихся начала его души —темное и светлое, христианское и аполлоновское. В этом смысле фигура Наполеона включается в галерею героев-индивидуалистов Мережковского, которых он противопоставлял толпе. Роман написан как бы в полемике с трактовкой образа Наполеона в «Войне и мире» Л. Толстого и его роли в истории. Спор с Толстым о Наполеоне Мережковский начал давно, когда писал книгу о Толстом и Достоевском, и позже, когда работал над очерком «Св. Елена», в котором Наполеон уже представал у него как символ человеческого индивидуализма и как герой, в котором воплотилось «аполлоновское начало жизни».
К философским исканиям Мережковского, его мистике русская зарубежная критика относилась сдержанно, в основном отрицательно. Критики не принимали и стиля Мережковского —автора историко-философских сочинений.
Говоря о специфике собственно художественного стиля Мережковского, И.А. Ильин в одной из своих лекций, прочитанных в Берлинском Русском научном институте в i934 г. по курсу «Новой русской литературы», говорил: все «великие исторические фигуры, со всеми их дошедшими до нас следами, словами и чертами оказываются в руках Мережковского вешалками, чучелами или манекенами, которыми он пользуется для иллюстрации своих психологически-диалектических открытий». Романы его обычно переполнены конкретно-чувственными деталями, внешними штрихами и подробностями быта или событий. Это были детали в уличных событиях, в человеческих болезнях, во внешности уродов, прокаженных, чтобы ими потрясти читателя и в то же время создать впечатление исторической достоверности. Но читатель чувствовал, что все эти построения холодно-рассудочны, созданы на формальной диалектике. Эта концепция мирового развития, построенная на утверждении его исходной противоречивости, которая может быть снята лишь в царстве «Третьего Завета», определила метод, стиль, стилистику философских и исторических романов Д.С. Мережковского.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему