«Петербург»

Туманным призраком вошел Петербург в сознание Белого. В пятой главе романа он обращается к нему: «Осаждаясь туманом, и меня ты преследовал праздною мозговою игрой: ты — мучитель жестокосердый: но ты — непокойный призрак: ты, бывало, года на меня нападал; бегал и я на твоих ужасных проспектах, чтоб с разбега влететь вот на этот блистающий мост...»

Но несмотря на отношение к городу как к воплощенному ужасу, привязанность Белого к Петербургу была совершенно магической. В Петербурге жил Блок — самая продолжительная, самая непростая, самая значительная привязанность Белого. Они сходились и на многие годы расходились, но помнил о Блоке и чувствовал его значение в своей жизни Белый всегда. В Петербурге жила и Любовь Дмитриевна, дочь Д.И. Менделеева и жена Блока, страсть к которой, пережитая Белым в 1905—1907 гг. во всей ее изнуряющей и опустошающей полноте, резко повлиявшая на всю судьбу его, дала Белому возможность с такой полнотой проявить себя, свои чисто человеческие и творческие возможности и способности, с какой вряд ли он сумел бы это сделать, если бы встречи с Л.Д. Блок не произошло.

Вся эта совокупность фактов определяет сложное — и родственное, и глубоко трагическое, враждебное — отношение Белого к Петербургу. Связанная с ним совокупность импульсов, личных и творческих, безусловно оказывается в дореволюционные годы для Белого гораздо важней совокупности импульсов, связанных с Москвой.

Тема Петербурга самой историей выдвинулась в эти годы на первое место среди прочих тем, также связанных с историческим будущим России. Ее наличие в романе Белого, аналитическое, всестороннее изображение того «переворотившегося» состояния, в какое пришла Россия вместе со своей столицей в стремительные дни 1905 г., делают «Петербург» одним из наиболее важных явлений европейской литературной жизни XX в.

У Белого — «свой», очень определенный Петербург, прямо связанный с пушкинской традицией, которая с гениальной прозорливостью была воплощена в поэме «Медный всадник». Поэма эта составила эпоху в литературной истории петербургской темы. Ее образы вновь возникли, стали жить своей, но уже новой жизнью на страницах романа Андрея Белого. Медный всадник и Евгений вновь встретились, вновь пересеклись их жизни, но уже не как враги столкнулись они, а как союзники, как проводники одной исторической тенденции. Белый восстанавливает, воссоздает саму коллизию пушкинской поэмы, но он по-своему истолковывает ее. Он переосмысляет ее в соответствии с теми воззрениями на сущность нынешнего исторического периода, которые формировались на рубеже XIX и XX вв., хотя действующими лицами оставляет персонажей «Медного всадника», которые и становятся под пером Белого символами его эпохи.

Так получилось не только потому, что Пушкин, согласно Белому, дал в своей поэме мировой всеобъемлющий символ, дал ту интерпретацию соотношения личности и государства, которая в истории культуры имела профетическое значение. Дело тут не столько в Пушкине, сколько в самом Белом. Не меньше, чем из Пушкина, он заимствует в своем творчестве из Гоголя, Достоевского, Некрасова, Вл. Соловьева, Блока. Мотивами их он пользуется, как своими собственными, на их идеи опирается, их образы истолковывает и перетолковывает заново, оставаясь при этом, однако, самим собой.

Вторжение в чужую сферу творчества не было для Белого делом необычным. Этого требовал динамизм его внутреннего развития, экспрессивный и экспансивный характер его личности вообще. Как это ни покажется странным, но личное отношение выражено в творчестве Белого слабее, нежели те "общие" идеи, которыми жила эпоха рубежа веков. Он в большей степени "представитель времени", чем оригинальный мыслитель. Он как бы носил в себе дух эпохи, дух времени. Он до предела был заряжен электричеством, которое было разлито в воздухе не только и период между 1905 и 1917 гг., но и раньше, в годы, предшествовавшие первой революции. Он носил в себе это «электричество», он жил им, жил предчувствиями и ожиданиями «взрыва» и вселенского преображения, делая их центральным объектом изображения и в «Золоте в лазури», и в «симфониях», и в «Серебряном голубе», и в «Пепле», и, наконец, в «Петербурге», где конденсация идей, которыми жила эпоха начала века, достигает небывалой силы и выразительности.

Но поскольку рубеж XIX и XX вв. был действительно эпохой великого перелома, когда предсказания и предчувствия писателей прошлого обретали плоть и кровь, как бы реализовались в конкретных социальных и общественных сдвигах и потрясениях, эти писатели и стали для Белого опорой в его художественных и философских построениях. Никто из современников Белого не использовал так широко и так открыто опыт предшественников вплоть до прямых заимствований, как это делал он сам.