Л.С. Выготский, анализируя кризис в психологии, пришел к выводу, что его глубинной причиной была оторванность психологии от практики. Связи, сложившиеся между теоретической и прикладной психологией, напоминали, по словам Л.С. Выготского, взаимоотношения между метрополией и колонией: "...теория от практики не зависела нисколько; практика была выводом, приложением, вообще выходом за пределы науки, операцией занаучной, посленаучной, начинавшейся там, где научная операция считалась законченной" (4; 387). Выход психологии из кризиса Л.С. Выготский связывал с тем, чтобы практические дисциплины заняли принципиально иное положение во всем строе науки. Какое же? Эпиграф, многократно, как заклинание повторяемый в труде Л.С. Выготского, прямо указывает на это положение: "Камень, который презрели строители, стал во главу угла". Практика должна стать именно краеугольным камнем новой науки, т.е. таким, на который опирается все возводимое здание, по которому выверяются все его стены. В новой психологии "практика входит в глубочайшие основы научной операции и перестраивает ее с начала до конца; практика выдвигает постановку задач и служит верховным судьей теории, критерием истины; она диктует, как конструировать понятия и как формулировать законы" (4; 387-388).
Л.С. Выготский надеялся, что столкновение психологии с высокоорганизованной практикой приведет к тому, что промышленность и армия, политика и образование реформируют нашу науку.
Надеждам Л.С. Выготского, однако, не суждено было сбыться. Практика не реформировала психологию. Почему? Во-первых, конечно, из-за тех гонений, которым подверглись именно практически ориентированные психологические дисциплины – педология и психотехника. Во-вторых, из-за уродливых форм самой социальной практики, насквозь идеологизированной, ориентированной не на эффективность, а на фиктивные плановые показатели и потому не нуждающейся по-настоящему не только в действенной психологии, но и вообще ни в какой психологии.
Однако непосредственной причиной задержки методологического развития нашей психологии явилось то, что она, взаимодействуя все же (особенно в 60-е гг.) с различными видами социальной практики – медициной, промышленностью, педагогикой, участвовала только в этой, "чужой", практике, не имела своей психологической практики, не была самостоятельной практической дисциплиной.
Только в последние 10-15 лет ситуация стала меняться. Еще недавно психологию можно было сравнить с медициной, у которой есть академические институты, вузы, многочисленные кафедры и лаборатории, но при этом на всю страну – ни одной поликлиники! Теперь у психологии появились свои "поликлиники", возникла собственно психологическая практика. Буквально за несколько лет психологов-практиков стало на порядок больше, чем психологов-исследователей и преподавателей. Учитывая опыт развитых стран, страстное стремление студентов факультетов психологии к обучению практической психологической работе, огромный наплыв психотерапевтических "прозелитов", обращенных из врачей, педагогов, военных, филологов и пр. и пр., можно с уверенностью утверждать, что пропорция "практики/исследователи" будет неуклонно расти.
Появление психолога-практика как массовой профессии (массовой хотя бы пока по масштабам цеха профессиональных психологов) создает радикально новую ситуацию для всей нашей психологии. Возникает потребность в новых теоретических подходах, новых формах обучения и новых типах психологических организаций.
Для психологов-исследователей наступили необычные времена: если раньше продукт их работы использовался либо коллегами для написания собственных научных же трудов, либо лекторами для "просвещения населения", либо практиками других профессий – военными, инженерами, врачами, то теперь основным, главным пользователем становится психолог-практик. А это очень критичный и очень требовательный читатель. Он смотрит на исследовательский труд из гущи реального опыта практической психологической работы. Это вовсе не взгляд прагматика, озабоченного только "ноу хау", он ждет настоящего научного слова, истины, логоса, ждет тем более горячо, что он эту истину уже опытно ощутил и способен "узнать" ее, как узнает душа в подлинно поэтическом слове свое же однажды испытанное, но не до конца понятое чувство.
Чтобы отвечать этим ожиданиям, исследовательская, теоретическая психология должна реализовывать такой методологический подход, который позволил бы научно изучать не психику испытуемых, а опыт работы с психикой, прежде всего опыт профессиональной психологической работы, позволил бы черпать темы из этого опыта, создавать понятия и модели, описывающие и объясняющие опыт, формулировать результаты в виде, возвращаемом и конвертируемом в опыт. Чтобы продуктивно развиваться, психологическая теория должна включиться в контекст психологической практики и сама включить эту практику в свой контекст. Двумя словами: психологическая теория должна реализовывать психотехнический подход.
Но одно дело – "должна" и совсем другое – "может ли?", да и "хочет ли?", т.е. соответствует ли это ее собственным внутренним тенденциям? И может, и хочет.
В отечественной психологии мы находим прекрасный образец реализованного психотехнического подхода. Это теория поэтапного формирования умственных действий П.Я. Гальперина. Без специального методологического анализа, уже чисто стилистически очевидна психотехническая суть этой теории: не теория мышления, не теория умственных действий, но именно теория формирования, т.е. теория работы с психикой, а не самой психики. Нетрудно заметить, как переворачивается здесь классическая схема соотношения теории и практики: не от познания объекта к внедрению этих знаний в практику, а от опыта работы с объектом (формирования) к его познанию. Здесь в буквальном смысле реализуется надежда Л.С. Выготского на то, что практика войдет в основу научной операции.
Примера теории поэтапного формирования умственных действий достаточно для того, чтобы утверждать возможность реализации психотехнического подхода вообще. Но, повторяем, мало "быть должным", мало "мочь", нужно еще и "хотеть". "Хочет" ли отечественная психология стать психотехнической? Не под воздействием ли одной лишь моды на психологическую практику начинает она преобразовывать свои теоретические основания? Ведут ли ее к этому ее собственные, "генетически" заложенные в нее влечения, узнает ли она себя, став психотехнической?
Если проследить важнейшую линию развития отечественной психологии, линию Выготский – Леонтьев, то психотехническая закваска обнаруживается в ней в явном виде. Учение Л.С. Выготского об интериоризации как возникновении психических образований в ходе процесса "сворачивания" межличностного взаимодействия, о высших психических функциях, реализующие эти идеи, эксперименты А.Н. Леонтьева (5; 6) по изучению опосредствованной памяти – все это психотехнические, в широком смысле слова, представления. Ведь что, собственно, изучается в знаменитом эксперименте А.Н. Леонтьева? Память, взятая не как независимый от исследования натуральный объект, а как некое искусственное новообразование сознания, сформированное вместе экспериментатором и испытуемым с помощью предложенных средств (картинок) и в мотивирующем контексте социальной ситуации проверки памяти. Изучается, значит, не память вообще, а, по сути, социальная мнемотехника, т.е. измеряются результаты взаимодействия двух людей – экспериментатора и испытуемого, свернутые в способности воспроизвести ряд слов в данной специальной ситуации .
Итак, идея философии практики в приложении к психологической науке предстает как психотехническая методология. Психотехника – это философия практики для психологии. Отечественная психологическая традиция в лице культурно-исторической школы Выготского является психотехнической по своему изначальному замыслу, по своему методологическому "генотипу".
Поможем написать любую работу на аналогичную тему