Поэтическая теория и практика В. Хлебникова

     В качестве псевдонима он выбрал имя Велимир - владеющий, повелевающий миром. И он сам создавал этот новый мир. В.Хлебникову хотелось, чтобы будущий мир жил без границ и государств, поэтому он заявлял: “наша цель - общий письменный язык, общий для всех народов третьего спутника Солнца, построить письменные знаки, понятные и приемлемые для всей населенной человечеством звезды, затерянной в мире

В.Хлебников возник под призыв бросить Пушкина с корабля современности. Он отказался от гармонического литературного языка, от силлаботонического стихосложения. Не принял на веру ни одного слова и ни одного звука, отнесся к языку и к стиху как к неготовой, живой субстанции, пересмотрел и пересоздал поэтическую фонику, лексический запас, словообразование, морфологию, синтаксис, способы организации сверфразовых единиц и целого текста. В своем новаторстве Хлебников через голову Пушкина охотнее обращался к традиции Ломоносова и его последователей. Одновременно он всматривался в будущее и мечтал, что народ создаст язык, который будет относиться к современному, как геометрия Лобачевского к геометрии Евклида. Такой язык он начал творить самостоятельно.

В.Хлебников считал, что каждый звук имеет свое значение, следует только научиться его понимать. Если собрать слова, которые начинаются одним и тем же звуком, и выявить то общее, что есть в их значении, то мы узнаем значение этого звука. Берем слово “чаша”, “череп”, “чан”, “чулок”, и др. Оказывается общее для всех этих слов и ряда других то, что они обозначают оболочку чего-то - воды, мозга, ноги. Выясняется, что и значение звука Ч - “оболочка”. Хлебников мечтал пойти дальше и найти звукосмысловые универсалии - значения, общие разным языкам, чтобы создать единый мировой язык. “Если окажется, что Ч во всех языках имеет одно и то же значение, то решен вопрос о мировом языке: все виды обуви будут называться Че ноги, все виды чашек - Че воды, ясно и просто”. В нескольких трактатах Хлебников приводил таблицы значений звуков, далеко не во всем совпадающих между собой.

Он исследует внутреннее склонение слова. Такими словоформами он считает слова, которые отличаются друг от друга одним звуком. “Лесина” обозначает наличие растительности, “лысина”, по Хлебникову, - другая форма того же слова, и обозначает она отсутствие растительности. В.Маяковский пишет: “Для Хлебникова слово - самостоятельная сила. Отсюда - углубление в корни, в источники слова, во время, когда название соответствовало вещи. Когда возник, быть может, десяток коренных слов, а новые появились как падежи корня (склонение корней по Хлебникова) - напр., “бык” - это тот, кто бьет; “бок” - это то, куда бьет (бык). “Лыс” то, чем стал “лес”; “лось”, “лис” - те, кто живут в лесу. Хлебниковские строки -

Леса лысы.

Леса обезлосили. Леса обезлисили…” (

Звуковая плоть слова должна, по его мнению, заключать в себе и значение и семантику. “Словоторчество учит, что все разнообразие слова исходит от основных звуков азбуки, заменяющих семена слова, - пишет поэт в статье “Наша основа”. - Из этих исходных точек строится слово, и новый сеятель языков может просто наполнить ладонь 28 звуками азбуки, зернами языка. Если у вас есть водород и кислород, вы можете заполнить водой сухое дно моря и пустые русла рек. Вся полнота языка должна быть разложена на основные единицы “азбучных истин”, и тогда для звуко-веществ может быть построено что-то вроде закона Менделеева

В.Хлебников старается выявить хронологические закономерности, управляющие историей. Годы между началами государств, по его наблюдениям, кратны 413, гибель государств разделяют 1383 года, 951 год отделяет один от другого походы, отраженные неприятелем. Хлебников ставил число превыше всего. У него, как у Пифагора, миром правит число, Числобог. Между Числобогом и словами стоят числоимена.

В одной из рукописей Хлебникова от числа 2 идет цепочка слов: дело, добро, дух, дышать, душа, дар. От числа 3 цепочка: тело, труд, труп, трухнуть, тяжесть. Так из числа вырастают слова, становятся числоименами. Выражение -1 было особенно важным. Он видит в нем корень не только поэзии, но и вселенной. Самого себя он однажды назвал “веселым корнем из нет единицы”.

Его преобразования затрагивали и целый текст, можно наблюдать, например нарушение нормальных условий связанности текста. Одно и то же лицо или явление на протяжении короткого фрагмента может обозначаться разными местоимениями, разные лица и явления - одним и тем же местоимением.

Сходную роль играет смена грамматических форм лица и времени в глаголах, числа, падежа в именах.

Таким образом, можно сказать, что В.Хлебников, преобразуя язык, принял на себя функцию целого народа. Только народ преобразует язык постепенно, на протяжении веков и тысячелетий, а В.Хлебников все открытия совершал здесь и сейчас, на протяжении короткой творческой жизни. Его словарь в своей основе - система окказионализмов, его грамматика может быть построена как система нарушений нормативной грамматики русского языка.

В личности и судьбе Хлебникова все было необычным. Родился он в далекой калмыцкой степной стороне, где его отец, орнитолог, был попечителем Малодербетовского улуса. Юноша поступил (1903 г.) на физико-математический факультет Казанского университета, затем перевелся на естественное отделение. В 1908 г. стал студентом Петербургского университета, сначала естественного, а потом историко-филологического факультета, но скоро покинул и его. Литературное творчество захватило Хлебникова целиком. На первых порах он знакомится с М. Кузминым и Вяч. Ивановым, увлекается символизмом и испытывает тяготение к формирующемуся акмеизму. И все-таки остается чуждым обоим течениям. Сближение с В. Каменским Д. и Н. Бурлюками, А. Крученых, Е. Гуро, позже с Маяковским окончательно определяет круг единомышленников, для которых Хлебников становится вдохновителем на новые поэтические искания. С той поры он ведет совершенно безбытное существование, отказавшись от дома, переезжает с места на место, общаясь с очень разными людьми, всюду стремясь прояснить свою концепцию бытия и искусства.

Исходным для Хлебникова было острое ощущение кризисной буржуазной цивилизации, разобщающей людей и народы, искажающей их духовную сущность. Возникает мечта о «жизнетворящем» искусстве, которое восстановит утраченные межчеловеческие связи, преодолеет разрыв с природой и даже космическими силами. В произведениях Хлебникова эта мечта нашла выражение в широчайших и свободных сопоставлениях опыта разных исторических лиц мифологических героев. На таком материале поэт и строил утопию о грядущем спасении человечества, создавая свой миф будущего совершенного бытия.

Исследователями установлено, что Хлебникову были близки идеи философа Н. Ф. Федорова с его призывом к «восстановлению родства», к жизни «со всеми и для всех», осуждением западной цивилизации и верой в великую роль России, объединяющей Запад и Восток. С другой стороны, Хлебников нашел в книге А. Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» дорогие для себя мысли о «пранароде», пребывавшем в полном слиянии с матерью-землей, о поэтических, нравственных началах народного сознания, о связях мифологического мышления и словотворчества.

Отдаленное, «предысторическое» славянское прошлое во многом стало для Хлебникова моделью будущего «золотого века». Но желанный возрожденный мир поэт обогатил в своем воображении достижениями общечеловеческой культуры, почерпнутыми в разных эпохах и разных странах при полном равнодушии к конкретно социальному течению времени. Романтически-утопический идеал царства будетлян, где на русской почве наконец-то осуществятся вечные грезы о гармоничном человеке, владел Хлебниковым.

Наиболее законченно, совершенно представления о грядущем сказались в зрелом творчестве поэта. В раннюю пору (1908-1917) проявился дух неприятия противоречивой современности. Необычная поэма «Зверинец» (1909, 1911) — искаженные «лики» живых существ, странное население всеобщего «зверинца» — заканчивается печальными словами: «...в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в часослов «Слово о полку Игореве» во время пожара Москвы». Мрачной экспрессией проникнута другая поэма, «Журавль» (1909), о бунте вещей города: «трубы подымают свои шеи», скачет «железный, кисти руки подобный, крюк», чудовище, похожее на журавля, одевал тенью город и, «к людским пристрастись обедням, младенцем закусывал последним». Страшные превращения, множась, вырастая до «союза трупа и вещи», рождают горестный возглас лирического героя:

В ряде произведений 1912 г. («Гибель Атлантиды», «Вила и Леший», «Шаман и Венера») на красочном мифологическом материале разных источников раскрыты неслиянные начала жизни: «И мы стоим миров меж двух...» Взволнованно передано раздумье об астраханской земле, соединившей в себе факты и имена пестрой истории, древнерусские поверья с восточными («Хаджи-Тархан», 1913). Хлебников владеет пластикой ассоциативного мышления, легко переключая внимание с одного явления на другое при строгом сохранении их неповторимого колорита. Одинаково подвластными поэту оказываются диалогическая живопись (столкновение или сосуществование двух мифических героев) и раскованный, пространный авторский монолог. В любом случае перед нами возникает картина, где сочетаются будто вовсе не соединимые между собой образы, мотивы, детали. Сквозь реалии истории, выразительные краски творимой легенды проступает чувство космического бытия.

Собственно лирическая поэзия Хлебникова обретает внутреннее напряжение в годы первой мировой войны. Обостренно-болезненно воспринимает он трагический лик мира и лица простых солдат. Здесь не ослабевает талант ассоциативного зрения. Оживают индейское божество солнца Суэ, правитель ацтеков Монтезума, «на Миссисипи обвенчан старый умный Нил», действуют «пастух железный» и Батый. Фантазия подсказывает совершенно неожиданные глаголы, образованные от великих имен: «Усадьба ночью, чингисхань!», «Заря ночная, заратустрь!», «А небо синее, моцарть!». Рядом с пехотинцами появляются «красотинцы». В этом пестро причудливом потоке возникают вдруг чеканные афористические строки:

Оригинальный зрительный образ придает подобным «аскетическим» стихам остроту, порой фиксирует уродливые «шутки» войны:

Мучительное и раньше ощущение бесславных людских судеб придает им теперь смысл трагически необратимого процесса. Война становится страшным знаком общемировой катастрофы. Малый факт получает философское звучание:

Лирическое «мы» толкуется расширительно. Не менее укрупнено и лирическое «я» («Пен пан», «О, если б Азия...» и др.). Поэт чувствует себя отождествленным с громадными пространствами и всеобщим состоянием боли, опустошения:

Лишь обращение к труду (который у Хлебникова всегда спасал от пустоты мира и беспомощности человека) вносит бодрую струю в лирику этих лет: «Он ослабил голос муки, Неумолчный ночью вой...» Однако автор не спешит погасить свои волнения, тягостные раздумья.

Можно, думается, сказать, что именно для воплощения сложных, трудных переживаний найдено Хлебниковым необычное сплетение образов, аллитераций, составных рифм. Язык спотыкается при их произнесении — зато памятью они сохраняются навечно:

Много позже (1919-1920) в заметке «О стихах» Хлебников отстаивал «чары слова, даже непонятного». Непонятность стихов, видимо, все-таки не достоинство. А чары слов, их звучания, сочетания, всегда существовали в поэзии. У Хлебникова магия особенная. Она проистекает, по его же определению, из «отклонения струны мысли от жизненной оси творящего». Фантазия поэта действительно подчиняла себе не только незнакомую ему, а и всем жизнь абстрактных понятий, таинственных элементов вещей и явлений. Для них было найдено необычное слово, до нас донесшее, однако, движения взвихренной авторской души.