Описание

ПОСТРОЕНИЕ ОПИСАНИЙ

В очерке «Путешествие в Арзрум» Пушкин так описал Дарьяльское ущелье:

В семи верстах от Ларса находится Дариальский пост. Ущелье носит то же имя. Скалы с обеих сторон стоят параллельными стенами. Здесь так узко, так узко, пишет один путешественник, что не только видишь, но, кажется, чувствуешь тесноту. Клочок неба, как лента, синеет над вашей головою. Ручьи, падающие с горной высоты мелкими и разбрызганными струями, напоминали мне похищение Ганимеда, странную картину Рембрандта. К тому же и ущелье освещено совершенно в его вкусе. В иных местах Терек подмывает самую подошву скал, и на дороге в виде плотины навалены каменья. Недалеко от поста мостик смело переброшен через речку. На нём стоишь, как на мельнице. Мостик весь так и трясётся, а Терек шумит, как колёса, движущие жернов. Против Дариала на крутой скале видны развалины крепости. Предание гласит, что в ней скрывалась какая-то царица Дария, давшая имя своё ущелью, — сказка. Дариал на древнем персидском языке значит ворота. По свидетельству Плиния, Кавказские врата, ошибочно называемые Каспийскими, находились здесь.

Ущелие замкнуто было настоящими воротами, деревянными, окованными железом...1

Через два месяца после Пушкина те же места посетил художник Никанор Чернецов. Он привёз с Кавказа около трёхсот зарисовок, послуживших ему материалом более чем для десяти полотен. В путевых зарисовках Чернецова есть три эскиза с видами Дарьяла. На одном из них надпись: «Писана была картина для поэта А.С. Пушкина». Кавказские зарисовки – путевой дневник художника, который стремился как можно ближе к натуре изобразить то, что он увидел. Если сравнить набросок Чернецова и пушкинский текст, не может не поразить их совпадение. Мы убеждаемся, как точен был Пушкин в описании. Каждому элементу его можно найти соответствие на картине, и это действительно те детали, которые останавливают внимание наблюдателя.

На втором плане эскиза изображено несколько домиков – Дарьяльский пост. Они кажутся особенно маленькими на фоне гор, увенчанных покрытыми снегом вершинами. Отвесные стены ущелья заслоняют небо, и лишь небольшой его клочок виден нам. Композиция картины вертикальна, она подчёркивает отвесность утёсов, их высоту. «Вертикальна» и композиция описания. Признаки, перечисленные в нем, почти все статичны, но взгляд наблюдателя фиксирует их в определённом порядке – по вертикали, сверху вниз: клочок неба над вашей головой ... ручьи, падающие с горной высоты ... Терек подмывает самую подошву скал...

Картина Чернецова передаёт зрительные впечатления путешественника, в описании говорится об его чувствах: Здесь так узко, так узко ... что не только видишь, но, кажется, чувствуешь тесноту. Заключительная фраза описания выводит читателя за пределы изображённого на картине: В древности ущелье замкнуто было настоящими воротами, деревянными, окованными железом. Это то, чего мы не видим на картине Чернецова, то чего не мог увидеть путешественник в Дарьяльском ущелье. Но завершающий штрих описания настолько конкретен и точен, что, кажется, картину можно было бы написать со слов Пушкина. Для того же, чтобы найти этот штрих, Пушкин должен был обратиться по крайней мере к двум книгам: книге французского консула в Тифлисе Гамба, изданной в 1826 г. в Париже, и к труду графа Ивана Потоцкого «Путешествие в астраханские и кавказские степи. Первобытная история народов, в древности там обитавших», том второй, тоже изданному в Париже в 1829 г., – источникам по тем временам достаточно серьёзным и самым новым. Гамба приводит в своей книге средневековое предание о княжне Дарий. Потоцкий цитирует текст из Плиния: «...Здесь водружены ворота из брёвен, окованных железом. Под воротами этими протекает река Дириодорис». К тексту Потоцкий делает примечание: «Единственное место в этом ущелье, где возможно было водрузить ворота, – Дарьял; таким образом, река Дириодорис есть Терек...»2

Так мы ещё раз убеждаемся в том, что литературная работа, в частности работа над описательным текстом, подразумевает не только свежесть впечатлений, но и кропотливый труд, о котором читатель часто и не подозревает.

Если при анализе повествовательного текста наше внимание останавливала чёткая цепочка глаголов, передававших движение событий, напряжение действия, в описательных текстах главную роль играют указания на характерные признаки предметов или явлений, на их детали. Вспомним приводившийся нами пример повествования из пушкинской «Истории Пугачёва». Цепочка глаголов совершенного вида в прошедшем времени (прибыл – дождался – пошёл – выехали – сошлись) передавала смену действий во временной последовательности. В описании Дарьяльского ущелья все, за небольшим исключением, сказуемые выражены глаголами настоящего времени: стоят, синеет, подмывает, шумит, гласит.

Подчёркнутость единого временного плана – характерная черта структуры описательного текста, его задача – перечислить признаки, отнесённые к определённому моменту.

Параллелизм синтаксической структуры в этом описании выражен очень чётко. Почти все предложения начаты подлежащими, за которыми следуют сказуемые: «Ущелье носит то же имя. Скалы с обеих сторон стоят параллельными стенами. Клочок неба ... синеет над нашей головою. Мостик весь так и трясётся, а Терек шумит, как колёса, движущие жёрнов.» Благодаря чёткости структуры описание приобрело ритмический рисунок и завершённость формы.

ОПИСАНИЯ СТАТИЧЕСКИЕ И ДИНАМИЧЕСКИЕ

Чтобы построить описание, далеко не безразлично, находится его объект в покое или в движении, неизменен или претерпевает изменения. Поэтому описания принято подразделять на статические и динамические. Описание Дарьяльского ущелья статично и по характеру изображаемого, и по позиции наблюдателя. Принадлежность следующего описания из биографической книги К. Паустовского «Далёкие годы» к динамическим не вызывает сомнения:

Субоч был человек стремительный. Он влетел в класс как метеор. Фалды его сюртука разлетались. Пенсне сверкало. Журнал, со свистом рассекая воздух, летел по траектории и падал на стол. Пыль завивалась вихрями за спиной латиниста. Класс вскакивал, гремя крышками парт и с таким же грохотом садился. Застеклённые двери звенели. Воробьи за окнами срывались с тополей и с треском уносились в глубину сада.

Таков был обычный приход Субоча.3

Объект этого описания настолько активен, что элементами его служит перечисление действий, создающих своеобразный резонанс поступков человека. Динамичность описания достигается чётко выдержанным параллелизмом его синтаксической структуры – строгой однотипностью предложений, начатых подлежащим и имеющих прямой порядок слов. Из десяти простых предложений только два – первое и последнее, составляющие композиционную рамку описания, – имеют иную структуру. Во всех остальных сказуемые – глаголы несовершенного вида прошедшего времени в форме, аналогичной по своим стилистическим функциям несовершенному виду настоящего времени. «Прошедшее время несовершенного вида не двигает действия. Оно описательно, а не повествовательно. Оно не определяет последовательности действий в прошлом, а ставит их все в одной плоскости»4, – указывал В.В. Виноградов.                               

Динамическими могут быть описания не только предмета действующего, но и предмета неподвижного. Активным в этом случае бывает наблюдатель, который укажет на перемены, происходящие с предметом описания, сообщит описанию активный характер своим отношением к нему.

Обратимся ещё раз к работе Пушкина над «Историей Пугачёва» и рассмотрим два небольших фрагмента текста: показания капрала гарнизонной роты Китайгородова о том, что он увидел в крепости Ильинской, оставленной Пугачёвым, и текст «Истории Пугачёва».

Источник

Пушка была одна, и та в воротах брошенная. Анбар был отворен, и несколько четвертей муки и сухарей валялось на дворе.

Текст Пушкина

Анбар был отворен. Несколько четвертей муки и сухарей валялось на дворе. Одна пушка брошена была в воротах.

Китайгородов начинает перечислять увиденное с пушки, брошенной в воротах, с того, на что он, попросту говоря, наткнулся, войдя во двор крепости. Затем упоминает об амбаре и уже после этого, говорит о том, что было во дворе. Объяснить это можно. Человек военный, он прежде всего обратил внимание на пушку: «Одна, где остальные? Или в крепости у Пугачёва была только одна, и ту бросили?» Но с позиции читателя эти смысловые связи мешают созданию целостной картины.

Этот же текст в редакции Пушкина гораздо энергичнее. В нём три простых предложения. Элементы описания расположены не так, как они представились вошедшему во двор, а по движению убегавших мятежников: от амбара к воротам. И мы уже видим не просто двор с разбросанными по нему мукой и сухарями, а представляем картину бегства.

ОПИСАНИЯ В ПУБЛИЦИСТИКЕ

Природа художественной литературы и публицистики отрицает возможность каких бы то ни было схем. Применительно к описаниям в этих видах литературы можно говорить только об отдельных приёмах, рекомендациях, образцах, удачах и неудачах их авторов и редакторов.

Искусство описания – это во многом искусство детали. Если в научных описаниях деталь должна быть точной, заранее обусловленной, необходимой, то в художественной литературе деталь, чем более она неожиданна, тем более ценна. Но никогда деталь не бывает важна сама по себе, она лишь часть общей картины и, лишь включённая в общую композицию описания, оправдывает себя и обретает смысл и силу. Назначение описания, всегда состоящего из отдельных элементов, – создать впечатление целого.

В художественной литературе мы обычно знакомимся с предметом или явлением через восприятие его героя. В статье «Как мы пишем» А.Н. Толстой приводит такой пример: «...степь, закат, грязная дорога. Едут – счастливый, несчастный и пьяный. Три восприятия, значит – три описания, совершенно различных по словарю, по ритмике, по размеру... Пусть предметы говорят сами за себя. Пусть вы, читатель, глядите не моими глазами на дорогу и трёх людей, а идёте по ней и с пьяным, и со счастливым, и с несчастным...»5

Публицист должен высказать свою оценку того, что видит. Документальность описаний в публицистике не следует понимать как фотографическую их точность. Пожалуй, именно в описании наиболее непосредственно проявляются особенности эмоционального склада автора, в ходе изложения «прочитываются» эпизоды его биографии, границы описываемого расширяются, изображение приобретает многомерность. Внимательно прочитанные строки описаний в лучших образцах публицистики способны подарить нам не только радость узнавания, но и ощущение бытия.

Откроем автобиографическую книгу Б. Пастернака «Охранная грамота».

Пребывание Пастернака в Марбурге, в одном из прославленных университетов Германии – факт достаточно широко известный. В 1912 г. он изучал здесь философию. Однако до 1973 г. марбургские слависты не знали, где находится дом, в котором жил тогда поэт. Помог в их поисках, основываясь лишь на описании этого дома в «Охранной грамоте», профессор Московского университета В.П. Вомперский, который никогда прежде в Марбурге не бывал. Вот это описание:

Я снял комнату на краю города. Дом стоял в ряду последних по Гиссенской дороге. В этом месте каштаны, которыми она была обсажена, как по команде, заходя друг другу в плечо, всей шеренгой забирали вправо. Оглянувшись в последний раз на хмурую гору со старым городком, шоссе пропадало за лесом.

При комнате был дрянной балкончик, выходивший на соседний огород. Там стоял снятый с осей вагон старой марбургской конки, превращённый в курятник.

Комнату сдавала старушка чиновница. Она жила вдвоём с дочерью на тощую вдовью пенсию.

За полями, подступавшими к мудрёному птичнику, виднелась деревня Окерсгаузен. Это было длинное становище длинных риг, длинных телег и здоровенных першеронов. Оттуда вдоль по горизонту тащилась другая дорога. По вступлении в город она Barfüsserstraße. Босомыгами же в средние века звали монахов-францисканцев.

Сзади, в стороне от дома, подминая под себя кусты и их отраженья, протекала река Лан. За ней тянулось полотно железной дороги. Вечером в глухое сопенье кухонной спиртовки врывалось учащённое позвякиванье механического колокола, под звон которого сам собою опускался железнодорожный шлагбаум.6

Чтобы найти дом, было решено повторить путь поэта от вокзала к городу. Поездка по первой из двух ведущих сейчас к нему дорог ничего не дала, но, «когда, проехав по другой, мы вышли из автомобиля, – вспоминает В.П. Вомперский, – я посмотрел вокруг и понял, что место мне хорошо знакомо, хотя я здесь в первый раз. Просто читал у Б.Л. Пастернака об этой площади и улице и понял, что дом, где жил поэт, должен быть здесь».7 Вернёмся к тексту описания и постараемся понять, как могла возникнуть эта уверенность. Первое, на что обращаешь внимание, вчитываясь в текст, – разнообразие впечатлений: это зарисовки с натуры и факты истории, запёчатлённая реальность и образное преломление действительности.

Точность описания каждой детали, свойственная манере Пастернака и делавшая узнаваемыми пейзажи в его поэзии, в тексте документальной прозы особенно отчётлива. Разработка каждого элемента описания значима. Казалось бы, зачем при переводе с немецкого названия улицы Barfüsserstraße* выбирать мало распространённое сейчас слово босомыги (в словаре В.И. Даля оно имеет помету «областное» и толкование «босомыжничать – слоняться праздно и в нищете»)? Да, именно это слово, восстанавливающее для нас реалии прошлого, уместно было в тексте, где говорилось о нищенствующих монахах-францисканцах.

Описание ведётся с двух точек наблюдения. Описан край города, каким видишь его, глядя издали; описан вид с дрянного балкончика – мелкие детали повседневной жизни. Два плана изображения – сочетание двух тем, которые огрубление могут быть обозначены как «философия» и «быт», выводят описание за пределы изображения, связанного с определённым моментом.

Время «пронизано единством жизненных событий, то есть перекрёстными действиями бытового гипноза»,8 – писал в «Охранной грамоте» Пастернак. Это ощущение передано: дух повседневной жизни в городке, «который неожиданно мог быть маленьким, и древним уже и для дней Ломоносова и Лейбница», остался таким до наших дней.

Окраина Марбурга практически не изменилась к 1973 году. В одном из трёх старых домов по Гиссельштрассе квартира Пастернака была найдена. Её хозяйка подтвердила, что поэт действительно жил здесь. Теперь на доме установлена мемориальная доска, где, кроме надписи об этом, – слова Пастернака, завершающие его воспоминания о Марбурге: «Leb wohl, Philosophy!» – «Прощай, философия!».

Описания в публицистическом тексте становятся важнейшим средством выражения авторской идеи. Пятнадцать месяцев – с августа 1936 г. по ноябрь 1937 г. – Михаил Кольцов рассказывал читателям со страниц «Правды» о героическом испанском народе, первым вступившем в борьбу с фашизмом. Позже эти очерки составили главную книгу Кольцова «Испанский дневник». «Читая «Испанский дневник», я всё время думал о двух художниках. О художнике-моменталисте, горячем, поспешном, страстном, вступившем в поединок со своей постоянно меняющейся натурой и о художнике, остановившем время. Автор объединил в себе этих двух художников»,9 – писал В. Катаев.

Запись, датированная 10 апреля, в «Правде» была опубликована 30 апреля под заголовком «Сосна и пальма». Кольцов только что приехал из Испании. Он в Одинцове, подмосковном дачном посёлке. «Как хорошо у себя дома!» – эта мысль лейтмотивом проходит через всю запись, но «тоска, тревога, боль за этот окровавленный народ ... страх за его судьбу ... безудержный, неистовый гнев за страдания, которые он несёт», не оставляют автора дневника. Запись начата описанием сосен: «Когда лежишь здесь на спине, виден большой кусок светлого свежего неба, и в нём шевелятся верхушки деревьев. Какое красивое дерево сосна!»

Элементы, из которых слагается описание, подобраны тщательно, разработаны точно и расположены в строгой последовательности, диктуемой точкой наблюдения: «Прямой, стройной колонной взвивается вверх стебель этого мощного растения. У земли ствол суров, покрыт толстой корой – тёмно-серой, шершавой. Чем больше вверх, тем светлее, затем кора становится медно-красной гладкой, нежной». Можно предположить, что на построение этого описания определённое влияние оказали образцы давно ставшие хрестоматийными, которые не могли не быть известны Кольцову. Достаточно вспомнить тургеневские строки: «Удивительно приятное занятие лежать на спине в лесу и смотреть вверх! Вам кажется, что вы смотрите в бездонное море, что деревья не поднимаются от земли, но, словно корни огромных растений, спускаются, падают в те стеклянно-ясные волны...»10

Одинаковы ситуации, совпадает предмет описания, но при сопоставлении впечатление сходства быстро исчезает и ощутимой становится та трудноуловимая грань, которая их разделяет. И не только время и проявление авторской индивидуальности причина этого: сходные творческие задачи художественная литература и публицистика во все времена решали по-разному. Отличительная черта публицистического стиля – не только конкретизация отдельного слова-понятия, но и стремление к реалистичности образа в целом. Определённость объёма понятия, точность соотнесения с породившим его представлением реализуются в публицистическом описании предметностью деталей, скупостью и точностью их передачи в отличие от «индивидуально-неповторимых, как бы видимых внутренним зрением целостных образов (и их элементов – «микрообразов»), пропущенных через эстетическую оценку писателя»11, характерных для описания в художественном тексте.

Описание сосен лирично. Это, прежде всего, прямая авторская оценка, когда Кольцов взволнованно восклицает: «Какое красивое дерево сосна!» – и называет сосну скромной и гордой. Перечисляя даже те качества, которые сами по себе, казалось бы, не способны передать движение души, он заставляет читателя увидеть их с такой стороны, которая обязательно затронет его чувства. «Спокойно лягте под сосной, здесь ни сырости, ни гнили; в сосновом бору спокойно вздохнут слабые легкие...» «Сосна – пальма нашего северного полушария», – продолжает публицист, выходя за рамки конкретного описания. С этого момента факты и образы художественной литературы становятся для него материалом исследования, отправной точкой полемики, которая определила всё дальнейшее построение дневниковой записи. Сосна и пальма со времён Гейне олицетворяли в литературной традиции тему вечной разлуки, неосуществлённой мечты. Полемика с идеями и образами стихотворений Гейне и Лермонтова ведётся Кольцовым на нескольких уровнях разработки описания. Первый – уровень композиции. Противопоставление сосны пальме в классических образцах предопределяло двухчастность их конструкции, необходимую для разработки идеи противоречия действительности и мечты. Уподобление сосны пальме требовало иного, моноконструктивного решения. Следующая ступень полемики – уровень образа. Кольцов очень точно находит уязвимое с точки зрения жизненной правды место в тексте лермонтовского стихотворения: «И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим одета, как ризой, она». – «Снеговые ризы часто опасны для сосны, душат её, – пишет Кольцов. – От снегоповала у нас на севере гибнут каждую зиму сотни тысяч сосен». Реальность, жизненная достоверность литературного образа взяты им под сомнение. Для публициста неточность, как бы поэтична она ни была, неприемлема. Если недостоверен образ, недостоверна и ситуация, неправомерна сама идея. Точность слова, достоверность образа – средство утверждения своей позиции, средство убеждения читателя.

Сосна и пальма у Кольцова встречаются: «Пальме трудно подниматься на север, сосна легко спускается далеко на юг, навстречу. Это можно видеть у Сухуми, у Нового Афона, в Каталонии, в Альмерии. Вдоль тёплого морского прибоя, кокетливо потряхивая на ветру пышными причёсками, вытягиваются лёгким строем тонкие пальмы. Над ними, на песочно-каменистой террасе, разморившись от жары, в сухих смолистых ароматах, толпятся крепкие великаны сосны. Нет более волшебной смеси, чем эта смесь ветров и запахов». Тема вечной разлуки снимается, таким образом, и на уровне «сюжета». Образы сосны и пальмы получают новое жизненное наполнение. Пальмы – не отвлечённо-прекрасны: они кокетливо потряхивают на ветру пышными прическами. Перед нами стремительный и меткий набросок с натуры. Сосна не одинока: это крепкие великаны сосны.

Выразительно и точно разработанное описание сосен, без сомнения, останется в памяти читателя. В заключительных абзацах перед нами вновь образы сосны и пальмы: «Между тем сосна начинает опять цвести. Конечно, это не вишня, не акация: сосна цветёт очень скромно, целомудренно, незаметно. Нежные смолистые, пахучие почки. Тонкие коричневые побеги, потом они сплетаются в мягкие, гибкие мутовки. Ещё немного – и в майские дуновения вплетается этот чистейший и бодрый аромат нашей северной пальмы. Как хорошо у себя дома!»

Характеризуя облик риторического произведения, В.В. Виноградов писал, что оно «...всегда пропитано хотя бы скрытыми аллегориями»12. Толкуя это наблюдение расширительно, мы вправе распространить его на поэтику публицистики. Аллегория, лежавшая в основе описания в начале дневниковой записи, получила развитие в образных ассоциациях и конструктивных решениях публициста.

РАЗБОР ПРАКТИКИ

Оценка элементов описания. Редакторская работа над описательными текстами идёт обычно в двух направлениях. Оценивается, достигнута ли целостность, выразительность, точность описания и то, какова его роль в общей структуре текста литературного произведения. Навык предметно представить каждый элемент описания, их взаимное расположение, отношения между частями целого для этого необходим. Читать текст рекомендуется медленно, выделяя каждый элемент описания. Именно такова методика углублённого редакторского чтения. Итак, читаем: Появившаяся из-за леса электричка уже несколько секунд подрагивала на краю горизонта... – Как понять, что такое край горизонта? Как двигалась электричка – вдоль горизонта или приближаясь к наблюдателю? – Лобовая часть её быстро росла... – видимо, электричка всё-таки приближалась к наблюдателю, – заполняя неглубокую ложбину впереди, – впереди чего? Как может лобовая часть электрички одновременно расти и заполнять ложбину? – Моторный вагон теперь втягивался под путепровод, в полукилометре от того места, где работала оперативная группа. Если лобовая часть электрички заполняла ложбину, как моторный вагон может втягиваться под путепровод! В какую же сторону двигалась электричка?

Контролирующее мышление редактора должно эти вопросы поставить. В противном случае досадные просчёты неизбежны. Попробуйте, например, представить себе по описанию, данному в газете, как идёт ковка лошади:

– Работаем мы вот так! – воскликнул Акимов и каким-то неуловимым движением поднырнул под жеребца. Задняя нога лошади оказалась в итоге плотно лежащей на пояснице согнувшегося над её поднятым копытом коваля...

Ответственность журналиста и редактора за точность описания особенно велика, когда в нём рассказывается о том, что сам читатель увидеть не может. К материалам журналистов-международников мы вправе предъявить особый счёт. Перед нами описание Ниагарского водопада:

Автобус пересекает пограничную черту маленького городка Ниагара-Фолс. Река Ниагара – серо-свинцовая, тяжёлая, пенистая, буйная, по одну сторону её – канадская территория, по другую – американская, сам водопад тоже разделён на две части – американскую и канадскую, и по этому поводу часто идут споры. Спорить есть о чём и за что: американская Ниагара – это непритязательный вид, вода, вылитая из огромной бочки, – просто вода, и всё, ничего впечатляющего, хотя сам по себе, в отрыве от канадской Ниагары, американский водопад был бы тоже хорош, величав и внушителен, но, увы, он сильно проигрывает по сравнению с канадской Ниагарой, что начинается буквально в сотне метров от него.

Сколько же водопадов видел автор описания? Мы узнали, что граница между канадской и американской территориями проходит по реке Ниагаре. Если следовать за описанием, легко предположить, что знаменитый Ниагарский водопад разделён на две части, но оказывается, что американский водопад – ничего впечатляющего, а канадский – величав и внушителен, к тому же и начинается он в сотне метров от американского... Читатель в недоумении, картина в его представлении не складывается.

Два следующих описания, взятых из публикаций на международные темы, также нельзя признать удачными, хотя элементы, входящие в них, интересны. Первое неумело построено, второе – небрежно по стилистическому оформлению:

Алеппо, по-арабски Халеб, считается вторым после Дамаска городом...

Сирийцы иногда называют Алеппо «серым городом». Действительно, дома в его центре, построенные когда-то из белого известняка, сейчас стали серыми от копоти и пыли. Но и в современном Алеппо немало достопримечательностей. За тридцать лет построено много новых кварталов, а старые уплотнились, отдав под застройки пустыри и неудобья.

Это неорганизованный, лишённый смыслового стержня набор сведений, связи между элементами описания случайны. Тема «старый и новый город» лишь названа, но не организует изложение, противопоставление, намеченное в середине описания, не разработано.

В тексте второго описания выделены неточно выбранные слова, неудачно построенные выражения, случаи лексической и семантической их несочетаемости.

По дороге из Пальмиры в Дейр-эз-Зор нам всё чаще стали попадаться небольшие ручьи, вокруг которых раскинулись поля созревающей пшеницы и ячменя. На обочине замечаю цыган, которые передвигаются на телегах с пологом. Из-под него выглядывают глазастые дети. Спустя несколько минут нагоняем ещё группу цыган, держащих путь в том же направлении, что и мы, к Дейр-эз-Зору. На этот раз цыгане передвигались … на мотороллерах, к которым были прикреплены небольшие тележки со скарбом, женщинами и детьми.

Как достичь того, чтобы описательный текст не только давал читателю точную информацию о предмете, но и вызывал в его представлении определённый образ? К сожалению, наивное мнение, будто сделать это не так уж сложно, достаточно лишь овладеть несколькими приёмами, – распространено в журналистской практике довольно широко. Один из таких приёмов состоит в том, что автор призывает читателя увидеть, рассмотреть вместе с ним особенности наблюдаемого объекта. Но, прибегая к этому приёму, автор не всегда помнит о необходимости быть достоверным. Так, практически вряд ли выполнимы действия, к которым призывают читателя в очерке, посвящённом русскому изобретателю горному инженеру К.Д. Фролову:

Глубоко под землёй, в Змеиной горе, в шахтах, штольнях, кавершлагах, зухортах и иных проходках, прорезающих висячий бок знаменитого Змеиногорского месторождения, видим остатки циклопических сооружений. Свет бленды-карбидки не может осилить тьмы огромной подземной кунсткамеры...

Приём оказался формальным. Редактор должен был заметить логическое противоречие в тексте.

Другим приёмом, часто применяемым в описаниях, служит сравнение, правильно построить которое невозможно, пренебрегая его логической точностью. Вот один из примеров, где сравнение логически не выдержано:

Она гладкая, как стол, эта степь. Но если долго ехать с большой скоростью, то начинает казаться, что степь эта слегка выпуклая – ровно настолько, чтобы наша планета в конце концов могла принять форму шара. Шоссе похоже на взлётную полосу, по обе стороны до горизонта – хлопок.

Гладкая и выпуклая – характеристики, не исключающие друг друга. Ряд ассоциаций: степь – стол, шоссе – взлётная полоса – ничем не подготовлен и не подтверждён.

Искусство точной детали. Описанию в общей структуре журналистского произведения отводится важная роль. Но может случиться, что само по себе точное описание, включённое в его ткань, своей задачи не выполняет. Описывается кабинет учёного:

В комнате, выходящей окнами на шумную киевскую улицу, во всю стену – стеллажи с книгами. Полки занимают и половину противоположной стены. Мерцают тусклой позолотой старинные и новые энциклопедии. Рядом с ними – романы, книги поэтов, солидные тома по истории, философии. На письменном столе – папки с записями, вырезками, чертежами.

Комнате присущ свой особый уют, создаваемый, видимо, и теплящимся огоньком электрокамина, и гвоздиками, что алеют в вазе, и разноцветными рожками-светильниками, свисающими со шкафа.

Описан, действительно, уютный кабинет. Но уют этот стандартен. Что говорит он о хозяине? Практически ничего. Такой кабинет с разноцветными рожками-светильниками, свисающими со шкафа, может иметь учёный, артист, предприниматель. Из описания мы узнаём, что его владелец читает энциклопедии, ... романы, книги поэтов и солидные тома по истории, философии. Описание бессодержательно, оно практически ничего не сообщило нам о хозяине кабинета. А это человек яркий, незаурядный, известный хирург с мировым именем, академик.

Ещё более ответственны, чем описания, косвенно связанные с проявлением индивидуальности героя, описания портретные. Лицо, поза, причёска, жесты, мимика, походка, одежда создают индивидуальный образ человека. Портретное описание должно отразить то, чем этот человек отличается от других, как его характер проявляется во внешних чертах. Поспешные, на основании одних поверхностных впечатлений набросанные портретные зарисовки почти всегда неудачны. Выбор подробностей, деталей – элементов портретного описания – требует от журналиста не только наблюдательности, ума, литературного вкуса, но и такта. И даже когда деталь найдена, казалось бы, верно и точно, надо ещё и ещё раз проверить себя.

Вот несколько описаний, где это очевидное требование не выполнено. «Она всегда в хлопотах, эта высокая, пожилая женщина с докрасна загоревшим лицом и выгоревшими на солнце глазами», – пишет автор газетного очерка о знатной льноводке, не замечая, что допустил бестактность. В другом очерке портрет мастера, по-новому организовавшего работу в цехе, нарисован так: «Невысокий, худой, чёрный, с жёстким взглядом серых глаз и руками длинными и цепкими, весь он какой-то железный и шершавый, как напильник, этот Толмачёв». Выразительности у описания не отнимешь. Характер человека журналист понял по-своему и образ нашел. Но ведь этот человек, этот напильник с длинными руками существует, ходит на работу, встречается с людьми, которые тоже читают газеты, и вряд ли он чувствовал себя счастливым в тот день, когда газета опубликовала очерк. Во многих очерках о спортсменах с досадной отчетливостью прослеживается трафаретная сюжетная схема: «хилый мальчишка становится знаменитым спортсменом». И часто авторы не жалеют красок, чтобы убедить читателя в том, каких чудес можно достичь, обладая сильной волей: «...маленький, худенький, бледный, он производил довольно угнетающее впечатление...» или: «Рос будущий олимпийский чемпион болезненным и хилым... В 11 лет он, освобожденный от физкультуры, долговязый, с руками, беспомощно повисшими вдоль хилого тела, пришёл в баскетбольную секцию». Ещё один пример, настолько очевидный, что, по всей вероятности, не требует комментариев:

Мать богатырей. Такой примерно она мне и представлялась. Спокойное, умиротворённое лицо с печатью усталости и грусти... Годы, а Наталье Дмитриевне идёт седьмой десяток, конечно, не прошли бесследно. Руки, не знающие покоя, как бы стали длиннее, ладони пошире, а рост поубавился. И всё же видна прежняя стать стройной и сильной казачки (мать Андиевых родилась и выросла на Кубани). Представляю, какой была величественной Наталья Дмитриевна Редько, когда облюбовал её «Петя-пионер» (так за постоянную готовность прийти всем на помощь звали Петра Ивановича Андиева и на «Электроцинке», где он проработал большую часть своей жизни, и в слободке...)

Искусство портрета требует точной детали и существует благодаря ей. «Хорошая подробность вызывает у читателя интуитивное и верное, представление о целом, или о человеке и его состоянии...»,13 – писал К. Паустовский.

Обработка информационных описаний. Информационные описания в журналистских материалах почти никогда не приводятся полностью. Сведения, входящие в массив так называемого «фонового знания», в равной степени присущи и пишущему и читающему, и нет необходимости включать их в текст. Важно найти деталь, которая поможет организовать описание, целенаправленно донести до читателя новые, полезные для него сведения.

Публикуя под рубрикой «Зелёная аптека» заметку, озаглавленную «Дырки в листе», газета адресовала её сборщикам лекарственных трав, чтобы помочь им распознать зверобой среди других растений:

Травой от девяноста девяти болезней называют зверобой. На Руси его официально применяют для лечения с XII века, но ещё раньше использовали эскулапы Древней Греции...

Растёт зверобой в европейской части России, Казахстане, Средней Азии. Вы найдёте его на лесных опушках, на лугах, берегах озёр и рек, вдоль дорог – среди голубых колокольчиков, белых ромашек. Высота его до метра. Цветки – броского жёлтого цвета, собранные в соцветия, с пятью лепестками.

Листья зверобоя очень характерны: ярко-зелёные, с многочисленными просвечивающими светлыми и чёрными желёзками – словно дырочками. Отсюда и официальное название – зверобой продырявленный. Если потереть лист в руке, пальцы окрасятся в жёлтый цвет.

Элементы этого описания скомпонованы по методу от общего к частному, завершают его наиболее яркие и характерные приметы растения. Заметим, что об одной из них говорит и заголовок заметки.

В основу логической схемы информационного описания может быть положен и принцип «от частного к общему». Иногда мы наблюдаем совмещение этих принципов. В этом случае конструкция описания усложнена и выходит за рамки решения информационных задач.

Как описание строится та часть информационной заметки, в которой даётся характеристика уже свершившегося или происходящего в данный момент события. Эффект событийности в заметках этого типа достигается, когда внимание читателя обращено на последствия происходящего, его экстремальный характер.

В таких «событийных» описаниях глаголам совершенного вида, стоящим в прошедшем времени, отведена иная, чем в повествовании, роль: они концентрируют внимание не на самом действии, а на его результате:

Циклон над Крымом

В некоторых западных районах Крыма за считанные часы выпало свыше полумесячной нормы осадков. Мокрый снег облепил линии электропередачи, заносит дороги, проламывает крыши строений. В горах возникла угроза схода лавин.

Особый вид информационных описаний – описания процессов. Они близки к повествованиям, но отличаются от них тем, что должны создать в представлении читателя целостную картину, временные рамки которой вполне определённы.