В отличие от Аполлона, этого, по словам В.В. Шмакова, гения гармонии, Дионис есть сердце мира, его упоение и тоска. Дионису не свойственно космическое сновидение, но зато он объемлет собой всю внутреннюю его жизнь, все извивы томящихся сердец, их скорбь и тоску, их грезы и чаяния. И все порывы души, как отмечает В. Шмаков, — ее чувства несказанные, тихий свет и ураган терзаний, все то, что в безмолвии внешнего мира рождается в скорби бытия, без устали ткет причудливый, невыразимый, но безгранично влекущий к себе мир Диониса. Сильнейшее орудие Диониса — опьянение, не знающее преград, которое пробуждает душу от тягостного сна потока форм и влечет ее в чарующую область жизни, не знающей преград и подчинений, Природа этого мира — экстаз. Он уносит душу на крыльях сладостного безумия в причудливые чертоги Любви, где в миг высочайшего напряжения сладостного слияния с жизнью она одновременно испивает и кубок Смерти, сгорая в ее пламенных объятиях. Ницше считал, что дионисийская культура должна была найти символическое выражение. Ей необходим был новый мир символов, телесная символика во всей ее полноте. Разъясняя специфику дионисийства, Ницше отмечает: пластик, а равно и родственный ему эпик, погружены в чистое созерцание образов. Дионисииский музыкант — без всяких образов, сам во всей своей целостности — изначальная скорбь и изначальный отзвук ее. Лирический гений чувствует, как из мистических состояний самоотчуждения и единства вырастает мир образов и символов, имеющий совсем другую окраску, причинность и быстроту, чем пластический и эпический мир. В экстазе Диониса человек всецело охватывается его безграничностью. Все преграды, отделяющие его самость от окружающего, бесследно исчезают, даже таящееся воспоминание о ней становится нелепым, но в то же время чувство своей подлинности необычайно обостряется. Все в мире, и даже бывшее недавно столь чуждым и далеким, чудится близким, родным, нераздельным. В дионисийском порыве торжество покоя и движения, безмерных и тщетных возможностей исполнения, пресыщения силой и ее вечной жажды создают особый ритм, причудливый, невыразимый, но чарующий до самозабвения. Погружаясь все глубже и глубже в этот поток нерожденного, душа человеческая на последнем пороге тайны первородной жизни вдруг слышит зов к творческому запечатлению почерпнутых богатств. Но вот душа отвергла этот зов. Она нисходит дальше в глубь своих истоков. Волны потока жизни со все возрастающей силой ревут в бешеной пляске, и с каждым дальнейшим мгновением сердце начинает все реже стучать и рваться п груди, а тело содрогается в судорогах. Появляется и быстро растет ощущение невесомости, а беспрестанно видоизменяющийся ритм заставляет колебаться в различных направлениях все атомы тела.
Вслед за этим наступает смешанное действие затягивающих тяготений повсюду разверзающихся бездн, разметывающих все существо в пустоту, все ускоряющего вращения вихря и подавляющего хаотичного многообразия мелькающих возможностей. Но это уже превосходит пределы выносимого, сознание развертывает грозно зияющие провалы, в которых на мгновение чудятся все извивы вселенской жизни, а затем сразу все смешивается между собой всепоглощающими кольцами, тающими во мраке бытия.
Сознание может воспринимать Аполлона и Диониса, по отдельности лишь до некоего предела, за которым начинается неустрашимость безумия и даже смерти. Уже древний миф об Еврипиде повествует, что от дионисийского безумия можно излечиться только с помощью силы Аполлона. Пресыщенная творческой силой жизни Диониса, душа человека может найти успокоение лишь в использовании богатств царства Аполлона. В самозабвении дионисийских состояний тонул здесь индивид со всеми его границами и мерами, забывая аполлонические законоположения. И таким образом везде, куда ни проникало дионисийское начало, аполлоническое упразднялось и уничтожалось. Но столь же, по словам Ницше, несомненно и то, что там, где первый натиск бывал отбит, престиж и величие дельфийского бога Аполлона выступали непреклоннее и строже. Он объясняет дорическое государство и дорическое искусство как постоянный воинский стан аполлонического начала. Лишь в непрерывном противодействии титанически вар-карской сущности дионисийские начала могли продержаться. Такова жестокая и беспощадная государственность, таково огражденное и укрепленное искусство, таково воинское и суровое воспитание. Среди всех народов мира лишь одному было дано уловить с чеканной отчетливостью веяния гениев космического бытия. Этот народ — эллинский. Он запечатлел их в обликах Аполлона и Диониса. Великая заслуга восприятия силы двух противоположных, но единых в этой противоположности начал в миросозерцании, культуре и историческом развитии греков принадлежит многострадальной душе Фридриха Ницше. Его гений проник в самую сущность эллинской души и из ее глубочайших недр, подобно Прометею, похитил эти два блещущих полнотою вечной жизни Символа. По выражению В.В. Шмакова «Аполлон и Дионис — это не плод мифотворческой фантазии, не облики, рожденные случайными тайноведениями; это два действительных средоточия единого бытия, порождающие встречной игрой своих животворящих лучей и восхождения, и ниспады потока жизни». Аполлон и Дионис — оба посылали свою благодать на Древнюю Грецию. Взаимно дополняя друг друга, они создали чарующую сказку ее культуры.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему