Дени́ Вера́с (фр. Denis Veiras d’Allais, ок. 1630 — ок. 1700) — французский протестант, пришедший к деизму, автор известной утопии «История севарамбов».
Содержание книги представляет собой историю основания колонии на Южной земле. Король Севариас и его спутники пробуют разные государственные системы, и в конце концов останавливаются на одной, наиболее приемлемой. Это конституционная монархия, в которой нет дворянства, частной собственности, все обязаны трудиться 8 часов в сутки, а дети воспитываются государством.
Это первая открыто антирелигиозная утопия.
Изложение было настолько правдоподобно, что редактор газеты «Journal des Sçavans» в рецензии 1678 года не мог решить, истинное это описание или успешная мистификация.
XVII и особенно XVIII века — время необычайно пышного расцвета во Франции так называемого утопического романа. Нигде и никогда ни раньше, ни позже утопический роман не занимал в литературе такого места, как во Франции этого периода. Большое число и большой успех произведений этого типа отражали несомненно социальные моменты глубокого исторического значения: широко распространенное недовольство масс общественным порядком и отсутствие в социальной действительности материальных условий, необходимых для преобразования общества в интересах недовольных. Утопической литературе, о которой мы говорим, присущи уравнительные или социалистические тенденции; утопические изображения идеального общественного строя отвечали неясным еще чаяниям эксплуатируемых — городской и деревенской бедноты. Буржуазия искала и находила другие способы выражения своего недовольства и своих пожеланий — более конкретные и более прямые.
У истоков французской утопической литературы мы находим два романа, вышедшие в конце XVII столетия и оказавшие на все последующее развитие жанра громадное влияние: «Историю севарамбов» Вераса и «Телемак» Фенелона. На протяжении целого века эти романы находили читателей и подражателей. Первый образец французского утопического романа с четкой коммунистической тенденцией — «История севарамбов» — в то же время едва ли не лучший его образец. Независимо от ее художественных достоинств, — хотя и в этом отношении «История севарамбов» стоит выше большинства последующих французских утопий — она выделяется среди них свежестью мысли и своеобразием построения.
Автор «Севарамбов» был, повидимому, человеком весьма незаурядным. К сожалению, мы имеем о его жизни лишь скудные данные. Известно, что он принадлежал к протестантской семье. Но мы не можем даже сказать с уверенностью, была ли это дворянская или буржуазная семья. Свою жизненную карьеру Верас начал в рядах армии, приняв участие очень юным в военных действиях в Италии. Затем, покинув военную службу, он обратился к изучению права. Возможно, что этот переход свидетельствует о связи семьи Вераса с «дворянством мантии». Во всяком случае, судебное поприще, как и военная служба, не смогло надолго удержать этого беспокойного молодого человека. В 1665 г. мы находим Вераса уже в Англии — в странной роли не то преподавателя французского языка, не то «доверенного» переводчика, не то фактотума в свите известного английского вельможи и политического деятеля Бекингема.
За время своего пребывания в Англии Верас приобрел, повидимому, довольно широкую известность и доверие в руководящих политических кругах. Он имел возможность познакомиться с рядом выдающихся английских культурных деятелей, в том числе с Локком, близость с которым он сохранил и после своего возвращения во Францию, где Локк провел ряд лет — с 1675 г. по 1679 г. В Англии же Верас задумал свой роман, первая часть которого была им издана на английском языке в 1675 г. Возвращение Вераса во Францию было как будто не вполне добровольным: этот иностранец принимал, повидимому, очень деятельное участие в английских политических интригах, и политические неудачи английских деятелей, которых он обслуживал, вынудили его вернуться на родину. Но как бы мы ни оценивали поведение Вераса в Англии с политической стороны, Верас, во всяком случае, должен быть с полным основанием причислен к той небольшой группе французских писателей и деятелей (по преимуществу гугенотов), через которых в XVII в., задолго до Вольтера и Монтескье, устанавливалась живая связь между английской и французской культурой.
По возвращении во Францию Верас поселился в Париже, где занимался главным образом преподаванием английского и французского языков, истории и географии. Плодом этих занятий явились выпущенные им французская грамматика (1681) и руководство к французскому языку для англичан (1683). После отмены Нантского эдикта Верас, как и многие другие гугеноты, эмигрировал в Голландию, где и умер. Год его смерти, как и год его рождения, неизвестен.
В парижский период своей жизни Верас издал «Историю севарамбов» на французском языке в двух частях. Первая часть вышла в 1677, вторая — в 1678–1679 гг. Более ранний английский вариант почти лишен того социального содержания, которое делает для нас интересной книгу Вераса. Один из новейших исследователей выражает даже сомнение в том, что английский текст написан Верасом. В дальнейшем изложении мы имеем в виду, конечно, французский вариант «Севарамбов». Именно этот вариант многократно переиздавался в течение первой половины XVIII в. Именно им определяется место Вераса в истории утопического социализма.
В предисловии, озаглавленном «К читателю», Верас заявляет, что его книга есть описание общества, действительно существующего на «южном континенте». Он просит читателя не смешивать публикуемое им произведение с такими измышленными, фантастическими построениями, какие даны в «Республике» Платона, в «Утопии» Мора и в «Новой Атлантиде» Бэкона. Несомненно, что он хорошо знал перечисленные книги и считал их своего рода образцами утопической литературы.
Как мы увидим ниже, круг произведений, оказавших большее или меньшее влияние на автора «Севарамбов», можно значительно расширить. Но вряд ли возможно оспаривать, что влияние Мора, при всех отличиях строя страны севарамбов от строя Утопии, было одним из основных влияний, — влияний решающих в отношении принципов социальной характеристики идеального государства. Вероятно, рядом с «Утопией» можно поставить в этом отношении лишь приобретшее в XVIII в. самую широкую известность описание в книге Гарсиласо де ла Вега, — «Le Commentaire royal», — «коммунистических» порядков в государстве инков в Перу. Книга Гарсиласо сыграла в XVII–XVIII вв. немалую роль в процессе распространения коммунистических идей. В рассказе Гарсиласо даже Дидро видел убедительное доказательство возможности применения принципов коммунизма в реальной действительности. Весьма возможно, что именно «перуанские порядки» служили образцом для изображаемых Верасом порядков в стране севарамбов.
«История севарамбов» во всяком случае не является простым подражанием «Утопии». Ее отличает от «Утопии» и со стороны формы, и со стороны содержания ряд черт весьма оригинальных, отражающих не только иные литературные вкусы, но и иную социальную обстановку. Верас не занимает в истории социалистических идей такого места, как Мор или Кампанелла; все же он занимает в ней свое место и потому заслуживает изучения.
Читатель, знакомый с «Утопией» и «Городом солнца», развернув «Историю севарамбов», сразу почувствует стиль иного времени. Он не найдет у Вераса традиционной, унаследованной Мором и Кампанеллой от античных авторов формы диалога. «История севарамбов» — связный рассказ от первого лица, будто бы воспоминания путешественника о пережитом. В этом рассказе гораздо большее внимание, чем у первых утопистов, уделено перипетиям путешествия, всякого рода приключениям, взаимоотношениям путешественников, описаниям природы, городов, охоты, рыбной ловли и т. п. Социальные идеи автора и черты социальных отношений описываемой страны вкраплены в занимательный рассказ.
«История севарамбов» близка, по своей форме, к тому типу литературных произведений, которые именуются «романами путешествий», тогда как «Утопия» и «Город солнца» — рассуждения, облеченные в повествовательную форму. Не надо забывать, с одной стороны, какое развитие получила во Франции ко времени Вераса форма романа (Сорель, Скаррон и др.), с другой стороны, как были распространены в 50—60-х годах XVII в. пользовавшиеся громадным успехом во Франции — в связи с ростом ее колониальных интересов — описания путешествий (не вымышленных). В смысле литературной техники Верас, несомненно, опирается на развитие обоих этих жанров и использует разработанные ими средства. Иногда он идет дальше и заимствует для отдельных частей рассказа готовую схему изложения. Так построена вступительная часть «Истории севарамбов», изображающая путешествие, кораблекрушение и пребывание на южном материке до встречи с туземцами.
II
Канва «Истории севарамбов» очень проста. Это — рассказ путешественника, потерпевшего крушение в южном море. Европейцы, спасшиеся от гибели на неизвестном берегу, тщетно ждут помощи. Постепенно они все глубже проникают в неведомую им страну и, наконец, сталкиваются с туземцами-севарамбами. Оказавшиеся очень культурными и гуманными, туземцы увозят европейцев в свою столицу. Уже по пути европейцы начинают знакомиться с своеобразными порядками страны. Дальнейшая жизнь в стране дает возможность рассказчику лучше узнать и оценить по достоинству хозяйственную и политическую систему гостеприимных севарамбов. Беседы и чтение книг севарамбов позволяют ему восстановить историю возникновения этого своеобразного общественного порядка.
Томас Мор уделяет очень мало внимания происхождению утопического строя. Мы знаем лишь, что утопическое государство, по Т. Мору, возникло в результате завоевания, что туземцы, покоренные основателем Утопии, были «народ грубый и дикий» и что стараниями основателя, Утопа, они были подняты на весьма высокую ступень культуры и образованности. Коммунизм Утопии дан, так сказать, статически, в своем завершенном виде. Верас проявляет в своей «Истории севарамбов» гораздо больше «исторического» вкуса. Он достаточно подробно говорит о том, как жили туземцы до преобразования, проведенного просвещенным правителем Севарисом. Эти страницы Вераса представляют большой интерес, так как мы находим здесь уже ряд черт, характерных для коммунистических и эгалитарных теорий XVIII в. и чуждых ранним утопиям нового времени.
Народ севарамбов образовался из сочетания двух туземных народов — престарамбов иструкарамбов — и пришлых парси, иммигрировавших из Персии. Туземные народы происходили от одного корня и отличались друг от друга лишь частностями, несмотря на постоянные раздоры. Они жили в условиях примитивного коммунизма, большими семьями, каждая из которых представляла самоуправляющуюся единицу. Каждая семья, или община (communauté), выбирала вождя и его помощников для ведения хозяйственных дел семьи, для отправления правосудия, для командования в случае войны. Эти вожди обладали самыми широкими полномочиями как в отношении имущества, так и в отношении отдельных членов семьи, — вплоть до права жизни и смерти. Вождь имел при себе совет (повидимому, состоявший из должностных лиц и стариков), приказам вождя все должны были беспрекословно повиноваться. Для общей охраны и для других общих дел большие семьи избирали общего вождя, при котором состоял совет из представителей отдельных семейств; в распоряжение этого общего вождя семьи выделяли из своего состава определенное число мужчин для военных надобностей.
У одного из этих народов — струкарамбов — общность являлась принципом не только имущественных, но и брачных отношений. Внешне у них существовала моногамная семья: женщина имела одного мужа, который считался отцом ее детей. Но, по существу, каждая женщина принадлежала (или могла по праву принадлежать) любому из мужчин — членов большой семьи. Лишь половые сношения с мужчинами из других семей считались преступлением и карались смертью. Обычно браки заключались в пределах одной и той же семьи: это считалось наиболее достойным. Иногда брали женщин из соседних семей; но мужчины из своей семьи никогда не выходили.
Основным занятием этих первобытных народов являлись охота, рыбная ловля и собирание диких плодов; однако они знали уже зачатки земледелия в форме огородничества: они питались кореньями и овощами, которые сами культивировали.
Представление о строе первобытных народов, как строе коммунистическом, мы встречаем уже у некоторых античных авторов. Известно, что в древней Греции была достаточно широко распространена легенда о «золотом веке», когда царила «общность благ». Известно, что греческий историк Эфор нашел образец примитивно-коммунистических отношений у скифов. Эти представления отразились и в греческом утопическом романе Ямбула, где дано изображение коммунистических общин типа большой семьи. Скудость биографических сведений о Верасе не позволяет нам сказать с определенностью, был ли он знаком непосредственно с указанной литературой. Но Верас мог усвоить эту традицию и из более близких к нему произведений, которые, наверное, были ему известны. Идея начальной общности была достаточно широко распространена и в его время. Мы знаем, что Верас изучал право. Мы еще будем иметь возможность убедиться в том, какое место занимает в его построении идея естественного права. Конечно, он не мог не знать крупнейших и известнейших теоретиков естественного права XVII в. — Гроция и Пуффендорфа. Ни Гроций, ни Пуффендорф отнюдь не были по своим социальным тенденциям коммунистами. Но концепция из начальной общности в той или иной форме присуща им обоим.
Однако и у Гроция и у Пуффендорфа характеристика естественного состояния носит не столько конкретно-исторические, сколько абстрактно-юридические черты. Схема естественного коммунизма заполнена у Вераса материалом, взятым, очевидно, из других источников. Вряд ли можно сомневаться в том, что этот материал доставила ему литература путешествий, как мы уже указывали, чрезвычайно распространенная в его эпоху и содержавшая ряд этнографических наблюдений. Эти первые этнографические данные были весьма неточны, их научная ценность в большинстве случаев сомнительна. Тем не менее их не может отвергнуть en bloc даже наша современная наука. Для XVII в. рассказы светских и духовных путешественников (миссионеров) о далеких странах и обитающих в них народах имели громадное научное значение, расширяя в небывалых до того размерах социальный кругозор и опрокидывая укоренившиеся традиционные представления. Само собой разумеется, что этнографический материал не только воспринимался рассказчиками под определенным углом зрения, но зачастую сознательно обрабатывался ими в духе определенной общественной концепции. Мы не можем сказать наверное, получил ли Верас свой материал уже в таком обработанном виде. Во всяком случае, картина первобытных отношений, какую мы находим в «Истории севарамбов», не есть простое перенесение в фантастическую страну этнографической характеристики какого-то реального народа; это — характеристика, стилизованная в духе учения о коммунизме как естественном состоянии человечества.
Из двух туземных народов, сливающихся затем в единую нацию севарамбов, Верас ставит выше престарамбов. Это народ мирный, гостеприимный; однако и струкарамбы, более грубые по своим нравам, по природе одарены и благородны. Если у струкарамбов некоторые обычаи и вызывают порицание Вераса (например, беспорядочность половых отношений внутри семьи), то возникновение этих обычаев Верас объясняет как порчу прежних добрых нравов в результате деятельности некоего лжеучителя.
Итак, по Верасу, дикари живут в условиях естественного коммунизма. Они лишены просвещения, и потому ложные законодатели могут свести их с правильного пути. Для всякого знакомого с социальными теориями XVIII в. ясно, что построение Вераса содержит уже в себе все основные элементы наиболее популярной в XVIII в. концепции. С известными вариациями мы находим эти элементы и у Руссо, и у Мабли, и у Морелли. Верасу в разработке и популяризации теории естественного состояния должно быть по праву отведено одно из первых мест.
Если лжеучителю легко обмануть невежественный народ и свести его с пути, предначертанного природой, то для истинного, разумного законодателя народ, живущий еще в естественном состоянии, представляет наиболее благодарный материал. Мудрый законодатель руководствуется в своей деятельности принципами естественного права. Те же принципы, хотя и не осознанные, лежат в основании строя естественного состояния. Понятно, что законодателю севарамбов, персу Севарису, который поставил себе задачу построения общества, согласного с естественным правом, не было трудно убедить туземцев принять законы, не очень удаляющиеся от исконных обычаев народа, жившего общинами и почти не имевшего частной собственности. Характерно, что в противоположность туземцам более культурные персы, иммигрировавшие вместе с Севарисом, стояли за раздел земель, за частную собственность, за классовую структуру общества. Движение в пользу частной собственности, вспыхнувшее через несколько лет после реформ Севариса, также возглавлялось персами.
Этот ряд мыслей дает еще большее основание видеть в Верасе предтечу и учителя коммунистических писателей XVIII в. Во всяком случае, мы находим эти давно уже высказанные Верасом мысли в развернутом виде у крупнейшего коммунистического мыслителя дореволюционной Франции — Морелли в его «Кодексе природы». Соответственные страницы «Кодекса природы» представляют как бы комментированное изложение в теоретическом плане кратких замечаний Вераса, данных им в форме романа. Морелли считает возможным осуществление коммунизма в современных ему обществах, испорченных частной собственностью. Но гораздо проще и легче установить коммунистические порядки среди таких людей, какими их сделала природа, а не среди таких, какими они стали и продолжают быть у народов, подчиняющихся законам. И для того, чтобы показать, как легко это сделать, Морелли посылает своего гипотетического «мудрого законодателя» в Америку, к «диким народам», живущим еще в естественном состоянии. Этот законодатель обучает дикарей новым способам добывания себе пропитания, новым искусствам, правильной организации труда, — сохраняя в неприкосновенности общность имущества и общность труда для удовлетворения общих нужд. Все будут приветствовать его начинания, утверждает Морелли, все обстоятельства окажутся благоприятными для его планов. Можно подумать, что, составляя этот раздел своего рассуждения, Морелли имел перед собою рассказ Вераса о просвещенных коммунистических реформах Севариса.
III
Севарис прибыл в страну, которую ему было предназначено облагодетельствовать своими реформами, из имеющей высокую и старую культуру Персии, после многолетних странствий по странам Запада и Востока (Италия, Греция, Египет, Индия, Япония, Китай). Его разнообразные наблюдения дали ему возможность оценить критически не только особенности каждой страны, но и общие основы их строя. Мы не можем, конечно, ожидать от писателя XVII в. глубокого экономического анализа этих основ. Наполним, что «История севарамбов» вышла на много лет раньше книг Буагильбера («Détail de la France», 1695) и Вобана («Dime royale», 1707), в эпоху, когда буржуазная экономическая мысль закладывала лишь первые камни фундамента будущей классической политической экономии. Критика Вераса — как, впрочем, и значительно более поздняя критика писателей XVIII в. (Морелли, Мабли) — носит моральный характер. Исследуя причины раздоров, войн и других бедствий, поражающих народы, Севарис пришел к заключению, что они проистекают главным образом из трех источников: гордости, корыстолюбия и праздности. Первый порок питается существованием наследственных сословий; второй и третий — богатством и частной собственностью. Именно эти соображения побудили Севариса решительно отвергнуть выдвинутый его современниками и товарищами персами проект классового устройства общества.
Размышляя о наилучшем общественном порядке, Севарис исходит из природных свойств человека: природа, — говорит он, — создала всех людей равными. Категорически воспрещая своим преемникам вводить какие-либо новшества, противоречащие установленным им основным законам, он приравнивает эти законы к естественному праву. На природе человека строится коммунистическая аргументация уже у Томаса Мора. Жизнь, согласная с велениями природы, является для него основным принципом как индивидуальной нравственности, так и социального порядка. Но формулировки Вераса более отчетливы: они предвосхищают и здесь, как во многих других пунктах его изложения, формулировки, получившие позже, в XVIII в., весьма широкое распространение в рационалистических — уравнительных и коммунистических системах.
«Естественное равенство» людей требует для своей реализации «общности». Севарис лишил частных лиц прав собственности и установил, что все земли и богатства народа принадлежат государству, которое распоряжается ими абсолютно. Никто из граждан не может получить ничего из этих богатств, кроме того, что ему отпустит соответственное должностное лицо. Верас не предусматривает, таким образом, никаких различий в отношении собственности между средствами производства и предметами потребления. Ничто не может считаться объектом частной собственности. Эта нерасчлененность более всего сближает Вераса с Кампанеллой, который в своем «Городе солнца» провозглашает такую же универсальную общность в очень сходных выражениях.
На той же точке зрения стоит в этом вопросе и Т. Мор, требующий «совершенного уничтожения частной собственности». Лишь Морелли — впервые в истории социалистической мысли — выделяет из общности «те вещи, которые каждый употребляет для удовлетворения своих потребностей, для удовольствий или для своего повседневного труда».
Отнесение в одну категорию с предметами потребления также и орудий личного труда отражает, конечно, господство в окружающей действительности и в сознании Морелли ремесленной техники. Но расчленение объектов частной и общественной собственности само по себе является в развитии социалистической концепции фактом весьма значительным. Оно знаменует перемещение центра тяжести проблемы собственности из области потребления в область производства. Для Вераса основное в его построении — организация производства и распределения, отнюдь не организация потребления. Тем не менее, в вопросе о собственности он остается еще целиком на старых позициях.
Основная ячейка общества севарамбов носит название «осмазия». Осмазия — это прежде всего большое четырехугольное здание, в котором обитают севарамбы. Но все обитатели осмазии составляют хозяйственную и политическую корпорацию. В «Утопии» Т. Мора функции такой первичной корпорации несет рационализированная семья. Этот семейно-ремесленный строй связывает Утопию со средневековым городом. Разрывая пуповину, соединяющую хозяйство с семьей, Верас делает, несомненно, большой шаг вперед, отражая разрушительные для ремесла сдвиги в экономической действительности XVII в. Известно, что время Людовика XIV было для Франции временем не только развития мануфактуры, но и роста крупного производства в цехах, их капиталистического перерождения. В осмазии можно видеть прототип разнообразных форм общественных мастерских, трудовых ассоциаций, коммун и т. п., характерных для социалистических построений XVIII и первой половины XIX в.
Конечно, понятие осмазии как производственной организации не разработано Верасом с достаточной четкостью. Он говорит иногда об осмазиях, так сказать, специализированных. Так, осмазии, находящиеся в сельских местностях, занимаются главным образом сельским хозяйством. Таким образом, противоположность между городом и деревней у Вераса сохраняется. У него нет гениальной смелости Мора, превращающего в «Утопии» сельское хозяйство в общую повинность всех граждан и фактически упраздняющего деревню в ее старом виде. Имеются также осмазии-школы. Но, с другой стороны, в одной и той же осмазии могут жить и работники разных специальностей. Вообще, процесс производства в осмазии, по описаниям Вераса, трудно представить детально. Мы знаем лишь, что члены осмазии образуют дюжины и что трудом каждой дюжины руководит бригадир (duzenier).
Осмазия не является самодовлеющей хозяйственной единицей. Каждая из осмазий в своем производстве имеет в виду не удовлетворение потребностей своих членов (по типу фаланг Фурье), а удовлетворение нужд всего общества в целом. Во главе каждой отрасли производства стоит особое должностное лицо, которое Верас называет префектом. Префекты обязаны блюсти общегосударственные интересы. Они берут необходимый для данного производства сырой материал у тех осмазий, которые его добывают или изготовляют (например, металл, кожу, шерсть, хлопок, шелк), доставляют этот материал туда, где он получает дальнейшую обработку. Обеспечивая снабжение промышленности сырьем, они заботятся также и о снабжении граждан продуктами промышленности, распределяя их по различным районам государства. Это распределение производится через систему магазинов — центральных и местных, имеющихся в каждой осмазии. Сельскохозяйственные осмазии оставляют в своих магазинах лишь то, что необходимо для пропитания их членов, и весь излишек сдают в магазины центральные. Хозяйственная система севарамбов, таким образом, является системой строго централизованной.
Труд составляет в стране севарамбов обязанность всех граждан, как мужчин, так и женщин. Женщины занимаются лишь более легким трудом — пряденьем, ткачеством, шитьем; наравне с мужчинами они несут даже воинскую службу. От труда освобождаются лишь больные, старики и инвалиды. Государство требует от граждан труда на общественные нужды прежде всего потому, что оно обеспечивает удовлетворение их потребностей, снабжая их всем необходимым. Но у Вераса есть еще и другой, моральный мотив: труд, упражняя тело и занимая душу разумным делом, предохраняет от многочисленных пороков и изнеженности, которые являются результатом праздности. Такое моральное значение может иметь труд, когда он полезен и умерен. Чрезмерный труд, который несут бедняки, чтобы добыть себе средства существования, есть результат неравенства. Верас считает возможным, в условиях равенства, значительное сокращение времени труда. Однако он в этом вопросе более реалистичен, чем Мор или Кампанелла; в «Утопии» введен шестичасовой день, в «Городе солнца» — даже четырехчасовой. У севарамбов день разделен на три равные части, из которых одна, восемь часов, посвящается труду, вторая — удовольствиям, третья — отдыху. Верас, несомненно, первым провозгласил эту трехчленную формулу, ставшую столь популярной в XIX в. (восемь часов для труда, восемь — для отдыха, восемь — для сна).
Такая система всеобщего труда граждан не может еще, однако, по мнению Вераса, обеспечить удовлетворение всех потребностей. Дополнением и коррективом к ней является у него рабство. Для выполнения грязных работ при каждой осмазии имеются рабы. Мы знаем, что рабство для тех же целей сохраняется и в «Утопии». Но у Мора рабство — форма наказания, заменяющая смертную казнь. Мор не считает возможным обращать в рабство даже военнопленных, он не признает наследственного рабства. Рабство у Вераса гораздо ближе к своему реальному прототипу и по своему источнику, и по характеру использования рабов. Верас без всякого возмущения рассказывает о том, как севарамбы, победив своих врагов, налагают на них ежегодную дань девушками и юношами, которые становятся затем рабами у севарамбов. Он с полным сочувствием рассказывает о наложницах-рабынях и о том, как снабдили такими временными наложницами его спутников в первом же городе, в который они прибыли. Это более чем терпимое отношение к рабству в его самых отвратительных проявлениях резко выделяет Вераса среди ранних утопистов. Повидимому, здесь сказалось в первую очередь влияние на Вераса того отношения к рабству, которое было в его время широко распространено в кругах, связанных с колониальными интересами.
Как мы уже говорили, государство снабжает граждан всем необходимым. Оно снабжает их непосредственно продуктами. Деньги воспрещены основным законом государства. Их употребление считается пагубным. Это абсолютное отрицание денег как олицетворения богатства и орудия эксплуатации свойственно всем ранним социалистам. Но системы безденежного распределения могут быть различны по своим принципам. Возможно распределение равными пайками, возможно распределение по потребностям, возможно распределение, учитывающее в той или иной форме общественные заслуги. Верас провозглашает распределение по потребностям. Всякий гражданин, имея в чем-либо нужду, обращается к соответственному должностному лицу и всегда получает удовлетворение. Однако при применении этого принципа принимаются во внимание соображения иерархического порядка. Должностные лица заслуживают большего вознаграждения и получают его в соответствии с положением, которое они занимают в республике (proportionnées au rang qu'ils tiennent dans la République): они имеют лучшие жилища, лучшее питание, лучшую одежду, чем простые граждане; им разрешено иметь больше жен и содержать лично при себе рабов (как правило, рабы прикреплены к осмазиям). Отметим, как любопытное перенесение в утопию черт французской действительности, что правом охоты, по крайней мере в некоторых лесах, пользуется только губернатор.
Иерархия вознаграждения дает дополнительный стимул к труду на пользу общества. Основным стимулом является «благородное соревнование» (une noble émulation), которое рождается из справедливого желания похвал, вызываемых добрыми делами. Но стремление завоевать любовь и уважение граждан поддерживается и укрепляется соображениями материального порядка. Верас старается, очевидно, показать, что коммунистический строй не требует для своего существования людей особого, более высокого морального уровня. У севарамбов те же желания, те же цели, что и у европейцев. Различие социальных укладов сказывается в другом — в том, что средства, которыми севарамбы пользуются для достижения этих целей, честны и законны, тогда как у европейцев они сплошь и рядом низки и преступны.
В республике нет богатых бездельников, нет людей, которые облечены властью, хотя они недостойны ее и неспособны к ней. С другой стороны, среди севарамбов нет бедных, никто не испытывает нужды в необходимом, все принимают участие в общественных удовольствиях: «им принадлежат все богатства государства, и каждый из них может считать себя столь же счастливым, как самый богатый в мире монарх».
Основным условием, обеспечивающим это всеобщее богатство, Верас считает правильную систему распределения у севарамбов. Проводя параллель между европейскими странами и страной севарамбов, Верас замечает: «все это, в сущности, одно и то же, но способ распределения благ различен». Однако Верасу не чуждо представление о том, что коммунистический строй создает также исключительные возможности для роста производства. У него в большей степени, чем у Мора, заметен вкус и интерес к техническим достижениям и усовершенствованиям, хотя большой изобретательности он в этом отношении и не проявляет. Для нашего народа нет ничего невозможного, — говорит один из севарамбов у Вераса, — ибо у нас все принадлежит обществу. Интересно, что описываемые Верасом грандиозные сооружения, облегчающие труд человека и содействующие росту изобилия, относятся к путям сообщения и сельскому хозяйству. Верас вообще отводит промышленности подчиненное место, считая сельское хозяйство и строительное дело «более полезными». Мы узнаем у него о туннелях, сокращающих горные дороги, о подъемных машинах, о системе орошения и осушения земель при помощи каналов, об особых способах превращения песчаных почв в плодородные. Во второй половине XVII в. Верас оказывается еще не в состоянии предугадать технический переворот в области промышленности и рост ее значения в общественной экономии.
IV
Принципиальные основы хозяйственного строя страны севарамбов те же, что в «Утопии» Т. Мора, — равенство граждан, общность имущества. Но исходя из этих основ, Верас дает своеобразное построение, отличающееся весьма существенными чертами. Не менее своеобразен и политический строй его утопии. Сам Верас характеризует его двояко. Рассматриваемый с точки зрения религиозной, этот строй является деспотической монархией, ибо верховным главой государства и собственником всего национального имущества севарамбы считают бога-солнце. Об этой религиозной стороне дела нам еще придется говорить ниже. С точки зрения светской организация управления представляется Верасу соединением деспотической монархии с аристократией и демократией . Однако и это определение не соответствует тому, что изображено в романе.
Источником власти является у севарамбов народное избрание. Народ в каждой осмазии избирает ее руководителя — осмазионта (повидимому, в выборах участвуют все граждане). Осмазионты составляют основное ядро так называемого общего совета (conseil général). Так как число осмазий, а следовательно и осмазионтов, непрерывно растет, то постепенно из этого общего совета выделился малый совет (conseil ordinaire). Сначала в малый совет входило по одному члену на четыре осмазии, затем — по одному на шесть, наконец — по одному на восемь. Старейшие члены малого совета (по времени избрания) в числе двадцати четырех человек составляют коллегию сенаторов или высший государственный совет (grand conseil d'état). Когда в этой коллегии освобождается место, оно заполняется следующим по старшинству членом малого совета. Высший государственный совет намечает из своей среды четырех кандидатов на пост правителя государства, вице-короля, который окончательно избирается путем жребия. Совет помогает (assiste) вице-королю во всей его деятельности, дает ему советы. Из его состава назначаются губернаторы важнейших частей государства, генералы армии и префекты важнейших отраслей (строительства, съестных припасов, школ, общественных празднеств и т. п.).
Власть верховного правителя, вице-короля, отнюдь не является неограниченной. Он, повидимому, не может предпринять никаких важных мер без поддержки государственного совета. Так, мы узнаем из рассказа Вераса про четвертого вице-короля, что его завоевательные планы встретили сопротивление со стороны советами он вынужден был от них отказаться. Законодательные предложения вице-короля требуют утверждения общего совета, членам которого проект предварительно раздается. Общий совет может отстранить вице-короля от исполнения обязанностей, повидимому, по инициативе высшего государственного совета. Если вице-король проявит склонность к тирании, если он пожелает нарушить основные законы, старейший из сенаторов созывает общий совет; в случае согласия последнего вице-король лишается власти, и из числа сенаторов по жребию избирается опекун (tuteur), который и правит, «пока божество не соблаговолит вернуть утраченный разум» вице-королю.
Ясно, что изображаемый Верасом режим весьма далек от «деспотической» монархии. Мы не знаем другого произведения второй половины XVII в., которое стояло бы в столь резком противоречии с господствующими политическими доктринами эпохи Людовика XIV. Революционное «Завещание» Мелье написано почти на полстолетия позднее «Истории севарамбов». Известный подпольный трактат «Вздохи порабощенной Франции», хотя и сочувствует принципу выборности короля, проникнут реакционно-аристократическим настроением. Даже «Письма пастыря» Жюрье, вышедшие, как и книга Вераса, из протестантской среды, в своих практических пожеланиях не идут дальше современной им английской конституции.
Трудно представить себе, чтобы Верас при его юридическом образовании искренно считал политический строй севарамбов «монархией последовательной и деспотической». Вернее предположить, что своим определением он стремился скрыть от бдительного, но не всегда проницательного взора королевской цензуры свои «неблагонамеренные» политические взгляды.
Нет в системе севарамбов и аристократии в том смысле, в каком этот термин употребляется обычно в политической литературе. Мы уже знаем, что Верас — решительный враг каких-либо наследственных сословий и связанных с ними прав и привилегий. Только личные заслуги дают гражданам права на выполнение общественных функций. У севарамбов никто не может попрекнуть других их низким происхождением, никто не может чваниться своим высоким родом. Очевидно, Верас, говоря об элементах аристократии у севарамбов, имеет в виду прямой смысл этого слова — господство лучших. Верас считает несомненным, что одни рождены для того, чтобы повелевать, другие — для того, чтобы повиноваться; для него естественно, что одни работают головой, другие — руками. Таким образом, разделение физического и умственного труда у него вытекает из свойств человеческой природы и, следовательно, является вечным. Аристократию в этом смысле — аристократию умственного труда — мы можем найти и у предшественников Вераса — Мора и Кампанеллы. У последнего она принимает очень отчетливую форму правления ученых-священников, родственного платоновскому правлению философов. Но и Мор убежден в том, что должностных лиц и главу государства утопийцы должны выбирать из «сословия ученых». В условиях относительно весьма низкого уровня развития производительных сил в XVII–XVIII вв. даже самые радикальные и самые прозорливые критики социальной действительности не могли еще подняться до великой мысли о полном исчезновении порабощающего человека подчинения разделению труда, а вместе с тем и противоположности умственного и физического труда. Представление об этой противоположности как о чем-то незыблемом создавало объективные предпосылки для возникновения идеи «аристократии умственного труда». Социальное положение творцов первых утопических систем, их вкусы и настроения, обусловленные принадлежностью к интеллигентским группам, делали для них такое решение проблемы управления субъективно наиболее привлекательным.
Как мы могли убедиться, обоснование политического и социального идеала у Вераса может служить примером последовательно-рационалистической аргументации. Игнорируя совершенно историческую традицию, отправляясь от «природы», он логически конструирует свою систему как максимально разумную и целесообразную при данной «природе». Но эта разумность, это соответствие «природе» представляются ему, повидимому, недостаточными для устойчивости системы на практике. Так, рядом с «природой» появляется в системе «бог», рациональный строй получает религиозную санкцию. Практическое служебное значение религии показано в «Истории севарамбов» весьма откровенно. Стремясь приобрести и закрепить нужный ему для преобразований авторитет, великий реформатор Севарис широко использует средства религиозного воздействия, не брезгуя и прямой мистификацией. Тотчас же по прибытии в страну Севарис, выдавая привезенные им пушки за небесный огонь, убеждает туземцев в том, что он послан к ним богом-солнцем. Случайно найдя месторождение хорошего строительного камня, он выдает эту находку за божественное откровение. Когда его избирают королем, он испрашивает совета у бога-солнца, заранее подготовив комедию ответа: по окончании обращения Севариса к божеству в храме раздается музыка, как бы приближающаяся издалека, а затем невидимый голос сообщает пораженным туземцам волю бога. Верас весьма одобряет эту ловкую инсценировку. Другие законодатели, — говорит он, — просто утверждали, что их законы — воля бога. Севарис же заставил народ поверить, что воля бога сообщена ему непосредственно голосом с неба.
В соответствии со служебным назначением религии большое внимание уделяется Верасом ее внешней стороне. Севарис и его преемники тратят много сил и средств на постройку и украшение храма, обставляют большой торжественностью общественные моления по разным поводам, в этом отношении отнюдь не пренебрегая опытом христианства. Но внутренняя сущность религии севарамбов чрезвычайно проста. Это — «естественная» рационалистическая религия, «опирающаяся, — по словам Вераса, — более на доводы разума, чем на откровение». Несмотря на сдержанность этой формулировки, откровение, несомненно, совершенно чуждо мировоззрению Вераса и вызывает в нем ироническое отношение.
Верас — один из самых ранних проповедников «естественной религии». Напомним, что «История севарамбов» вышла раньше соответственных произведений Локка и Толанда (1685, 1696). Идея религии, основанной на разуме, вполне соответствует общему рационалистическому настроению Вераса. Наиболее вероятным учителем Вераса в этом вопросе был Боден, которого Верас, конечно, знал как юриста и диалог которого о религии наверное читал. Возможно, что он был знаком и с книгами Герберта Чербери, в XVII в. достаточно широко известными.
Севарамбы признают невидимого, великого и бесконечного бога. К этой вере севарамбы пришли от первоначального поклонения солнцу, которое в более примитивных формах было распространено среди туземцев до преобразований Севариса. Сам Севарис был в Персии первосвященником солнцепоклонников. Почитание солнца осталось и в религии севарамбов. Солнце заняло в ней место второго порядка, место видимого слуги невидимого бога; через посредство солнца люди получают все блага жизни, и ему они непосредственно поклоняются, воздавая невидимому богу лишь внутреннее, духовное почитание. Солнце правит миром, в котором мы обитаем, оно дает этому миру движение, свет и жизнь. Души людей и животных бессмертны, они составляют эманацию солнца, к которому в конце концов и возвращаются. Севарамбы верят также в возмездие после смерти за добрые и злые дела: это возмездие выражается в том, что душа переселяется в новое тело, более или менее близкое к солнцу. Религия предписывает людям выполнение трех основных обязанностей: по отношению к невидимому богу, по отношению к богу-солнцу и по отношению к родине.
Как мы уже упоминали, бог-солнце считается верховным главой государства; поэтому действительный правитель носит лишь титул вице-короля. Избрание вице-короля путем жеребьевки из четырех намеченных советом кандидатов является, с точки зрения религии, как бы проявлением воли бога-солнца, таким способом выбирающего себе помощника. Такой порядок был установлен Севарисом опять-таки по практическим соображениям. Фикция правления солнца должна создать правительству бóльшую прочность и внушить к нему большее уважение. Вице-король, как непосредственный выразитель воли божества, являющийся и светским и духовным главой государства, может рассчитывать на большее почитание и повиновение, чем правитель, получающий свой авторитет только от людей. И покидая власть, Севарис еще раз внушает народу, что в избрании правителей провидение играет бóльшую роль, чем люди, что на них нужно смотреть как на «живее воплощение божества».
В изображении религии севарамбов Верас проявляет мало самостоятельной выдумки. Сочувственный интерес к «религии солнца» как рациональной религии довольно широко распространен в литературе XVII в. Одним из источников этой концепции была уже упомянутая нами выше книга «Le Commentaire royal», Гарсиласо, в 1633 г. появившаяся во французском переводе. Но вряд ли можно говорить о прямом заимствовании Вераса у Гарсиласо, ибо Гарсиласо был отнюдь не единственным автором, популяризировавшим в XVII в. «религию солнца». Мы находим ее, между прочим, и у одного из ближайших предшественников Вераса в пропаганде коммунистических идей, у Кампанеллы. Граждане его идеального государства почитают единого вышнего бога. Но они «созерцают и познают бога под видом солнца, называя солнце образам, ликом и живым изваянием бога, от коего на все находящееся под ним истекают свет, тепло, жизнь, живительные силы и всякие блага». Так как наибольшим почетом у них пользуется солнце, то и страна именуется «государством солнца» (civiLas solis). Близость Вераса к Кампанелле как бы подчеркивается тем обстоятельством, что то же наименование — Etat du soleil — дают своей стране и севарамбы.
При сочувственном отношении Вераса к религиозной мистификации в политических целях не всегда легко отделить то, что он искренно считает естественной, рациональной религией, от элементов, привнесенных в нее из практики положительных религий по чисто политическим соображениям. Ясно, что он не верит в голос с неба, утверждающий конституцию севарамбов; ясно, что он не верит в божественное происхождение власти вице-короля. Он считает лишь, что теория божественного происхождения, которую использовали до сих пор во вред народу, может и должна быть использована, когда просвещенный правитель ставит себе целью благо народа. Конечно, это — уступка господствующим политическим доктринам, но уступка, логически вытекающая из того, как представляет себе Верас способ осуществления идеального общественного строя. Он не видит в обществе внутренних сил, способных преобразовать его в коммунистическое общество. Он, как Мор и значительное число социалистических писателей XVIII в., возлагает поэтому задачу реформирования общества на «мудрого правителя», на идеализированного представителя просвещенной монархии. Народ, — даже фантастический народ, живущий в условиях примитивного коммунизма, — способен лишь сочувственно повиноваться реформам. Естественно, что, не особенно веря в прочность поддержки Севариса народными массами, Верас обеспечивает его поддержкой высших неземных сил.
Возможно, что такой же политически-утилитарный смысл имеет у него учение о бессмертии души и о загробном возмездии. Верас рассказывает, что наряду с изложенным выше официальным учением среди севарамбов распространены и другие теории. Часть ученых вовсе отвергает бессмертие. Другие считают, что душа материальна и что о ее бессмертии можно говорить лишь в том смысле, в каком это приложимо к материи: она может менять форму, но не может быть уничтожена. Верас весьма осторожно сопоставляет эти три теории, его собственное отношение к ним остается скрытым. Большинство же севарамбов предпочитает теорию бессмертия по мотивам мало убедительным: во-первых, она кажется им более правдоподобной и приятной (!), а во-вторых, она освящена авторитетом Севариса, заветы которого севарамбы склонны беспрекословно соблюдать. Общее впечатление от всех рассуждений Вераса по религиозным вопросам таково, что сам он в своем рационализме гораздо более радикален, чем его севарамбы.
Изображение религиозной жизни севарамбов служит у Вераса еще одной цели — весьма завуалированной критике религиозной жизни христианских стран. Он очень осторожен. Утверждая, что религия севарамбов «наиболее соответствует человеческому разуму», он сейчас же оговаривается, что она тем не менее не самая истинная, ибо ей следует предпочесть «небесный свет Евангелия». Но без этого «божественного откровения» мнения севарамбов о божестве пришлось бы признать правильными. В стране севарамбов есть небольшая группа христиан. Они пробовали вести пропаганду. Но их число не возрастает. Интересно, как излагает Верас причины этой неудачи. Севарамбы, — говорит он, — слишком полагаются на человеческий разум. Они считают странными святые таинства нашей религии и смеются над всем, что превосходит их «затемненное понимание». Они издеваются над чудесами, объясняют все явления естественными причинами, убеждены в том, что все в природе происходит в установленном порядке, согласно естественным законам. В конце концов, христианские священники пришли в отчаяние, решив, что только большое чудо, «смирив разум» этих неверных, могло бы привести к их обращению. Очевидно, Верас рассчитывал, что найдутся читатели, которые поймут преимущества рационалистической логики севарамбов над христианскими доводами, опирающимися против разума на откровение. А в то же время, с точки зрения цензуры, его изложение было как будто вполне христиански-благонамеренным.
Существование государственной религии солнца в стране севарамбов не исключает весьма большого разнообразия религиозных мнений. Верас сообщает нам, что у них господствует «полная свобода совести» (pleine liberté de conscience). Правда, все другие публичные культы, кроме культа солнца, воспрещены. Но всякий вправе высказывать и защищать свои взгляды по религиозным вопросам. Организуются даже общественные диспуты, на которых можно выступать с любым мнением, не боясь ни кары, ни порицания. Эта свобода, утверждает Верас, чрезвычайно содействует общественному спокойствию; страна севарамбов не знает религиозных раздоров и войн, несмотря на различие мнений и споры. Свободе религиозных убеждений Верас противопоставляет порядок, господствующий в «других странах», где религия часто служит предлогом для самых бесчеловечных и нечестивых деяний. Самое замечательное в этом рассуждении Вераса не в том, что он, выросший в гугенотской семье во времена очень тяжелые для гугенотов, выступает в защиту свободы совести; поистине поразительна та политическая проницательность, которая приводит его к мысли, что религия в «религиозных» распрях и войнах является лишь предлогом (prétexte). Это — тщеславие, жадность и зависть, прикрываясь религией, ослепляют несчастных людей до того, что они теряют всякое чувство гуманности, которое им внушает эта самая религия. Так самая святая вещь превращается в самую жестокую и пагубную. У севарамбов это невозможно. И опять-таки Верас понимает, что религиозные распри немыслимы в стране севарамбов не только потому, что они свободно и спокойно обсуждают проблемы развития религии, как в Европе обсуждают проблемы философии. Основная причина — в социальном строе севарамбов: у них никто не может приобрести никаких богатств и почестей ложной видимостью притворного благочестия; никто не может угнетать ближнего и нарушать естественное право, прикрываясь религией.
Любовь к родине и уважение к ее законам укрепляются не только религией, но и системой воспитания. Очень интересно, что Верас отнюдь не разделяет примитивно-оптимистической оценки человеческой природы («человек по природе добр»), свойственной некоторым утопистам (Кабе: братство, любовь, доброта — инстинкты; пороки — результат социальной организации). Он не считает также, что в моральном отношении человек — tabula rasa, приобретающая как положительные, так и отрицательные качества в зависимости от социальной обстановки (концепция большинства просветителей XVIII в.). Нет, людям по природе (naturellement) свойственны склонности к пороку наряду с семенами добродетели; и дурные склонности, укрепляясь, чаще всего заглушают добрые. Это представление о прирожденной греховности человека — одна из немногих черт, сохранившихся у Вераса от христианского миросозерцания. Тем важнее и серьезнее задача воспитания, которое должно предупредить развитие пороков и содействовать развитию добродетелей.
Само собой разумеется, что в коммунистическом государстве севарамбов и система воспитания носит общественный характер. До семи лет ребенок находится в семье; с семи лет он переходит в общественную школу, и родительская власть над ним прекращается. В течение первых четырех лет детей учат чтению, письму, употреблению оружия и, самое главное, повиновению законам. Затем детей посылают на три года в сельские местности, где они тратят по четыре часа на продолжение занятий и по четыре — на работу в сельском хозяйстве. С четырнадцати лет начинается обучение ремеслам; дети, которые проявляют к ремеслу способности, остаются затем работниками ремесла; прочих направляют на работу в качестве хлебопашцев и строителей. Дети, которые выделяются особыми умственными способностями, переводятся для обучения в особые школы, где они совершенно освобождены от физического труда. Таким образом, соединение обучения с трудом не является у Вераса лишь результатом общепедагогических и социально-политических соображений, но преследует совершенно конкретную цель подготовки для государства соответственных категорий практических работников. Специальное обучение работников умственного труда вполне гармонирует с отмеченным уже нами выше представлением Вераса о «естественной» аристократии.
Женщины получают такое же образование, но в специальных школах для девочек. Мы уже говорили, что женщины принимают наравне с мужчинами участие в труде и в обороне страны. Однако подлинного равноправия женщин у севарамбов нет. Мы не видим женщин на каких-либо руководящих постах. Величайшая честь для женщины — любить своего мужа и воспитывать детей. Почет воздается ей или за большое число детей, или за заслуги мужа. При нормальной моногамной семье закон допускает многоженство. Однако многомужество вызывает у севарамбов самое резкое осуждение. Общий тон отношения Вераса к женщине свидетельствует о том, что женщина для него — существо неравноценное мужчине.
Несмотря на отсутствие частной собственности и на систему общественного воспитания, греховные инстинкты людей проявляются иногда у севарамбов в форме преступлений. Из рассказа Вераса мы узнаем о двух видах преступлений: убийство и нарушение законов о браке (половые связи до брака, нарушение супружеской верности). Характерно, что кары, налагаемые за то и другое преступление, одинаково суровы: это долголетнее тюремное заключение и телесное наказание. При изображении сцены телесного наказания Верас проявляет известную сентиментальность (связанную, впрочем, с восхищением перед красотой преступницы). Но в справедливости и целесообразности такого наказания он, повидимому, не сомневается.
Государство севарамбов представляет собою замкнутую систему, изолированную от других государств. Сношения с европейско-азиатским континентом воспрещены. Причины этого воспрещения — не хозяйственного характера. Эта сторона — вне поля зрения Вераса. Его и здесь интересует моральная проблема — охрана нравов севарамбов, которые могут быть испорчены проникновением к ним пороков, свойственных другим странам. Выезд за границу для ознакомления с тем, что там имеется ценного, разрешается лишь специально командированным лицам из числа готовящихся к ученой, а следовательно, и правительственной карьере.
Как мы могли убедиться, утопический роман Вераса носит на себе немало отпечатков того общества, в пределах которого он возник (божественное происхождение власти, аристократия ума, неравноправие женщин, рабство и т. п.). И тем не менее, отталкиваясь от строя общественного неравенства и растущих капиталистических отношений, от абсолютной монархии «короля-солнца», от христианской религии, Верас, несомненно, опережает свое время. Во французской литературе XVII в. он совершенно одинок. Этот малоизвестный писатель, предрасположенный к оппозиционности своим гугенотским происхождением, повидимому непоседливый и любознательный, выделяющийся, несмотря на свое скромное занятие учителя языков, большой широтой культурного горизонта, сумел аккумулировать в своем сознании едва еще зарождающиеся общественные настроения, ярко выявившиеся лишь в социальной литературе XVIII в. Хотя первый перевод «Утопии» Мора на французский язык появился еще в XVI в. (1550), но до «Истории севарамбов» социальная теория великого англичанина не находила отклика во французской литературе. В конечном счете, причина этого отставания лежит в более медленном темпе развития элементов капитализма во Франции, в более медленном темпе формирования кадров предпролетариата. Разумеется, задача, стоявшая перед Верасом как перед пионером утопического романа во Франции, была много проще, чем у Мора. Верас имел уже в своем распоряжении готовый, прекрасно разработанный образец. Это не умаляет, однако, прав Bераса на внимание с нашей стороны. «История севарамбов» интересна для истории социализма и как самостоятельная разработка, самостоятельный, хотя и не первый вариант коммунистической утопии, и еще более — как весьма важное связующее звено между «Утопией» Мора и социализмом XVIII в.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему