Аввакум начинает Житие оправданием такого странного произведения благословением своего духовного отца Епифания, извинением за просторечный язык. Он пишет, что не словес витиеватых Бог от людей хочет, а «любви с прочими добродетельми».
Начальный период жизни Аввакума. Первые годы его священства. Первое и второе изгнания.
Родился Аввакум под Нижним Новгородом, в селе Григорове. Отец его, Пётр, был священником и много пил. Мать, Мария, в иночестве Марфа, была «постница и молитвенница» и учила сына «страху Божию». Вскоре Пётр умер, и Мария женила сына на благочестивой девушке Анастасии. Вскоре мать Аввакума умерла, и он переселяется «в ино место». В 21 год стал он дьяконом, а через 2 года – попом. Много трудился, было у него много паствы.
Потом он рассказывает о случае, когда к нему на исповедь пришла грешница, а он её возжелал. Горько ему стало, и попросил он Господа, чтобы отлучил он его от детей духовных. Но послал ему Господь видения. Сначала 2 золотых корабля его сыновей во Христе, они наставили его на путь спасения, а потом его собственный, пёстрый корабль – символ его судьбы.
Потом один начальник отнял у вдовы дочь, Аввакум просил её вернуть, тогда начальник прогневался, и избили протопопа до смерти, ожил он «Божиим мановением», тогда освободил начальник дочь ту. Но потом опять напал на Аввакума, избил его жестоко и отобрал двор.
В то время родился сын его Прокопей. Аввакум взял посох, а жена его – некрещёного младенца, и пошли они в путь. Когда пришли в Москву, Стефан Вонифатьев и Иван Неронов представили его царю, дали грамоту и отправили обратно. Там к нему пришли бродячие артисты – «буря бесова», он их выгнал. Потом Василий Шереметев, плывя Волгой, выбранил его и велел благословить своего сына, Аввакум отказался, тогда хотели его бросить в реку. После этого началась в жизни Аввакума белая полоса: «у царя на сенях» с ним прощались, а боярыня Васильева стала духовной дочерью его брата. Неисповедимы пути Господни.
Потом его опять выгнали, тогда государь поставил его протопопом в Юрьевце-Повольском. Там он пробыл восемь недель, потом его ужасно избили. Его спаси воевода, поставил около двора пушкарей, а народ продолжал бесноваться: «Убить вора…». Через три дня Аввакум ушёл в Кострому, но и там уже был изгнан тамошний протопоп. Там его духовник Стефан и сам царь ругали за то, что он церковь и город покинул. А жена его, дети и домочадцы все в Юрьевце остались, и он не ведал, что с ними. «Тут паки горе».
Никон (ещё друг Аввакума) привёз из Соловков мощи митрополита Филиппа, умерщвлённого по приказу Ивана Грозного. А тем временем Аввакум с казанским митрополитом Карнилием написали челобитную, в которой просили духовника Стефана сделать патриархом. Но он не захотел, а предложил Никона. Став патриархом, он «друзей не стал и в крестовую пускать», а потом начались реформы, чтобы тремя перстами креститься и поклоны только поясные творить. Тогда Иван Неронов, духовный отец Аввакума, оставил на него церковь, а сам пошёл молиться, и был ему голос: «Время приспе страдания». Тогда он рассказал об этом Аввакуму, коломенскому епископу Павлу (его Никон потом на костре сжёг) и костромскому протопопу Данилу. Аввакум и Данила написали царю челобитную, в которой протестовали против реформы, но царь их не послушал.
Потом на всенощной молитве захватили самого Аввакума и его братию, их в тюрьму посадили, а его на цепь, а потом перевезли в Андроньев монастырь, где тоже посадили в темницу. Три дня не кормили, и никто не приходил к нему. А на третий день пришёл к нему то ли ангел, то ли человек и дал «хлеба немножко и штец похлебать, - зело прикусны, хороши!». Наутро пришли к нему и стали журить, что он покорился воле патриарха. Отдали монаху под начало, велели волочить в церковь. Там его опять побили и посадили в темницу на 4 недели…
Потом послали его в Сибирь. Дорогою протопопица родила младенца, так её, больную, и везли до Тобольска. Там его поставили опять священником. Но там за полтора года на него сделано было 5 доносов. А потом архиепископ уехал в Москву, и тогда дьяк Иван Струна стал мучить дьяка Антония из церкви Аввакума, тот убежал и спрятался в своей церкви. Тогда Иван собрал людей, пришёл в эту церковь и схватил Антония. А Аввакум запер двери и отстегал Струну ремнём, последний покаялся, и тогда Аввакум его отпустил. Последователи же Струны решили погубить Аввакума, «ломилися в ызбу, хотели его взять и в воду свести», но «божим страхом отгнани быша». Преследования продолжались ещё с месяц, а потом приехал архиепископ и наказал Струну главным образом за то, что он простил одному мужику кровосмешение с дочерью, взяв полтину. Да ещё и с Аввакумом происшествие присовокупилось.
Потом пришёл указ везти Аввакума на Лену за неприятие реформы. А потом в Дауры велено было его везти. Отдали его в полк к Афанасию Пашкову – суровому человеку, т.к. Никон приказал Аввакума больше мучить.
Когда плыли они, кораблик их водой затопило, еле-еле «Божию волею» выбрались.
Потом встретились им 2 вдовы, ехавшие постричься в монастырь, но Пашков вздумал их замуж отдать, а возмутившегося Аввакума стал мучить, стал его с корабля выгонять, тогда Аввакум написал ему письмо, начинавшееся словами: «Человече» убойся Бога…». Пашков побил Аввакума. И продолжались его мучения: холодно и мокро было на корабле. Однако Аввакум и тут не унывал: «Грустко гораздо, да душе добро: не пеняю уж на Бога…».
Потом посадили его в тюрьму опять. Бывало, не кормили, да и мёрз он сильно. А жену и детей за 20 верст поселили, мучили их там много.
Затем были труднейшие переходы, когда все умирали с голоду, приходилось есть кобылье и птичье мясо, в чём Аввакум горько кается. Но им тайно помогли жена и сноха Пашкова, присылавшие немного еды.
Аввакум же считает, что мучения ради Христа – естественное дело: «Да што же делать? Пускай горкие мучатся все ради Христа!»
Потом опять поехали они к Москве. Ребят и вещи удалось положить на лошадей, а сам Аввакум и жена его шли пешком. Однажды протопопица поскользнулась, на неё ещё человек упал, и стала она пенять на мужа: «Долго ли муки сея, протопоп, будет?», а он ей ответил: «Марковна, до самыя смерти», тогда она сказала: «Добро, Петрович, ино ещё побредем».
Далее следует рассказ о чёрненькой курочке, которая «во весь год по два яичка на день давала». Да и кура-то та непростая была, а у одной боярыни вся птица заболела, она протопопу отнесла, чтобы помолился, они и выздоровели, вот оттуда и эта курочка была. Но удавили во время перехода её случайно.
Приплыв в русские города, не знал Аввакум, что делать: проповедовать ли слово Божие или скрыться, потому что жена и дети связали его. Но Настасья сказала ему: «Дерзай проповедати слово Божие попрежнему, а о нас не тужи». Поклонился ей Аввакум начал по-прежнему проповедовать везде, где ни проезжал по дороге в Москву.
Когда Аввакум прибыл в Москву, его вышли встречать бояре и сам государь. Фёдор Ртищев (двоюродный брат боярыни Морозовой) очень обрадовался его приезду.
Государь тотчас к ручке его пригласил и ласково с протопопом разговаривал. Остановился Аввакум на монастырском подворье Кремля. И царь, проезжая мимо, часто ему кланялся и просил благословения. Пожалел их Аввакум, да и потом зла не держал: «Да и ныне они не лихи до меня; дьявол лих до меня, а человеки все до меня добры». Призывали его присоединиться к нововведениям, предлагали места хорошие (духовником быть, например), но он отказался.
Посадили их в срубы земляные и стражи много вокруг понаставили. А в Москве тем временем многих последователей старообрядчества казнили и мучили. Аввакум не только переживает за товарищей, для него неприемлем такой способ обращения к вере: «Волею зовет Христос».
«Бог благословит: мучься за сложение перст, не разсуждай много! А я с тобою за си о Христе умрети готов. Ащ я и несмыслен гораздо, неука человек, да то знаю, что вся в церкви, от святых отцов преданная, свята и непорочна суть».
АВВАКУ́М Петрович (1620 или 1621 — 14.4.1682), протопоп, один из основателей русского старообрядчества, писатель. Сын сельского священника. В 1646—1647 гг., находясь в Москве, был связан с «кружком ревнителей благочестия» (куда входил и Никон). Кружок был основан сторонниками наведения порядка в церкви. Из-за различий в представлениях был расколот. Будучи участником «Кружка» стал известен царю Алексею Михайловичу. В 1652 г. был протопопом в г. Юрьевце-Повольском, затем священником Казанского собора в Москве. Аввакум резко выступил против церковной реформы патриарха Никона, за что в 1653 г. с семьёй был сослан в Тобольск, а затем в Даурию. В 1663 г. царь, стремясь примирить Аввакума с официальной церковью, вызвал его в Москву. Но Аввакум не отказался от своих взглядов, продолжал настойчивую борьбу с церковными нововведениями. В челобитной царю он обвинил Никона в ереси. Вдохновенные выступления против реформ привлекли к Аввакуму многочисленных сторонников, в том числе из среды знати (боярыня Ф. П. Морозова и др.). В 1664 г. Аввакум был сослан в Мезень. В 1666 г. его вызвали в Москву и на церковном соборе расстригли, предали анафеме и в 1667 г. сослали в Пустозерский острог. Во время 15-летнего пребывания в сыром земляном срубе Аввакум не прекращал идейной борьбы. Здесь он написал главные произведения: «Книгу бесед», «Книгу толкований», «Житие» (между 1672 и 1675 гг.) и др.
Изверившись не только в царе Алексее, но и в его наследнике, поняв, что московские государи навсегда отреклись от «древлего благочестия», Аввакум перешёл к прямой антиправительственной пропаганде, за что по царскому указу вместе с ближайшими сподвижниками и был сожжён в срубе.
Человек громадной энергии, большой силы духа и общественного темперамента, Аввакум в сочинениях своих обнаружил незаурядные данные писателя – мастера полемики и агитации. Все его произведения посвящены пропаганде дела, которому он ревностно служил. Даже автобиографию, своё «Житие», Аввакум написал прежде всего с агитационной целью – на примере фактов собственной жизни, полной борьбы и стойкого сопротивления, нарисовать образ человека-борца, непоколебимо отстаивающего свои убеждения, готового на любые страдания и жертвы, даже на смерть, если в этом будет необходимость.
Аввакум превосходно понимал, то своё назначение его произведения выполнят только в том случае, если они получат широчайшее распространение в народной массе, будут по изложению понятны и доступны даже неграмотному человеку. В заботе о «простом» читателе Аввакум – и в этом сказалось его замечательное чутьё народного агитатора – решился, один из немногих в ту эпоху, на очень смелый по тому времени шаг: он стал писать на живом, разговорном русском языке, едва-едва окрашенном «книжными» речениями.
Его «Житие» может быть отнесено к «демократической литературе» XVII вв.
Оправдание человека сочетается в творчестве Аввакума с опрощением художественной формы, стремлением к просторечию.
«Ударить душу перед богом» – вот к чему он стремится. Нередкая в его произведениях церковная риторика не коснулась изображения человека. Ни один из писателей русского средневековья не писал столько о своих чувствах, как Аввакум. Он тужит, печалится, плачет, боится, жалеет, дивится и т. д.
Он стремится вызвать к себе сочувствие читателей, просит прощения за свои грехи, описывает все свои слабости.
Однако это оправдание человека касается не только самого Аввакума. Даже его личные мучители изображаются им с симпатией к их человеческим страданиям: «Дьявол лих до меня, а человеки все до меня добры» (Там же).
Сочувствие к своим мучителям стало возможно благодаря проникновению писателя в психологию изображаемых лиц.
В произведениях Аввакума личность снова приподнята, полна особого пафоса. Она по-новому героична, и быт служит её героизации. Аввакум считает, что можно стать мучеником, героем даже в самой будничной, домашней обстановке.
Его болезненно ранит безобразие жизни, её греховность. Отсюда страстная потребность проповедничества. Проповеднический пафос по-новому возрождается в произведениях Аввакума, и с ним вместе возрождается монументальность в изображении человека. Это монументальность борьбы титанической, мученической, но вполне конкретной и бытовой. Вот почему и самый быт приобретает в произведениях Аввакума какой-то особый оттенок пафосности.
В произведениях Аввакума, в выработанном им стиле, который можно назвать стилем патетического опрощения человека, литература Древней Руси снова поднялась до монументализма прежнего искусства, до общечеловеческих и «мировых» тем, но на совершено иной основе. Могущество личности самой по себе выступило в произведениях Аввакума с потрясающей силой.
Любопытно, что, хотя «Житие» Аввакума нарушает слишком многие каноны, при его создании Аввакум в известной мере пользовался агиографическим каноном. В экспозиции, как и предписывал канон, рассказывалось о родителях и детстве агиографического героя. Там же говорится о первом знамении, которое получил герой – о «видении корабля» (см. выше). В этом видении море – жизнь, корабль – судьба человека, всё это средневековые образы, и они становятся сквозными образами «Жития». За всяким событием Аввакум видит символический, таинственный смысл, и это тоже сближает его с древнерусской агиографией.
И всё же Аввакум решительно реформирует агиографическую схему. Он – впервые в русской литературе – объединяет автора и героя повествования в одном лице. С традиционной точки зрения это недопустимо, ибо прославление себя есть греховная гордыня. Символический образ «Жития» также индивидуален: Аввакум придаёт символическое значение таким «бренным», ничтожным бытовым деталям, какие средневековая агиография вообще, как правило, не отмечала (рассказ о том, как ангел принёс ему «штей» и рассказ о чёрненькой курочке – см. выше).
Интересна роль в «Житии» цитат из традиционных книжных источников. По замечанию Н.М. Герасимовой, они выполняют функцию моделирования текста «Жития» по образцу сакрального. Творчески преобразуя цитаты и заимствования путём введения их в конкретный контекст, Аввакум создаёт двуплановое повествование, в котором конкретный и образный рассказ о жизни страдающего и борющегося человека получает высокое и символическое переосмысление.
Заслуживает внимания также вопрос о жанре и композиции «Жития».
Многими учёными высказывалась мысль об эпизодичности композиции «Жития» (В.Е. Гусев, В.В. Виноградов, А.Н. Робинсон). При таком подходе Житие Аввакума превращается в сборник «повестей», которые объединяет лишь тематическая общность, иногда место действия, хронология или (что отмечается редко) общность содержания.
Однако в этой кажущейся свободе расположения эпизодов есть художественная необходимость. Житие Аввакума — произведение сложной художественной структуры: повествование о собственной жизни здесь тесно переплетено с публицистическими и лирическими отступлениями. Но в Житии существует не только фабула — событийный ряд эпизодов автобиографии, но и единый, осознанный автором художественный сюжет.
В соответствии с канонами житийной литературы Житие Аввакума начинается с вступления, где формулируется основная задача произведения — «...да не забвению предано будет дело божие». Собственно повествовательная часть Жития — жизнеописание — предваряется свойственной агиографическому произведению экспозицией, где обычно сообщаются краткие сведения о герое. Краткая экспозиция Жития Аввакума очень точна и содержательна. Аввакум не только сообщает биографические данные, очерчивает круг самых близких лиц, но и сразу же вводит читателя в мир своих чувств и размышлений. Аввакум вспоминает два эпизода, сыгравших важную роль в формировании его личности: Аввакум-мальчик плачет от страха, впервые увидев и осознав смерть живого существа, и это приводит его к идее бога; Аввакум — молодой священник, охваченный во время исповеди греховным помыслом, скорбит о слабости своего духа, рыдает «горце», молясь пред образом, и решает отказаться от сана духовного отца. Облик человека, остро чувствующего, глубоко сознающего свой долг, создается в экспозиции Жития с помощью этих двух небольших сцен, без описательных характеристик, как обычно было принято в житийном каноне. Один из последних эпизодов экспозиции Жития — горестный плач Аввакума и его раздумье над собственной судьбой — завершается сценой «видения»: Аввакуму чудится корабль, «украшенный многими пестротами» и предназначенный ему для жизненного «плавания». Корабль — старинный христианский символ жизни, часто использовавшийся Аввакумом. Видение корабля, именно так украшенного, имеет сокровенный смысл: это то разнообразие жизни, которое Аввакум встретит в мире, — «пестрота» добра и зла, красоты и грязи, высоких помыслов и слабостей плоти, через которые суждено пройти Аввакуму. Признание «красоты» корабля очень важно, потому что это признание красоты жизни, уготованной Аввакуму, т.е. выражение жизнелюбия, гуманистического пафоса сознания Аввакума, в то время уже пустозерского узника, оглядывающегося на прожитую жизнь. Следующее вскоре за этим описание «бед» Аввакума от «начальных» людей, подстрекаемых дьяволом, сразу же, без каких-либо композиционных отступлений и перебоев, переходит в изображение конфликта с Никоном. Он появляется в Житии в ряду других сил зла, противостоящих Аввакуму, и описание его действий воспринимается как некое закономерное продолжение бесовских козней. В этом описании конфликта Никона с кружком московских протопопов появляется и одно из первых в Житии кажущееся бессвязным припоминание, как будто бы соединенное с основным ходом изложения событий словесной ассоциацией: «В пост великой прислал память х Казанъской к Неронову Иванну. А мне отец духовной был; я у него все и жил в церкве: егда куды отлучится, ино я ведаю церковь. И к месту, говорили, на дворец к Спасу, на Силино покойника место; да бог не изволил. А се и у меня радение худо было. Любо мне, у Казанъские-тое держалъся, чел народу книги. Много людей приходило». На самом деле словесная ассоциация является лишь формальным поводом к соединению эпизодов. Вставка эта имеет определенное публицистическое и художественное задание. В основной сюжет, посвященный борьбе Аввакума с Никоном и его реформой, вводится фигура главного героя Жития, достойного противника московского патриарха: он человек, хорошо известный при дворе и популярный среди московского населения, «книгочий», священник, ведающий временами всей Казанской церковью, преемник Ивана Неронова, он по собственной воле не хотел служить во дворце, предпочитая службе в придворной церкви чтение книг народу. В центральной части Жития Аввакума сюжет развивается за счет чисто внешнего движения — арест Аввакума, ссылка его, путешествие по Сибири, скитания, преследования церковных и земских властей, заключения в монастырских тюрьмах. Но сюжет в Житии отражает не только внешний ряд событий, из которых складывается жизненный путь Аввакума, он организован и в связи с общей идеей произведения. Здесь обнаруживается сложное и все время повторяющееся пересечение линий «добра» и «зла». Так, например, после известного рассказа о долготерпении Марковны, после эпизода, где достаточно сильно выражена мера страданий семьи Аввакума, следует рассказ о «чудесной» «курочке», поддерживавшей жизнь детей и домочадцев Аввакума. Рассказы о «злодее» Пашкове сопоставляются с воспоминаниями о «кормилице» — боярыне Пашковой и заступнике Еремее, сыне Пашкова. В этом почти равномерном чередовании добра и зла раскрывается христианская идея Аввакума — неизбежность воздаяния за терпение, беду, страдание. Можно утверждать, что эта христианская идея реализована в самой композиции произведения. Своеобразие взгляда Аввакума на мир — в утверждении активной позиции человека. Соответственно с этим убеждением Аввакум и строит повествование о своей жизни. «Центральное место, — справедливо пишет А. Н. Робинсон, — он отводит описанию своей борьбы с реформами Никона, сибирской ссылке и продолжению борьбы после нее. Периоды сравнительно спокойного течения жизни или сцены быта, лишенные борьбы и поучительности, мало интересуют Аввакума. Он только упоминает о таких периодах, но не развивает их. Например: „И привезли на Мезень. Полтора года держав, паки одново к Москве възяли“». Этот принцип отбора фактов тесно связан и с отчетливо намечающимися в структуре произведения двумя типами повествования о жизни Аввакума. Один тип представляет собой своеобразную событийную «сетку», тяготеющую к летописному способу описания событий, и обладает несомненными признаками документально-летописного стиля. Повествование в рамках этого ряда — краткое, исторически точное, датированное изложение событий, напоминающее иногда «погодную запись» («Посем привезли в Брацкой острог... И сидел до Филиппова поста...» — 150; «На весну паки поехали впредь» — 151; «Держали меня у Николы в студеной полатке семнатцеть недель» — 165). Другой тип повествования — описание отдельных эпизодов из жизни Аввакума и его сподвижников, приобретающее иногда форму вполне законченной новеллы. Отбор Аввакумом этих эпизодов из своих воспоминаний, их художественное воссоздание и сочленение с основной тканью историко-биографического повествования представляет наибольший интерес для анализа авторского замысла Жития как художественного произведения. Рассказ Жития строится таким образом, что в центре повествования оказывается несколько узловых эпизодов-новелл, которые несут основную смысловую и художественную нагрузку, являясь этапами в нравственном формировании личности героя. Именно их совокупность создает определенную, Аввакумову «концепцию действительности». Одна из первых новелл в основной части Жития — это рассказ об аресте Аввакума и его заключении в «полатке» Андроньева монастыря. Оно описано Аввакумом подробно потому, что этот эпизод играет важную роль в сюжете Жития — это первое испытание героя «темничным сидением». Важно подчеркнуть значение этой сцены в общем развитии сюжета и художественное воссоздание Аввакумом состояния духа человека, только что вступившего на путь борьбы и впервые попавшего в темницу. Герой Аввакума растерян: «...во тме сидя, кланялся на чепи, не знаю — на восток, не знаю — на запад» (147). Явление «доброхота», накормившего Аввакума, — это та «чудесная», по мысли Аввакума, поддержка, на которую всегда может рассчитывать «правоверный», попавший в руки «никониан». Этот знак одобрения деятельности Аввакума «свыше» придает ему новые силы: «наутро», когда архимандрит и иноки «журят» Аввакума («Что патриарху не покорисся?»), он снова готов к борьбе: «А я от писания ево браню да лаю» (147). Таким образом, это описание пребывания Аввакума в Андроньевом монастыре самой логикой сюжета убеждает современника, единомышленника в «неодинокости» героя даже в одиночном заключении. Одним из важнейших эпизодов Жития является описание конфликта Аввакума с Афанасием Пашковым на Шаманском пороге. Эпизод избиения Аввакума кнутом — не просто яркая бытовая сцена, но и изображение тяжелого душевного кризиса, который пережил Аввакум в то время. Несправедливость наказания, собственное бессилие и отсутствие немедленного «божественного» вмешательства вызвали богоборческий бунт Аввакума («За что ты, сыне божий, попустил меня ему таково болно убить тому? Я веть за вдовы твои стал! Кто даст судию между мною и тобою?»). Однако христианское сознание Аввакума заставляет его смириться («...на такое безумие пришел! Увы мне!»). Экспрессивное, динамическое повествование, отражающее беспокойство духа героя, сменяется описанием его кротости, обретенного им душевного покоя: «Сверху дождь и снег, а на мне на плеча накинуто кафтанишко просто; льет вода по брюху и по спине, — нужно было гораздо... Грустко гораздо, да душе добро: не пеняю уж на бога вдругорят...»). Непосредственным продолжением этой сцены бунта Аввакума против бога и его глубокого раскаяния является описание заключения в Братском остроге. Жизнь Аввакума «в студеной башне» Братского острога имела нечто общее с положением узника в Андроньевом монастыре, но теперь Аввакум описывает совсем иное состояние духа заключенного человека: он сосредоточивается на изображении своего благостного, умиленного мировосприятия, установившегося после душевного кризиса. В этом эпизоде Жития несомненна идеализация положения «мученика». Дальнейшее развитие сюжета в Житии также связано с эпизодом бунта и покаяния. Аввакум акцентирует внимание на смирении автобиографического героя. «Чудесная» помощь Христа и богородицы в тяготах бытия возможна, но в основном следует рассчитывать на собственные силы — и в Житии появляются два рассказа об Анастасии Марковне, о долготерпенье, о силе человеческого духа, о необходимости борьбы до конца. Первый рассказ об Анастасии Марковне включен в описание тяжелого пятинедельного перехода по льду Нерчи-реки. Основная часть эпизода — диалог Марковны и Аввакума. «Долъго ли муки сея, протопоп, будет?» — пеняет ему обессилевшая протопопица. Торжественно, как обещание, звучат слова Аввакума: «Марковна, до самыя до смерти». И тихим эхом вторит ему Анастасия Марковна: «Добро, Петровичь, ино еще побредем». Этот эпизод — не просто «иллюстрация» сибирских скитаний Аввакума или стойкости духа, но и нравственный итог сибирской ссылки Аввакума: диалог происходит на обратном пути из Даурии. Во втором рассказе об Анастасии Марковне — в диалоге Аввакума с ней после возвращения «в русские грады» и ее благословении протопопа на борьбу с «ересью никониянской» («Аз тя и з детми благословляю: деръзай проповедати слово божие по-прежнему...») — отражен важнейший момент окончательного, бескомпромиссного неприятия героем Жития «новой веры». Благословение Анастасии Марковны — это благословение героя на подвиг. Этот эпизод четко разделяет два разных этапа в борьбе Аввакума за веру, служит началом рассказа о главном подвиге жизни Аввакума — его борьбе с государственной церковью и «властями». Дальнейшее повествование о непокорности Аввакума, о его скитаниях по тюрьмам, ссылках и лишениях и является таким рассказом. Как и ранее, Аввакум не стремится здесь к подробному описанию своих «темниц» и «страданий», и только один эпизод его последующей «темничной» жизни — заключение в Пафнутьевом монастыре — будет рассказан в Житии. Это заключение — третье по счету заключение Аввакума, описанное им подробно. Сопоставление всех трех «темничных» эпизодов свидетельствует о сознательном отборе Аввакумом фактов своего бытия для художественного воссоздания нравственного и жизненного пути автобиографического героя. Описание этого заключения Аввакумом заметно отличается от двух предыдущих. Аввакум уже не описывает здесь самой тюрьмы, а лишь мельком называет ее «темной полаткой»: тюремный быт стал привычен для героя Жития. Однако главное отличие — в незаметном вначале изменении облика автобиографического героя. Пребывание Аввакума в Пафнутьевом монастыре описывается в Житии как заключение испытанного и стойкого борца за «старую веру». Этот эпизод подготавливает «кульминационную» сцену Жития — сцену церковного собора 1667 г. Описание суда над Аввакумом и его монолог — это тот сюжетный узел произведения, где агитационная, открыто публицистическая идея Жития выражается с наибольшей силой. Основное содержание этой сцены — обличительная речь Аввакума. Сцена собора — героический эпизод в повествовании: Аввакум выступает здесь как обличитель; отдельные детали этого эпизода напоминают евангельскую сцену распятия Иисуса Христа. Аввакум один противостоит всему сонму врагов — русским церковным властям и вселенским патриархам. Но герою Жития не страшны враги. Авторитету вселенских патриархов он противопоставляет многовековую традицию русского христианства, постановления русских соборов, авторитет русских святых. Аввакум не признает суда церковных властей и отказывает им в праве судить его, превращая сцену суда в фарс: «И я отшел ко дверям, да набок повалилъся: „Посидите вы, а я полежу“, — говорю им. Так оне смеются...». С героической сценой контрастирует сниженный, «обыденный» ее конец («Да и повели меня на чеп»), соответствующий «обыденному» началу сцены. («Еще вам побеседую о своей волоките»). «Бытовая» рамка — это тоже художественное средство, подчеркивающее обычность происходящего для Аввакума как человека, много повидавшего на своем веку. Финал Жития – сцена заключения узников в земляную тюрьму. Аввакум и его сподвижники согласно поют хвалу христианской церкви, они будут стоять до конца за свои убеждения, ибо их вера и их идеалы прекрасны: «Се еси добра, прекрасная моя! Се еси добра, любимая моя!.. зрак лица твоего паче солнечных лучь, и вся в красоте сияеш, яко день в силе своей». Этим завершается последовательный рассказ Аввакума о своей жизни, сюжет произведения. Следующие далее «повести» о «бесноватых» выполняют, как показал Робинсон, функцию традиционной части всякого жития: они заменяют собой рассказы о чудесах святого и мотивируются Аввакумом особым «понуждением» старца Епифания и «раба Христова». Эти рассказы выключены из композиции Жития и находятся вне сюжета произведения, каждый рассказ в отдельности является необязательной частью повествования. По отношению к ним вполне можно говорить о произвольности, свободе композиции. Таким образом, Житие Аввакума, как показывает анализ, — это художественное обобщение со свойственным ему строгим отбором фактов, о которых автор хочет поведать миру, и с соответствующим осмыслением их.
Далее немного о жанре Жития. В. Е. Гусев и вслед за ним В. В. Кожинов указывают целый комплекс признаков, объединяющих Житие Аввакума с вновь возникающим на Руси жанром романа: в Житии проявляется «тенденция становления синтетического жанра романа» (в романе эпическое повествование приобретает лирическую форму и характеризуется острым драматизмом); Житие, как и роман, тяготеет к «повседневному, обыденному», сочетает возвышенную поэзию и житейскую прозу. Важнейшим «проявлением тяготения Жития к жанру романа является... изображение человека как средоточия общественных противоречий, его попытка собрать в фокусе частной жизни и личной психологии события большого общественного значения, судьбы и психологию целого социального слоя». Против этого сопоставления трудно возразить: действительно, отмеченные черты присущи Житию Аввакума. Но можно ли считать его «ранним образцом» романа в русской литературе? С нашей точки зрения — нет. В Житии Аввакума отсутствует вымышленный герой, вымышленный сюжет, нет обособления автора от своего героя, художественного «мира», являющегося созданием только творческого сознания писателя. В данном случае нужно говорить не о литературном родстве форм, а об их литературном подобии, своеобразной «иллюзии романа». Во-первых, сам житийный жанр, из которого вырастает Житие Аввакума, возник в свое время в Византии под непосредственным воздействием эллинистического романа. Поэтому некоторые формальные признаки романной формы можно встретить в житийной литературе, например «линейную» композицию произведения, сочетающуюся с эпизодами-новеллами. Во-вторых, сходство повествовательных приемов Жития Аввакума с романом, указанное Гусевым и Кожиновым, во многом объясняется единым источником их художественной системы изображения. Одной из «проформ» западноевропейского романа является «народная книга», начальная форма его связана с фаблио, фацециями, особыми циклами устных рассказов. Аввакум, воздействуя на современников как художник, также использует в повествовании закономерности построения устных рассказов, «побывальщин», отсюда динамичность его повествования, острая сюжетность, точная, выразительная деталь (в этом же причина сходства Жития Аввакума с рассказами патериков). Аввакум прекрасно знал каноны житийного жанра и не игнорировал их. Однако в своём Житии, в рассказе о собственной жизни Аввакум избрал другой путь повествования, творчески объединив книжную житийную схему с художественной структурой устного рассказа, своеобразного жанра «народной беллетристики». Напомним характеристику крестьянских устных рассказов, данную Иваном Франко, которая во многом поясняет своеобразие художественного строя Жития: «...это народная беллетристика, народные новеллы и романы... это уже произведения если и не сознательного артистизма, то очень тонко развитого артистического инстинкта». Это происхождение художественной формы Жития объясняет специфичность памятника, его непродуктивность в ближайший к нему исторический период: русская литература XVIII в. не использовала художественных открытий Аввакума. Выражая дух эпохи, Житие в то же время в формально-литературном отношении основывалось не столько на конкретной традиции современной ему повествовательной литературы, сколько на таких формах устной художественной речи, которые будут осваиваться русской литературой много позже, в период становления и развития реалистической прозы (Пушкин, Гоголь, Лесков, Толстой).
Поможем написать любую работу на аналогичную тему