Книги В. Астафьева «Последний поклон» и  «Царь-рыба». Автобиографическое содержание и художественные обобщения. Жанровые особенности.

Жанр «Последнего поклона» (1968) писатель определял как повесть, еще не осознавая всей ответственности подобного жанрового определения. Для того, чтобы сборник рассказов превратился в повесть, в нем должно произойти осмысленное соединение частей в целое, то есть должна существовать композиция, серьезная внутренняя взаимосвязь элементов. В первой книге «Последнего поклона» есть лишь отдельные скрепы, призванные связать текст. Это два сквозных главных героя -бабушка по линии матери Катерина Петровна  Потылицына и ее внук Витя Потылицын, будущий писатель Виктор Петрович Астафьев (фамилия отца). Удачно найдено начало повествования, роль которого выполняет рассказ «Далекая и близкая сказка» с подзаголовком «вместо вступления». Он так и будет стоять во главе текста от начала до конца становления жанра «Последнего поклона». В первом сборнике есть также топонимические связи - это кочующие из рассказа в рассказ географические названия реально существующих примет местности, деревни Овсянка, в которой происходит действие. Это скала Караульный бык; Енисей, малые впадающие в него реки: Караулка и Фокинская речка, рассекающая деревню пополам; другие речки приенисейской деревушки: Майская, Мана, Малая и большая Слизневка. Эти топонимы, повторяясь, образуют тонкую мотивиую структуру, которая лишь в малой степени связывает рассказы, своеобразные картины деревенской жизни. А рассказы «Где-то гремит война» (1966), в котором речь идет об учебе семнадцатилетнего Виктора в ФЗО в 1941 г. (начало войны) и «Последний поклон» (1967) о послевоенном времени едва ли не выпадают из структуры, так как пропущен очень важный период в жизни Вити после того, как он вынужден был расстаться с деревней и бабушкой.

Первое издание «Последнего поклона» является лишь подступом к решению серьезной художественной задачи - создания книги о судьбах русского крестьянства (Крестьянской Вселенной) в XX веке. Перед нами пока не повесть, а лишь удачный фрагмент большого замысла - цикл рассказов писателя о детстве плюс два рассказа, по смыслу выпадающих из структуры. Перечисленные выше скрепы (два главных сквозных героя, удачно найденное начало; кочующие топонимы как средство мотивных связей) достаточны лишь для образования цикла рассказов. Для того чтобы рассказы стали повестью, писателю предстоит расширить повествование, решить серьезные композиционные задачи, усилить драматизм повествования, раскрыть конфликты, зреющие внутри Крестьянской Вселенной, определиться с концепциями героев, пристальнее всмотреться в крестьянские судьбы (здесь еще нет рассказов о семье отца, о раскулачивании, о жизни маленького Вити в городе ссыльных—Игарке).

«Последний поклон» автор именует по-прежнему - «повестью». Он уделял большое внимание тем компонентам текста повести, которые связывают рассказы воедино и приближают их к повести. Во-первых, усилена в двухкнижном «Последнем поклоне» связующая роль главных героев — бабушки Катерины Петровны й ее внука Виктора Потылицына, которые уже показаны в развитии. К примеру, Катерина Петровна в этом издании является действующим лицом в 18 рассказах из 24. Оба героя становятся по сути сквозными, значительно усложненными героями единого уже увеличенного текста. Все рассказы первой книги «Последнего поклона», гадания 1978 г., сюжетно привязаны к деревне Овсянка, но само название родной деревни В.

Астафьева «Овсянка» появляется здесь не сразу (впервые косвенно в четвертом рассказе «Гуси в полынье»: «Вот им-то предприятием не продается, а отпускается продукция Овсянского из-го з-да». А в тринадцатом рассказе «Фотография, на которой меня нет», название деревни звучит явно: « <...> а вот фамилии учителя с учительницей никто в Овсянке вспомнить не может»). Бабушка в первой книге — на первом плане.

Во второй книге этого издания в центре повествования оказывается уже не бабушка, а автобиографический герой Витя Потылпцын: здесь характер его не только раскрывается в развитии, но и в значительной степени усложняется. Композиционным стержнем второй книги «Последнего поклона» становится драматический жизненный путь главного героя Вити Потылицына, его «хождение по мукам» (бродяжничество, детский дом, взросление, становление, испытание войной).

В критике жанр «Последнего поклона» воспринимался по-разному (роман, обширное повествование, новеллистический цикл и др.). При этом возникает вопрос, как соотносятся с научными представлениями о повести интуитивные жанровые определения критиков и астафьевское. «повесть в рассказах», найденное писателем в ходе кристаллизации художественного замысла. Вопрос, конечно, непростой, так как «повесть до сих пор остается наименее изученным, а потому наиболее дискуссионным жанром эпической прозы»1. Это в значительной степени объясняется тем, что, занимая срединное положение между романом и рассказом, повесть «как бы расгворяет свои приметы в их художественных структурах»2. Действительно, границы между повестью и рассказом, повестью и романом очень подвижны, что позволяет некоторым исследователям утверждать, будто повесть вообще не имеет отличительных жанровых признаков: «повесть <...> не имеет своего собственного жанрового центра и представляет собой нечто среднее между романом и эпопеей»3.

Но тем не'менее в русской литературе и в XVIII, и в XIX, и в XX веках повесть не только существует, но и плодотворно развивается, а в некоторые, преимущественно переломные периоды социальной жизни, например в 1880-е годы, 1950-1960-е годы теснит крупные жанровые формы, заметно выдвигаясь вперед.

В ряду многих работ, посвященных анализу истории и теории повести убедительностью и аргументированностью отличается новейшее исследование, рекомендованное учебно-методическим объединением по классическому университетскому образованию для студентов высших учебных заведений в качестве учебного пособия - «Историческая поэтика русской классической повести» В.М. Головко, опубликованная в издательстве «Флинта» в 2010 году. Здесь обобщены, оценены и приведены к целесообразному единству разноречивые мнения практически всех известных специалистов по истории и теории повести. Методологической основой учебного пособия служат следующие положения теории жанра, разработанные М.М. Бахтиным:

1. «Каждый жанр способен овладеть лишь определенными сторонами действительности, ему принадлежат определенные принципы отбора, определенные формы видения и понимания этой действительности, определенные степени широты охвата и глубины произведений»1.

2. «Жанр возрождается и обновляется на каждом новом этапе развития литературы и в каждом индивидуальном произведении данного жанра» 2: «жанровач действительность произведения»5 - это воплощение «архаики» и «нового» в содержательно-формальной целостности.

3. «Понять определенные стороны действительности можно только в связи с определенными способами выражения», а сами способы «применимы лишь к определенным сторонам действительности»4.

По Бахтину, сущностное качество жанра определяет не количественный объем текста, а специфика и объем самого содержания. Внутри каждого жанра существует «канон», «костяк», неизменная сущность. Это «архаика» жанра, своеобразная культурная традиция, память жанра, которая и обеспечивает ему долгую жизнь. Это проблематика жанра, его «концепция человека», которые и обусловливают устойчивый тип жанровых структур. Но в содержании жанра есть не только «вечное», но и то, что продиктовано временем - динамическое, изменяющееся начало.

Для книги «Царь-рыба» Астафьев нашел особое жанровое определение — повествование в рассказах. Об оригинальности этого жанра и о причине своего выбора он пишет: «"Царь-рыба" не повесть в старом смысле, но и не цикл рассказов. Это именно повествование в рассказах, иначе не скажешь, то есть такая вещь эпического характера, вобравшая в себе много материала. Рассказы органически взаимно связаны друг с другом характером отбора и целью. Одна большая глава, например, композиционно законченная сама по себе, может быть названа повестью в повествовании. И тем не менее мне кажется, что повествование нигде не рвется. И то, что я хочу сказать, и место действия и даже наличие главного героя, каким является Аким, придают, на мой взгляд, произведению цельность»1. Для писателя очень важны авторские отступления, где он имеет возможность выразить свои собственные мысли и чувства. По этому поводу однажды он сказЕш: «Друзья подбивали меня назвать "Царь-рыбу" романом. Но я отказался от этого определения. Боюсь этого слова - "роман", ко многому оно обязывает. Но главное, если бы я писал роман, я бы писал по-другому. Возможно, композиционно книга была бы стройнее, но мне пришлось бы отказаться от самого дорогого, от того, что принято называть публицистичностью, от свободных отступлений, которые в такой форме повествования вроде бы "не выглядят отступлениями"».2

В «Царь-рыбе» отсутствуют сквозные персонажи такие, как бабушка Катерина Петровна и внук Витя в «Последнем поклоне», хотя Аким и действует в нескольких рассказах. Подобную связующую функцию, которая в какой-то степени обеспечивает целостность произведения, в «Царь-рыбе» выполняет в большей мере, чем Аким, образ повествователя, хотя постоянные размышления его часто к приостанавливают сюжетный ход. Позднее, уже в середине 1980-х годов, писатель сам был недоволен «Царь-рыбой», говорил о ней: «неровная книга», «плохо организована, нет целостности», ибо в ней «замысла единого не было»3. Другое дело с «Последним поклоном», в котором доминирует эпическое начало и объективность изображения мира. Здесь дана гораздо более широкая социальная картина крестьянской жизни в целом, Крестьянской Вселенной во всем ее многообразии. Субъективное, авторское начало, хотя и присугствует, но оно зачастую вплетено в эпическую судьбу главного героя Вити Потылицына. Автор в «Последнем поклоне» чаще не повествует, а изображает, живописует.

Автобиографический, состоящий из трех книг «Последний поклон» В. Астафьева, хотя и тяготеет к трехмастным произведениям Л. Н. Толстого («Детство», «Отрочество», «Юность»), М. Горького («Детство», «В людях», «Мои университеты») и находится в русле этой классической традиции, тем не менее существенно развивает эту традицию не только тем, что обращен к крестьянскому сословию, но и потому, что автор избирает иную жанровую форму — повесть в рассказах - наиболее адекватную его художественному миру.

Конечно, в астафьевской автобиографической повести в рассказах «Последний поклон» слишком большое количество действующих лиц (около 150), не свойственное привычной повести. Но Астафьеву удается, не соскользнув в очерк, остаться в рамках нетрадиционной, новаторской повести благодаря тому, что она, хотя и состоит из рассказов, тем не менее - вещь эпически насыщенная, когда на втором плане одновременно с развитием драматических судеб двух главных героев (бабушка и внук), существует меняющийся образ многоликой Крестьянской Вселенной, крестьянского мира в целом.

В автобиографической повести в рассказах «Последний поклон» повествование ведется от первого лица. Характеризуя образ главного героя Вити, нельзя не учитывать непосредственно связанный с ним специфический образ «я-повествователя», в автобиографической повести являющийся его непосредственным продолжением.

По мнению Н.А. Николиной, «в текстах автобиографических произведений возникает временная перспектива, актуализируется сопоставление двух временных планов по принципу "теперь — тогда": Я пишу о себе в прошлом и настоящем... Мысль моя живет не только в прошлом (как память), но и в настоящем (как сознание себя во времени). Будущего может не быть вовсе, или может быть оно кратковременно, схематично и фрагментарно»'. Эти два субъекта Я| (Витя Потылицын в прошлом, в детстве) и Яг (взрослый автор Виктор Астафьев, в настоящем) представляют собой нерасторжимое единство. На пути от Як Я2 происходит духовная эволюция персонажа, в автобиографической прозе о детстве герой и автор слиты воедино. Но Витя Потылицын в «Последнем поклоне» изображен в «деяниях», в поступках, в общении с окружающими. Его же двойник, Виктор Астафьев - человек, думающий, чувствующий — сосредоточен в значительной степени на осмыслении жизни вообще и Овсянки 1980— 1990 годов в частности, с небольшими экскурсами в прошлое; на своем внутреннем мире, своих переживаниях и размышлениях (своеобразное «осознание себя во времени»). Чувства эти и мысли претерпевают серьезные изменения в 1990-е годы во втором периоде творчества писателя.

В комментариях к «Последнему поклону» он писал: «Не вдруг, не сразу, но понял я, что чего-то в "Поклоне" не договорил, "перекосил" книгу в сторону благодушия, и получилась она несколько умильной, хотя я к этому сознательно и не стремился, а все же жизнь пообтесал, острые углы пообпиливал, чтобы дорогие читатели, советские, прежде всего, за них штанами не цеплялись и коленки не ушибали. А ведь жизнь-то тридцатых годов не из одних веселых детских игрушек и затейливых игр состояла, в том числе и моя жизнь и жизнь близких мне людей. Продолжались раздумья, воспоминанья, продолжалась во мне книга. <...> Книга ушла из детства дальше, в жизнь, и двигалась вместе с нею, с жизнью»2. Осознав это, Астафьев начинает «ужесточать» ранее написанное, например, «Пастуха и пастушку» с этой целью переписывал несколько раз, сгущая краски. То же происходит с отдельными главами «Последнего поклона».