Концептуализм в поэзии Вс. Некрасова, Д. Пригова, Л. Рубенштейна.ю Т. Кибирова, С. Гандлевского (1970-90-е гг)

Мысль, что заранее сформированный, готовый язык (клише, шаблонные фразы) подразумевает контекст, в котором такие словосочетания обычно употребляются, является важным вкладом Всеволода Некрасова в развитие русского литературного концептуализма. Едва ли не каждая отдельно взятая фраза отсылает к дискурсу, в котором она была создана, и чем более стандартизирована эта фраза, тем интенсивнее ощущается связь с контекстом. Поэтому сам Некрасов считал, что концептуализм лучше было бы назвать “контекстуализмом” (Некрасов 1990).Стихотворение «Свбода есть». демонстрирует несколько типичных черт некрасовского стиля, прежде всего — интенсивный повтор одной короткой фразы и неожиданную, взрывную концовку, внезапно возникающую из предыдущего материала. В данном случае, повтор подводит к жажде настоящей свободы, а не ее бесконечно воспроизводимого эрзаца, провозглашаемого пропагандой или рекламой. Поэтическая форма здесь решительно нестандартная, нетрадиционная, максимально простая, даже минимальная. В то же время она естественно, как будто автоматически, рождается из самого языка и связана со спецификой словесной ситуации. При этом стихотворение оказывается не таким однозначным, каким, возможно, кажется. Оно тонко играет на оттенках слов, синтаксиса и расположения слов на странице. Шестикратное повторение10 фразы “свобода есть” звучит как попытка убедиться, что свобода и в самом деле существует, проверить, действительно ли “мы свободны”, как гласит советская (и иная) пропаганда, несмотря на явное отсутствие свободы вокруг. И когда стихотворение завершается простой тавтологией, выявляющей подлинное значение слова (а слово “свобода” имеет смысл, и все мы знаем, что такое свобода на самом деле), то непререкаемая истина лозунга рушится, взрывается изнутри, пользуясь словами самой этой пропаганды. Некрасов здесь демонстрирует методологию, напоминающую ту, что позднее будут использовать соцартисты Комар и Меламид в своих картинах-транспарантах с известными официальными лозунгами вроде “К победе коммунизма!”, но подписанными именами художников. Кроме того, Некрасов показывает, как писать именно концептуальные стихи. Как всегда у Некрасова, тут важно расположение слов. Исходным словесным материалом этого стихотворения может быть цитата из настоящей официальной речи или газетной статьи (цитируется скорее стиль, чем конкретный текст), тогда как другое стихотворение (одно из множества подобных) открыто берет за основу известный советский лозунг.

В стихотворениях Некрасова разных периодов обнаруживаются отсылки и цитаты (иногда скрытые) из разных источников, от Библии и классики до современных поэтов (например, Вознесенского и Лимонова), от “высокой” литературы до популярной и официальной культуры. Три известные цитаты из Пушкина (“К***” и “Медный всадник”) представлены как рифмующиеся строки из одного источника (вторая и третья даже в обратном порядке, открыто демонстрируя волю художника). К этому Некрасов прибавляет своего рода блиц-опрос или риторический вопрос без вопросительного знака, а вместе с ним и некую двусмысленность: если “кто” не вопросительное, а относительное местоимение, то имеется в виду Петербург как локус пушкинской славы и рождения современной русской поэзии. А если, с другой стороны, это все же вопрос, тогда “кто” потребует гиперметрического ударения, аналогичного тому, что имеет место в строке Пушкина: “Стоял он, дум великих полн”. И тогда возникает вопрос об авторстве. Но этот вопрос, по всей видимости, касается только одного стихотворения, тогда как цитаты из Пушкина взяты из двух совершенно разных произведений; поэтому ситуация меняется в сторону проблематизации авторства этого нового стихотворения, которое уже показывает организующую руку Некрасова. Между прочим, все строки кончаются на одной сквозной рифме с архаическим (либо поэтизированным) коротким окончанием “-ье”, как было у Пушкина, и последние, современные строки поэтизированы в том же ключе. Первая и последняя строки начинаются с лирического “я”, последняя даже с гиперметрическим ударением, словно бы подчеркивая авторство современного поэта.

Иными словами, Некрасов действительно создал новое стройное стихотворение, хотя большинство строк открыто заимствовано из классики. Тем самым Некрасов демонстрирует концептуалистский принцип заимствования/ассамбляжа и в то же время — неоспоримую оригинальность, несмотря на использование чужих, готовых (ready-made) строчек.

Пустота — одно из ключевых для концептуализма понятий у Пригова. Но, с точки зрения Рубинштейна, и честность, и лирика — скорее, только возможные голоса среди многих других. А с точки зрения Д.А. Пригова — это, скорее, клише, подлежащие жесткому воздействию рефлексии. Концептуализм в варианте Кибирова стал, в частности, музеем реалий советского времени. Такое превращение можно сравнить разве что с ситуацией, когда на картину Комара и Меламида смотрит поклонник Сталина, чтобы еще раз увидеть дорогое ему лицо и пионерские галстуки. Возможно, Кибиров открывает постконцептуализм и ближе к более молодым авторам, чем к Пригову и Рубинштейну. Концептуалисты имеют дело с концептами – затертыми речевыми и визуальными клише – неизменным оружием тоталитарных идеологий. Концепт – это идея или абстрактное понятие, своеобразный ярлык к реальности, которому она не соответствует, соответственно вызывающий этой несообразностью отчуждающий, иронический или гротескный эффект. Концепты, какими они предстают в текстах поэтов Пригова и Рубинштейна, – москвичи, «милицанеры», рейганы, грибоедовы – это образы травмированного сознания, которое, ничего в них не вкладывая, играет ими и таким образом их изживает. Лев Рубинштейн (р. 1947) изменил способ существования поэтического текста. Долго работавший в библиотеках, он пишет расхожие фразы на библиотечных карточках. Получается нечто среднее между стихами, прозой и «театром одного актера». Тексты хаотичны, как сознание современного человека – разорванное, неустойчивое, мятущееся… В них чувствуется напряженность, драматизм. Перекликаются здесь не персонажи, наделенные чувствами и характерами, а голоса – в пустоте.