Смысл названия «Русский лес»

Роман «Русский лес» (1953) явился этапным произведением в литературе 50-х годов.

Действие романа охватывает сравнительно небольшой отрезок времени. Начинается повествование за несколько дней до начала войны, в июне 1941 года, и заканчивается в начале зимы 1941/42 года, когда в подмосковных битвах был нанесен сокрушительный удар фашизму и когда советский народ осознал свою наступательную силу, приведшую к победе.

Роман «Русский лес» — многоплановое произведение, необычайно емкое по глубине поставленных проблем. Автор выступает и как художник, и как философ, и как выдающийся ученый в области науки о лесе. Основное содержание романа связано с образом русского леса, который в ходе повествования перерастает в образ-символ, составляющий идейный стерженьпроизведения и объединяющий множество других сюжетных линий. Образ русского леса часто соединяется с образом Родины, а обращение к истории дает возможность писателю проследить судьбы Родины в прошлом, в ее самые драматические и трагические периоды. Леонов своим произведением сложил гимн русскому лесу — щедрому источнику жизни народа. Никто еще из писателей не воспел так русский лес, не показал так его значение в истории своего народа, как Леонов. Русский лес в романе служит критерием в оценке действующих лиц, их положительных и отрицательных качеств. Отношение к русскому лесу дает возможность поставить проблему, к которой писатель многократно обращался в своем творчестве,— человек и природа.

Впоследствии,  уже  имея  за  плечами  опыт  «Русского леса»,  Леонов так объяснял секрет построения своих романов:  «При работе над композицией я стараюсь разместить материал так, чтобы образовать внутри него нужную фигуру дополнительного воздействия. Я  создаю в романе  как бы  “вторую композицию”,  развивающую особую мысль.  “Вторая композиция” есть именно то, что должно заставить читателя блуждать по произведению, дать ему возможность отыскивать в нем нужные, интересные для него ценности».

Каковы же основные композиционные пласты в «Русском лесе» и как они соотнесены между собой?

Первый пласт — это сюжет философского спора. Действительно,  роман  Леонова  —  это  роман  идей,  но  идейный  спор  здесь приобретает невиданный для литературы соцреализма масштаб — спор о судьбах русского леса перерастает в напряженную дискуссию о созидательных возможностях человека и его месте в великом круговороте природы, об отношении людей к историческому опыту, о смысле истории и судьбах земной цивилизации. Но  этот  интеллектуально  насыщенный  философский  пласт соотнесен в «Русском лесе» с другим, противоположным по фактуре  —  с  пластом  сказочным,  апеллирующим  к  эмоциональным способам убеждения, оперирующим мифологическими архетипами.

Узловое место в разветвленной цепи философского спора,  который ведется на страницах «Русского леса», принадлежит диалогическому сцеплению двух лекций, двух программных речей,  которые произносят центральные персонажи — Иван Матвеич Вихров и его «заклятый друг» Александр Яковлевич Грацианский. Лекции профессора Грацианского (глава 3) принадлежит роль завязки в сюжете философского спора. И хотя Александр Яковлевич произносит свою речь в не совсем подходящей обстановке — в  подвале бомбоубежища, да  и  слушательница у него,  в сущности, только одна — Поля,  повествователь ориентирует читателя на программный характер этой  речи  ироническим  замечанием,  что ей «лишь немногочисленность аудитории мешала превратиться в развернутую лекцию». Каков  же  пафос  «подвальной  речи»  Грацианского?  Сам  профессор предусмотрительно обставляет свои суждения буферными фразами  о  том,  что  его  размышления  могут  показаться  «даже  в какой-то мере обывательскими  и,  пожалуй,  с  предосудительным налетом пессимизма». Откуда же взяться пессимизму? Ведь Александр Яковлевич развивает перед  Полей те идеи, которые,  начиная с  1930-х  годов и  вплоть до середины  1950-х,  носили характер официальных идеологических доктрин. Это, во-первых, тезис о неизбежности  войн  в современную эпоху и,  во-вторых,  постулат об обострении  классовой  борьбы  внутри  страны  по  мере  продвижения к социализму. Профессор не совершает никакой крамолы — он лишь логически  развивает государственные  идеи,  которые  изучались во всех кружках политграмоты.  Разворачивая первый тезис, Грацианский доказывает:  раз  войны  неизбежны,  то промежутки между ними будут все короче, а разрушительная сила войн будет, благодаря  техническому  прогрессу,  все  сильнее,  следовательно, нашу планету неминуемо ждет самоуничтожение,  превращение в «газовую туманность местного значения».  Обыгрывая второй тезис — об обострении классовой борьбы внутри социалистического общества — Александр Яковлевич заботливо предупреждает об опасности так называемых «невинных заблуждений,  обычно выдаваемых за оттенки научной мысли... А чем  крупнее размах народной деятельности, — развивает свою мысль профессор, — тем чреватей начальное отклонение в идеях даже на пол градуса...». По этой  логике  выходит:  чем  выше  в  своем  развитии  поднимается социалистическое общество, тем строже должна быть узда на самостоятельной, неординарной мысли, тем большим ограничениям должна подвергаться духовная жизнь общества. Грацианский довел до логического тупика краеугольные идеологические  доктрины  советского  тоталитарного  режима,  весьма убедительно доказав, что их реализация может привести только к ужесточению  политических  репрессий  внутри  страны  и  даже  к катастрофе в планетарных масштабах. На месте сказочного коммунистического будущего проступают контуры жуткой антиутопии. Для начала  1950-х годов такой логический перевертень из казавшихся доселе незыблемыми постулатов был весьма неожиданным — видимо, поэтому тогда его не смогли (или не захотели?) заметить в романе —  и требовал немалой смелости от автора.

Лекция  Ивана  Матвеича  Вихрова  (глава  7)  полемически  направлена против концепций, которые продекларированы в «подвальной лекции» Грацианского. Пессимистическим предсказаниям деградации человечества и неминуемого самоуничтожения всего живого Вихров противопоставляет «весь тернистый путь развития материи  —  от амебы до  гордого,  мыслящего человека»,  высокомерному  пренебрежению  накопленным  опытом  —  уважение  к прошлому своего народа. В противовес мрачной антиутопии Грацианского  Вихров  превращает  свою  лекцию,  скромно  заявленную как «краткий очерк о роли дерева в русской жизни», в яркое эпическое сказание об истории Руси — он заглядывает в «громадное  время детства»  славянских  племен,  поминает пращура Святослава,  говорит о движении орд, набрасывает широкими мазками историю хозяйственной деятельности русичей на своей земле. И  русскому лесу принадлежит  в лекции-сказании  Вихрова  роль центрального  эпического  образа  —  воплощения  вечного  закона природы и средоточия нравственных правил, которые служат охранению чуда жизни от гибели. Русский лес как носитель бытийного  смысла  и  есть та авторитетнейшая  инстанция,  апеллируя  к которой Вихров отстаивает свое представление о назначении человека («быть не бессовестным эксплуататором природы и не бессильной  былинкой  в ее  потоке,  а великой  направляющей  силой мироздания»)  и свою  концепцию  прогресса:  не совершать насилия  над  природой,  пытаясь  подчинить  ее  каким-то  умозрительным прожектам, а «подсмотреть таинственную взаимосвязь, объединяющую ее явления в живой,  целостный организм, чтобы облегчить и ускорить работу природы в ее стремлении к совершенству,  которого она расточительно,  мириадами опытов и с жестокой выбраковкой добивается вслепую».

Через косвенное столкновение лекций Вихрова и Грацианского  завязывается  узел  многомерного,  «многослойного»  философского спора, в который втягиваются и другие персонажи — опытный партиец Валерий  Крайнов и юная комсомолка Варя Чернецова, историк Морщихин и железнодорожный машинист Титов... Дискуссия  о  принципах лесопользования  —  это  хоть  и  немаловажный,  но  все  же  только  первый,  внешний  слой  конфликта: здесь  ставится  вопрос  прагматический  —  о  том,  как  примирить хозяйственные  потребности  общества  и  экологические  возможности природы. Но в философской ауре романа этот вопрос переходит  в  иную,  а  именно  социально-философскую  (историософскую) плоскость: он становится предметом спора о том, имеет ли право  человек  навязывать природе  свои  правила,  пытаться  подчинять ее естественный ход своим запросам. А это уже острейшая проблема всего XX века — проблема революционного своеволия. В  романе  Леонова  едва  ли  не  впервые  в  советской  (легальной) литературе ставится под сомнение правомочность и целесообразность собственно революционных принципов обновления жизни. В  свою  очередь  глобальный  конфликт  между  революционной  и эволюционной концепциями развития жизни обретает онтологическую глубину — Леонов утверждает,  что философия революционного волюнтаризма есть следствие неверия в самодостаточность энергии  жизни,  слепоты  перед  чудом  бытия,  в  конечном  итоге  за этой философией скрывается безысходное отрицание смысла жизни и панический страх смерти, а философия следования за «таинственной взаимосвязью» всего сущего есть проявление доверия к жизни,  влюбленности в самое чудо бытия.

В романе большое количество действующих лиц, но центральное место занимают Иван Вихров и Александр Грацианский. Созданием этих образов Леонов решил много проблем, но центральная из них — это отношение науки к народу и его жизни. Разными путями шли к науке о лесе Вихров и Грацианский, по-разному относились к ней, по-разному относились и к самому лесу. Человек огромной внутренней силы, скромности, самоотверженности, любви к своему народу, Иван Вихров стал одним из любимых положительных героев, созданных в нашей послевоенной литературе.

Сложен, тернист, драматичен, а порой и трагичен был путь Ивана Вихрова в науку. Тяжело и безотрадно было сиротское детство Ивана. Но именно в это время происходит знаменательная встреча Ивана с хранителем леса и родничка Калиной. Образ Калины носит символический характер — это и хранитель лесных богатств, и человек, влюбленный в лес, в природу, и эту бескорыстную, чистую, святую любовь он сумел передать и маленькому Ване. И неслучайно по пути к Калине Ваня находит лесной родничок, который воспринимает как чудо природы, дающей человеку сказочную живую воду: «Это был всего лишь родничок. Из-под камня в пространстве не больше детской ладони роилась ключевая вода.

Выходец из народных глубин, Иван Вихров никогда не порывал связи со своим народом. Весь пафос изучения науки о русском лесе был связан со стремлением Ивана Матвеевича сохранить бесценные природные сокровища не только для современников, но и для будущих поколений. Образ Вихрова необычайно дорог и близок Леонову. Именно в нем автор сумел передать свою трепетную любовь к русской природе, чувство ответственности за ее сохранение перед будущим. Вихров изображен в романе не только как крупнейший ученый, но и как талантливый воспитатель студенчества.

Владимир Солоухин имел все основания сказать, что «лекция Ивана Вихрова о русском лесе составила бы честь одновременно историку ранга Ключевского и биологу ранга Тимирязева. Да, кроме того, по своей поэтичности, по своей художественной выразительности она достойна пера писателя ранга… Леонида Леонова».

Вихров слагает поистине поэтический гимн русскому лесу, который имел такое большое значение в жизни нашего народа начиная с древних времен. Лес, в его представлении, не только источник материального благосостояния. Велика его роль в формировании ценностей духовных: «Было бы неблагодарностью не назвать и лес в числе воспитателей и немногочисленных покровителей нашего народа. Мы выросли в лесу, и, пожалуй, ни одна из стихий родной природы не сказалась в такой степени на бытовом укладе наших предков… Лес встречал русского человека при появлении на свет и безотлучно провожал его через все возрастные этапы: зыбка младенца и первая обувка, орех и земляника, кубарь, банный веник и балалайка, лучина на девичьих посиделках и расписная свадебная дуга, даровые пасеки и бобровые гоны, рыбацкая шняка или воинский струг, гроб и ладан, посох странника, долбленая колода мертвеца и, наконец, крест на устланной ельником могиле. Вот перечень изначальных же русских товаров, изнанка тогдашней цивилизации: луб и тес, брус и желоб, ободье и точило, уголь и лыко, смола и поташ. Но из того же леса текли и побарышнее дары: пахучие валдайские рогожи, цветастые рязанские санки и холмогорские сундуки на тюленевой подкладке, мед и воск, соболь и черная лисица для византийских щеголей». С большой горечью говорит Иван Вихров «о разорении русского леса», которое начинается с падения крепостного права и продолжается усиленными темпами при развитии промышленности. Внешний вид Вихрова напоминает не столько профессора, сколько мастерового. И это неслучайно. Мастеровитость — одно из самых характерных качеств героя Леонова.

Нельзя представить всю силу и величие характера Вихрова, не обратясь к характеристике Грацианского, который всю свою жизнь и научную карьеру связал с травлей Вихрова как человека и ученого. В отличие от Вихрова Грацианский никогда не был связан с народом, не чувствовал близости к нему, мало и редко бывал в лесах, ссылаясь на свое слабое здоровье. Все сведения о русском лесе, о его состоянии он брал из трудов Вихрова. В минуту откровения Вихров горько заметил Грацианскому, который всю жизнь ссылался на свои слабые легкие: «Ну, при своих слабых легких, Александр Яковлевич, ты дожил почти до пятидесяти годов и еще не устал гадить на мой рабочий стол…»

Грацианский родился в профессорской семье, был ее баловнем, и родители всеми способами старались оградить любимого сыночка от жизненных трудностей и невзгод.

Истоки враждебной деятельности Грацианского не только в его полном отрыве от народа, но и в связи с царской охранкой, а позднее — с иностранной разведкой. Если Вихров всегда в гуще народной и его окружают представители народа, то Грацианского всегда окружают люди сомнительные, скользкие, ложные. В годы блистательной научной карьеры ему сопутствуют сомнительные ученые, о чем говорят и их нарицательные фамилии: Андрейчик, Ейчик и просто Чик. Разоблачение внутренней сущности Грацианского дается в романе и по отношению к русскому лесу. Ни особой любви, ни привязанности к русскому лесу Грацианский не чувствовал. Поэтому ему ничего не стоило надругаться над святыней Вихрова — родничком близ избушки Калины, который со временем в сознании Вихрова «приобрел какие- то новые черты ужасающего величия и бессмертия». «Словно зачарованный, опершись на свой посошок и сквозь пенсне на шнурочке, он, щурясь, глядел туда, в узкую горловину родника, где в своенравном ритме распахивалось и смыкалось песчаное беззащитное донце.— Сердитый…— непонятно обнажая зубы, протянул Грацианский и вдруг, сделав фехтовальный выпад вперед, вонзил палку в родничок и дважды самозабвенно повернул ее там, в темном пятнышке его гортани. Все последующее слилось в один звук: стон чередиловской досады, крик Вихрова — я убью тебя! — и хруст самой палки, скорее разорванной надвое, чем даже сломленной в его руках…». Бесславной, некрасивой, эгоистичной была и личная жизнь Грацианского. Судьба послала ему большую, настоящую любовь красивой, умной, сердечной девушки Наташи Злотницкой. Но он поступил с нею так же, как и с хрустальным родничком Калины,— осквернил ее, сломал и растоптал жизнь Наташи. Сначала он изменял ей, гоняясь за продажной Эммой, затем, когда Наташа родила дочь, отказался от дочери, а после гибели дочери — и от внучки, обрекая своих близких на нищенское и жалкое существование.

При изображении народного героизма в войне на первый план выдвинуты молодые герои: Поля, Варя, Сережа, Морчихин, Сапожков. Огромная сила обаяния исходит от всего облика дочери Вихрова Поли: от ее юности, непосредственности, наивности, от всей ее внешности, сияния глаз, загорелого лица. Кажется, будто вся она излучает запах солнца, луговых трав и сказочного леса. Писатель не боится снизить образ своей героини, показав ее растерянность в начале войны. Шаг за шагом в романе показано формирование героических качеств в характере Поли в соприкосновении с действенной силой народа, который спокойно и уверенно вступил в борьбу с подлым захватчиком. Леонов воплотил в Поле лучшие черты советской молодежи, проявленные в битве с врагом. Жизнь столкнула Полю лицом к лицу с врагом. Со специальным заданием ее послали в тыл врага, и она попадает на допрос к фашисту Киттелю. Киттель требует от Поли искреннего признания, замечая, что «не надо плавать на собачий способ». Это Полю встряхнуло, она с запальчивостью возразила: «А с чего, с чего мне перед вами на собачий способ плавать?» Она с ненавистью и презрением бросает гневные слова в лицо Киттелю, отрезая себе путь к отступлению: «Вот вы сказали давеча: за большевиков дерусь… О, кабы могла я со своим умишком: какой уж я солдат. Я только пуля на излете… вот силенок не хватило до цели долететь! Нет, это они дерутся за меня день и ночь… день и ночь за меня дерутся, а я только учусь у них пока… да помогаю! Нет, нас теперь с планеты не выкурить, поздно… Вот вы давеча спросили меня: кто я такая? Я девушка моей эпохи… пускай самая рядовая из них, но я завтрашний день мира… и тебе стоя, стоя следовало бы со мной разговаривать, если бы ты хоть капельку себя уважал! А ты сидишь передо мной, потому что ничего людского в тебе не осталось… а только лошадь дрессированная под главным палачом! Ну, нечего сидеть теперь, работай… веди, показывай, где у вас тут советских девчат стреляют?» Но к Поле неожиданно пришло спасение — шихановский староста Демид Золотухин выстрелил в Киттеля и сразил его наповал, а Поле скомандовал: «Беги, дочка!». Эпизодическим лицом в романе является секретарь одного из московских райкомов комсомола Сапожков. Именно к нему обратилась Поля с просьбой о том, чтобы ее добровольно отправили на фронт. Сапожков сумел поговорить с Полей по душам. Сумел записать просьбу Поли о том, чтобы в день 7 ноября побывать на Красной площади. В следующий визит в райком комсомола Поля узнала о гибели Сапожкова на фронте под Москвой. Но к 7 ноября Поле вручили билет на Красную площадь, заказанный Сапожковым.

Таким образом, роман Леонида Леонова «Русский лес» представляет собой  весьма своеобразное  и  в высшей  степени характерное для начала 1950-х годов явление. Большой художник вступил  в  полемику с  догмами  советской  государственной  идеологии и эстетическими канонами социалистического реализма. Считаясь  с  политической  ситуацией,  он  лукаво  применил  в  своей борьбе  тот  же  прием  «миметизма»,  в  использовании  которого уличал  главного  злодея  в  романе  —  Грацианского.  Доводя  идеи казарменного  социализма  «до  абсурдной  крайности»,  взрывая  «изнутри,  силой  иронии,  каноны  соцреализма,  сам  Леонов укрывался под маской  правоверного художника  социалистического реализма. Но пародируя соцреалистические каноны и схемы,  писатель вольно или  невольно заражался  тем  духом,  который в  них материализовался. Взамен соцреалистического мифа, предлагающего созидание гармонического мира на утопической идее  классовой борьбы  и  революционного  волюнтаризма,  Леонов  стремился  утвердить  свой  поэтический  миф  о  единстве  мира,  основанном  на эпическом представлении об изначальном единстве народа и природы,  где  отдельный  человек обретает счастье  бытия лишь тогда,  когда осознает  себя  частью  народа  и  природы,  их  «кровинкой» и  «былинкой».  Но романист так и не смог уйти от соцреалистической нормативности,  более того  —  свою концепцию он старался укоренять в художественном мире романа и в сознании читателя  посредством  тех  самых  нормативных  и  авторитарных приемов, свойственных соцреалистической поэтике, которые одновременно  опровергал  силой  иронии.  И  за  жесткой  альтернативностью  идейных  оппозиций,  за  «наоборотностью»  приемов обличения  (по  принципу «сам такой»),  за безусловной авторитарностью  голоса  повествователя,  за  инерцией  общих  стилистических мест из обязательного лексикона соцреализма маячит все та же конструкция социальной антиутопии с ее «ледниковыми вершинами», «суровыми благодеяниями» и «болью навсегда». В  «Русском лесе»  с этим зловещим,  бесчеловечным миром оказывается в противоестественном родстве добрая сказка о ласковом  и родном  мире  русского леса с  его  вечным  родничком,  неумирающим  Калиной и детской песенкой про каравай.