КОЛЛЕКТИВ НАУЧНЫЙ

Группа людей, сплоченных исследовательской программой (см. Программа исследовательская научного коллектива), реализация которой обеспечивается сложной функционально-ролевой структурой. В ней выделяются следующие роли: 1) научно-когнитивные («генератор», критик, эрудит и др.); 2) научно-управленческие (руководитель, лидер, исполнитель и др.); 3) научно-вспомогательные (инженер, техник, лаборант и др.). Отличие научного коллектива от других типов коллективов, его своеобразие, обусловлено целевой функцией социального института науки в общественном разделении труда.

Анализ выполняемой коллективом совместной исследовательской программы выявил, в частности, позитивную корреляцию между групповой сплоченностью как «программно-ценностным единством» (см. Сплоченность групповая) и когнитивными конфликтами (в случае, когда они носят характер продуктивных научных дискуссий, спонтанно возникающих по ходу реализации программы). Установлена также позитивная корреляция между так называемым либеральным стилем руководства (см. Стили управленческой деятельности) малой научной группой и эффективностью групповой активности, включающей как ее научную продуктивность, так удовлетворенность трудом и членством в группе.

P. МЕРТОН И ЕГО КОНЦЕПЦИЯ СОЦИОЛОГИИ НАУКИ

Е.З.Мирская

В предыдущем изложении в книге достаточно подробно проанализированы варианты и формы развития идеи взаимосвязи между наукой и другими сферами общественной жизни, получившие распространение в буржуазной философии и социологии первой трети XX в. Необходимо отметить, что у всех авторов и во всех работах этого направления речь шла только о знании гуманитарных и социальных наук. Выработанные здесь новые представления, безусловно, являлись заметными теоретическими достижениями, но были связаны с принципиальным отказом от социологического анализа "точного" естественнонаучного знания, представлением о его эпистемологической исключительности.
На самом деле, в силу установившихся представлений наука понималась в основном как точное знание, основанное на беспристрастном наблюдении реальности. Его рассматривали как знание, проверенное по универсальным, неизменным и безличным критериям, и соответственно никоим образом не зависящее от социальной позиции познающего субъекта. Как сказал когда-то Галилей: "в науках о природе выводы истинны и необходимы, и... человеческий произвол ни при чем". Эта точка зрения казалась очевидной и не подвергалась сомнению: "Содержание научного развития не определяется социальным развитием просто потому, что им не определяются факты природы". Естественно, что такая позиция исключала возможность распространения социологического анализа на естественные науки, а их знание считалось идеалом и образцом для научного знания вообще. Таким образом, традиционная социология знания не могла стать социологией научного знания, более того, в теоретической схеме первой вторая была невозможна. Все это подтолкнуло социологию науки к формированию собственного проблемного поля, исключавшего на первых порах исследование содержательной стороны знания. Социология науки как специальность социологии возникла в связи с усилением роли науки как социальной силы. Первыми исследовали ее в этом качестве Маркс и Энгельс. Их анализ заложил основу для последующего изучения науки, но, хотя дальнейшее развитие науки выдвигало много проблем, в том числе и социологических, тогда еще не появилось настоятельной необходимости вести их систематическое исследование. В то же время разные причины побуждают ученых, в основном естественнонаучных специальностей, обратиться к анализу науки. Начиная с 1873 г. появляется ряд таких работ, которые безусловно внесли вклад в развитие социологии науки. Но ни в последних десятилетиях прошлого века, ни в первых десятилетиях нашего века наука еще не стала социальной проблемой и потому не превратилась в устойчивый предмет изучения. Такой предмет складывается лишь в 20-х годах в Польше и СССР, в 30-х годах – в Англии. И хотя, конечно, нельзя указать некоторую определенную дату "появления" социологии науки, ибо становление специальности есть процесс, все же большинство авторов связывают возникновение устойчивого интереса к социологическим проблемам науки с 30-ми годами.
Первым крупным западным социологом, который с 30-х годов постоянно уделял внимание исследованию науки, оказался Р. Мертон. Собственно, в начале 30-х годов он еще заканчивал свое образование в Гарвардском университете, но уже первые его самостоятельные исследования были так или иначе связаны с проблемами науки. Видя его успехи, П. Сорокин привлек его к своей работе "Социальная и культурная динамика", поручив ему разработать тему, касающуюся развития науки. Вообще, в это время основные интересы Мертона были связаны с социологией знания. В 1935 г. он опубликовал обзор новых работ М. Шелера, К. Маннгейма, Шелтинга и Э. Грюнвальда по социологии знания; в следующем году – статью "Цивилизация и культура", в которой сделал знание предметом социологического анализа в соответствии с концепциями А. Вебера и Р. Макивера. Здесь он впервые сопоставил теоретическое и прикладное знание с социологически понимаемыми ценностями и нормативными принципами.
Эти подробности начала научного пути Мертона стоит упомянуть по ряду причин. Во-первых, по современной литературе складывается впечатление, что представление о нормативном базисе науки было "введено" Мертоном по чисто методологическим соображениям в связи с его намерением "сформировать" социологию науки. Между тем знакомство с ранними работами Мертона показывает, что эти представления (о системе норм, регулирующих научную деятельность, или научном этосе) вообще не являются открытием, сделанным как-то "вдруг" и "сразу".
Книга "Наука, технология и общество в Англии XVII в.", написанная в 1933–1935 гг., явно развивает идеи названных выше статей, а первое описание норм "чистой" науки появляется в развивающей те же представления работе "Наука и социальный порядок" (1937г.), с которой, собственно, и начинается усиление интереса Mepтона к специфике функционирования научного сообщества. Его вклад в становление социологии науки состоит не в изобретении системы норм науки или утверждении принципа, согласно которому нормы – основа всякого социального института, а в применении этих представлений в качестве основы теоретической модели науки при рассмотрении ее как социального института. Поэтому при анализе представлений Мертона о системе норм научного этоса надо отмечать не отдельные его "меткие" или "ошибочные" формулировки, а те принципиальные воззрения, которые следуют в первую очередь вообще из нормативного подхода в социологии науки, а уж затем – из данного конкретного набора норм.
Во-вторых, напоминание о ранних работах Мертона дает возможность отделить его самого от парадигмы, утвердившейся в социологии науки в 60-е годы. По мере развития социологии науки и становления ее истории имя Мертона оказалось настолько прочно связано с "парадигмой 60-х", что постепенно она стала отождествляться с его собственной научной позицией. В таком случае критический анализ мертонианской социологической парадигмы, обеспечивающий разграничение того, что на ее основе можно было бы получить, и того, что она в принципе дать не может, подменяется замечаниями в адрес ее автора: не понял, не учел и т. п.
Диапазон интересов и идей Мертона как исследователя гораздо шире и сложнее его парадигмы: в отличие от большинства современных социологов он прекрасно знал классическую социологию знания, а его работа "Наука, технология и общество в Англии XVII в." – одна из первых работ по исторической социологии науки. Поэтому критику надо относить не к Мертону, а к тому, связанному с его именем варианту социологии науки, который был построен на основе его работ под его не только теоретическим, но и организационным лидерством.
Если считать временем зарождения социологии науки 30-е годы (чему, как было отмечено, есть основание), то следующие 20 лет следует признать периодом "предпарадигмального" состояния этой области знания. Интенсивный рост, институционализация социологии науки, а затем и установление в ней парадигмы относятся к 60-м годам и были явным образом связаны с радикальными изменениями в широком социальном контексте. Детальное рассмотрение этого вопроса – предмет отдельного разговора, который сейчас увел бы от нашего предмета. Скажем только, что социология науки сформировалась если и не по прямому социальному заказу, то, во всяком случае, в ответ на возникновение общественной потребности и интереса.
Осознание огромных практических возможностей науки, ее достижений и перспектив, беспрецедентные финансовые вложения в науку 50-х годов, казавшиеся залогом будущих успехов, привлекали большое внимание к проблемам развития науки, но вопрос о необходимости научно обоснованной политики в данной области не ставился. Основной причиной этого было, конечно, "самопроизвольное" успешное развитие науки, но не последнюю роль играл и господствующий "образ" науки (причем совершенно одинаковый как в кругах научного сообщества, так и у социологов науки), который передавался и во вненаучные круги.
Наука изображалась как некая эзотерическая деятельность, имеющая свой собственный внутренний контроль, которая может быть только разрушена попытками регулировать ее извне, но которая будет исправно производить объективное, и тем самым – практически эффективное знание, если ей предоставят независимость и адекватную поддержку. Объективное знание описывалось накапливающимся в соответствии с внутренней логикой развития, способного замедляться или ускоряться (но не направляться!) социальными влияниями. Такой "образ" науки не предполагал нужды в какой-либо определенной научной политике, кроме выделения максимальных финансовых ресурсов, а потому не стимулировал систематических профессиональных исследований науки как объекта социального управления.
Такая оптимистически доверительная позиция по отношению к науке, особенно в США, была пересмотрена лишь в результате событий, связанных с запуском первого советского искусственного спутника и крушением иллюзий относительно военно-технического превосходства Запада. Ожидания, связанные с практически неограниченным финансированием, не оправдались. Идея о том, что развитие науки само по себе совершенствует состояние общества, широко распространенная в научном сообществе и постоянно пропагандировавшаяся, утратила убедительность, стало ясно, что нужна явная научная политика, которая была бы связана с практическими целями.
В этих условиях систематическое исследование социальных аспектов науки получило официальное поощрение и поддержку.
Особенно остро все эти проблемы стояли в США, и в то же время именно американская социология была более других подготовлена к порождению новой социологической специальности. С превращением социологии науки в научную специальность связано изменение проблематики исследований. Если в 40 - 50-е годы основное внимание было направлено на выяснение вопроса о том, как атмосфера общества влияет на функционирование науки, т.е. на внешние социальные связи науки, то к 60-м годам интерес перемещается на внутринаучные вопросы. Наука рассматривается как относительно самостоятельный институт, специфическая сфера деятельности, внутренние механизмы которого и подвергаются исследованию.
Что же сделал Р. Мертон в качестве пионера или основоположника подобных исследований? Он дал некую целостную теоретическую схему рассмотрения науки как социального феномена, на основе которой можно было, во-первых, формулировать поддающиеся исследованию вопросы, а во-вторых, устанавливать критерии оценки получаемых ответов. Он сформулировал научный этос – совокупность норм, действующих в научном сообществе, – который представил основным механизмом функционирования науки – социального института по производству достоверного знания. Сила же, обеспечивающая движение этого механизма, – институционально подкрепляемое стремление каждого ученого к профессиональному признанию. Заложив основу для теоретически согласованных эмпирических исследований науки, дав, по его собственному выражению, "аналитическую парадигму", Мертон, кроме того, внес большой личный вклад в разработку центральных вопросов этой новой области знания. Наконец, опираясь на личные научные потенции, авторитет признанного социолога и организационные возможности руководителя кафедры в крупнейшем Колумбийском университете, Р. Мертон создал сильную школу в социологии науки.
Организационные возможности, создающие благоприятные условия для институционализации новой специальности, очень существенны в начальный период ее становления. На это редко обращают внимание, исходя из соображения, что если время для исследования неких проблем наступило, то чуть раньше или чуть позже соответствующая научная специальность возникнет и сформируется. Однако это "раньше или позже" весьма коварное примечание. Во всяком случае, небезосновательно мнение о том, что, будь в 30-х годах в Европе хоть малейшая возможность для институционализации социологии знания, в ее развитии не возник бы 40-летний разрыв.
В годы становления и институционализации специальности социологии науки Мертон оказывал влияние и как ведущий автор и как учитель. Все основные "действующие лица" социологии науки 60-х годов непосредственно связаны с ним: Б. Барбер и Н. Каплан – его бывшие студенты, X. Закерман, С. Коул и Дж. Коул – его аспиранты, Д. Крейн защитила у него диссертацию, Н. Сторер – аспирант Н. Каплана и т.д. Как писали в 1975 г. Дж. Коул и X. Закерман, Мертон обеспечивал прямое и детальное руководство всеми современными американскими социологами науки или уж, во всяком случае, их большинством. Это была действительно школа со всеми ее атрибутами: в высшей степени согласованное движение, в ходе развития которого исследовалась, по существу, одна и та же сеть связанных между собой спорных вопросов, происходящих от собственных мертоновских работ. Р. Мертон пришел в социологию как ученик П. Сорокина и Т. Парсонса и хорошо известен как один из лидеров американского структурного функционализма. Анализу и критике этого течения буржуазной социологии посвящена достаточно богатая литература, которую не имеет смысла дублировать. Но напоминание о принадлежности Мертона к структурному функционализму необходимо, потому что это обстоятельство определяет его теоретическую позицию в исследовании проблем социологии науки.
Мертона принято считать основоположником "институциональной" социологии науки, так как наука для него прежде всего социальный институт. А любой социальный институт с точки зрения структурно-функционального анализа – это прежде всего специфическая система ценностей и норм поведения. Мертоновская социология науки – нормативная социология: для нормального функционирования каждого социального института необходимо, чтобы выполнялся определенный набор норм, или, наоборот, если имеется стабильно функционирующий социальный институт, в нем непременно поддерживается и выполняется некий набор норм.
Еще в 1942 г., рассматривая науку как социальный институт среди других социальных институтов, Мертон попытался идентифицировать нормы науки и сформулировать свой широко известный научный этос. Предложенное им описание этого этоса, включающее императивы универсализма, коллективизма, бескорыстности и организованного скептицима, сохранялось как исходное представление о нормативных регулятивах науки многие годы – 30 лет неизменно или с небольшими дополнениями, а затем – как объект критики и полемики.
В 60-е годы императивы научного этоса становятся у Мертона "правилами" научной деятельности, а процесс познания начинает рассматриваться как деятельность по правилам. Все внимание социолога сосредоточивается на науке как относительно самостоятельном социальном институте. Для чего он существует? В чем состоит специфика деятельности в рамках этого института? Какими правилами руководствуются его члены? Чем поддерживается единство их действий? На основе какой структуры функционирует этот институт? Ясно, что это вопросы о ценностях, нормах, ролях, санкциях, системе стратификации и т.п.
Поскольку в теоретической системе описания науки Р. Мертона представление о нормах исходное и первые возражения его концепции возникли по этим же вопросам, следует рассмотреть их подробнее.
Каковы нормы научной деятельности? На чем основана действенность этих неписаных законов? В чем их роль для деятельности отдельного ученого и функционирования всей науки?
Правила, регулирующие поведение в науке, не имеют статуса юридических законов. Их действенность связана с ориентацией членов научного сообщества на определенный комплекс ценностей и норм, который характерен для этого "социального института. Нормы выражаются в форме позволений, запрещений, предписаний, предпочтений и т.п. Эти императивы, передаваемые наставлением и примером и подкрепленные санкциями, составляют исторически сложившийся этос науки – основу профессионального поведения, профессиональной этики. Сам Мертон сформулировал этос из четырех норм, позднее Б. Барбер добавил еще две: рационализм и эмоциональную нейтральность.
Императив универсализма порождается внеличностным характером научного знания. Поскольку утверждения науки относятся к объективно существующим явлениям и взаимосвязям, то они универсальны и в том смысле, что они справедливы везде, где имеются аналогичные условия, и в том смысле, что их истинность не зависит от того, кем они высказаны. Надежность нового знания определяется по внеличностным критериям: соответствию наблюдениям и ранее подтвержденным знаниям. Ценность научного вклада не зависит от национальности, классовой принадлежности или личных качеств ученого. Эти характеристики не могут служить основанием для определения истинности научного знания, его признания или непризнания. Под универсализмом понимается независимость результатов научной деятельности от личностных характеристик ученого, делающего очередной вклад в науку.
Ограничение продвижения в науке на основании чего-то иного, кроме недостатка научной компетентности, – прямой ущерб развитию знания. Универсализм проявляет себя в провозглашении равных прав на занятия наукой и на научную карьеру для людей любой национальности и любого общественного положения. Он обусловливает интернациональный и демократический характер науки.
Императив коллективизма имеет явно директивный характер, предписывая ученому незамедлительно передавать плоды своих трудов в общее пользование. Научные открытия являются продуктом социального сотрудничества и принадлежат сообществу. Они образуют общее достояние, в котором доля индивидуального "производителя" весьма ограничена; и ему следует сообщать свои открытия другим ученым тотчас после проверки свободно и без предпочтений. "Права собственности" в науке фактически не существует. Эпонимическая традиция не дает первооткрывателю каких-либо исключительных прав или привилегий по использованию этого открытия. Потребность ученого как-то воспользоваться своей интеллектуальной "собственностью" удовлетворяется только через признание и уважение, которые он получает как автор открытия. Отсюда повышенное внимание к вопросам научного приоритета.
Стремление ученых к приоритету в условиях капитализма создает в науке своего рода конкурентные условия. Такая ситуация может толкать на какие-то особые действия, предпринимаемые специально, чтобы затмить соперников. Эти действия способны исказить нормальный ход исследования и соответственно его результаты. В качестве противоядия указанным побуждениям и выдвигается императив бескорыстности. Эта норма предписывает ученому строить свою деятельность так, как будто, кроме постижения истины, у него нет никаких других интересов. Р. Мертон излагает требование бескорыстности как предостережение от поступков, совершаемых ради достижения более быстрого или более широкого профессионального признания внутри науки. В трактовке Б. Барбера эта норма направлена на осуждение ученых, использующих исследования как способ достижения финансового успеха или приобретения престижа вне профессионального сообщества. В общем императив бескорыстности (это ориентационная норма) в наиболее широком толковании утверждает, что для ученого недопустимо приспосабливать свою профессиональную деятельность к целям личной выгоды.
Организованный скептицизм одновременно является и методологической и институциональной нормой. Сам Мертон рассматривает организованный скептицизм как особенность метода естественных наук, требующего по отношению к любому предмету детального объективного анализа и исключающего возможность некритического приятия. Для науки нет ничего "святого", огражденного от критического анализа. В то же время норма организованного скептицизма является и директивным требованием по отношению к ученым. В таком аспекте данная норма рассмотрена Н. Сторером. Поскольку работа каждого ученого-естественника строится на результатах предшествующих исследований, умышленное или неумышленное отступление от истины является преступным по отношению к развитию науки. Отсюда следует, что никакой вклад в знание не может быть допущен без тщательной, всесторонней проверки. Норма скептицизма предписывает ученому подвергать сомнению как свои, так и чужие открытия и выступать с публичной критикой любой работы, если он обнаружил ее ошибочность. "Ученый – это человек, который питает придирчивый интерес к делам своего соседа", – пишет Сторер. Институционализированное требование публичной критики любой замеченной ошибки создает уверенность в надежности и правильности тех работ, включение которых в архив науки не сопровождалось критической реакцией. Императив организованного скептицизма создает атмосферу ответственности, институционально подкрепляет профессиональную честность ученых, предписываемую им нормой бескорыстия.
Р. Мертон первым подверг систематическому исследованию профессиональное поведение ученых. Он первым сместил предмет социологического анализа из области продуктов научной деятельности в область ее процессов, из области знания – в область познания, рассматривая при этом процесс познания как деятельность по правилам. Попытка выделить эти "правила" в явном виде, более четко, чем они существуют в сознании членов научного сообщества, – большая заслуга Мертона. Крайне важно и то, что вся концепция норм построена не в философском, а в социологическом плане и связана с большим числом интересных эмпирических исследований.
Исполнение императивов гарантирует достоверность добываемого знания. Но эти императивы обязывают ученого к определенному поведению не только потому, что они эффективны в научных процедурах, но и потому, что в них верят, их считают правильными, следовательно, предписаниями в той же мере моральными, в какой и методическими. Как регуляторы поведения ученых, согласующие это поведение с потребностями науки, они должны быть первоочередными объектами анализа. Однако, несмотря на провозглашенный "поведенческий подход", мертоновская система императивов все же исходит из "продукта": нормы обеспечивают качество продукта науки – знания. Но почему люди науки их придерживаются? Мертон здесь не рассматривает реальные мотивы и нужды ученого; связав удовлетворение личных потребностей ученого с профессиональным признанием (которое можно получить только за научные результаты, недостижимые без выполнения норм), он пришел к научной этике, основанной на рациональности: в науке делают то, что полезно для ее развития.
Все 60-е годы эти представления господствовали безраздельно. С начала 70-х годов возникают первые возражения. Наиболее распространенный метод критики заключался в том, что оппоненты последовательно разбирали основные нормы научной деятельности и набором примеров показывали их несоответствие реальной практике ученых. Однако такая критика непродуктивна, ибо она не принимает во внимание сам характер норм: это не статистически наблюдаемое поведение в науке, а его образец, "идеал". У. Хирш в свое время трактовал мертоновский набор императивов как "правила игры", которые устанавливает наука для тех, кто избрал себе эту сферу деятельности. Всегда находятся "игроки", которые пытаются не соблюдать эти правила, однако на достаточно длинной дистанции нарушители оказываются отстраненными от игры, а правила действуют по-прежнему.
Более серьезное возражение Мертону состояло в том, что его нормы не просто "провозглашаемые" (и, следовательно, в определенной степени отличные от "статистически действующих"), а "провозглашаемые для других" и потому никакой корреляции с реальной научной деятельностью не имеющие. Точка зрения С. Барнса и Р. Долби состояла в том, что мертоновские императивы вообще не служат нормами, по которым выбирают поведение в реальных противоречивых ситуациях. "Это нормы, провозглашаемые для других в ситуациях прославления или оправдания, извинения или конфликта. Они (эти нормы) являются терминами идеологии, которая не обладает готовностью превратиться в рекомендации к определенному поведению".
Мертоновские нормы ориентируют ученого в социальном аспекте его деятельности и никоим образом не затрагивают содержательную сторону. От Т. Куна пошло и после него установилось (хотя и с большим запозданием) другое понимание норм, которое можно свести к двум моментам. Во-первых, нормы стали пониматься гораздо шире – они регулируют не только социальное, но и "содержательное" поведение ученых (нормы трактуются как относящиеся к "технологии" получения знания, методологические и этические); во-вторых, нормы не постоянны, а подвержены изменениям, у каждой парадигмы они свои, иные.
Здесь, кстати, следует отметить, что, хотя представление о характере научного знания и ходе его развития у Куна радикально иное, чем у Мертона, социология "нормальной науки", следующая из собственно куновской концепции, не принципиально отличалась бы от мертоновской. В самом деле, у Куна деятельность по добыче знания происходит в соответствии с принятыми и зафиксированными правилами, нормами, т.е. это тоже нормативная социология; этим объясняется тот факт, что куновская "когнитивная" социология науки не отвергла мертонианскую традицию, а скорее дополнила ее. Только появление в конце 70-х - начале 80-х гг. интеракционистской, интерпретивной социологии науки, принявшей за основу существенно иную форму анализа, которая вообще снимает проблему "правил", "норм" и "деятельности по правилам", поставило под вопрос не детали, а основу развитой Мертоном теоретической концепции функционирования науки.
Однако поскольку сейчас нашей целью является не прослеживание "судьбы" варианта социологии науки, намеченного в работах Мертона, а описание и анализ "парадигмы 60-х", то вернемся к оценке ее "сердцевины" – концепции научного этоса.
Основным недостатком этой концепции является оторванность нормативных и ценностных компонентов общественного сознания от реальной материальной жизни общества. Какие обстоятельства действительной жизни стимулировали возникновение этих норм? В силу каких побуждений ученые поддерживают эти нормы? "Какие, – говоря словами Энгельса, – движущие силы скрываются, в свою очередь, за этими побуждениями?". У Мертона нет ответа на этот вопрос, более того, в его системе и сам вопрос невозможен.
Исключенность правил научной деятельности из истории науки ведет к серьезным следствиям и является, по нашему мнению, основным недостатком концепции Мертона. Мертон сформулировал свои императивы, опираясь преимущественно на интуицию и проверяя свои идеи на высказываниях ученых-естественников XVII-XIX вв. Крайне существенно, что нормы эти полагаются неизменными. Однажды возникнув (в результате случайного стечения обстоятельств – синтеза традиций схоластики и пуританизма), они остаются постоянными, не несущими в себе историческую составляющую.
Поскольку объект, изучаемый социологией науки, принимается застывшим, неизменным, то знание о научной деятельности оказывается знанием естественнонаучного образца, подобным знанию о законах природы. Развитие содержания знания подчиняется логике научных открытий (каждое предыдущее влечет за собой вполне определенное следующее), а деятельность по его получению – константным нормам деятельности. История науки тем самым превращается в бесконечный процесс кумуляции научного продукта, созданного учеными по единым и неизменным правилам.
Считая традиции науки предельно устойчивыми, Мертон не рассматривает нормы как результат деятельности вполне определенных людей. В этом вопросе он остается на уровне домарксистского материализма, понимавшего, что "люди суть продукты обстоятельств и воспитания", но забывшего, что "обстоятельства изменяются именно людьми". Но именно через людей вносится в науку изменение правил, через людей, которые в своей реальной жизни вступают в более широкие, нежели чисто профессиональные, общественные отношения, что преобразует их систему ценностей и норм в зависимости от изменений в обществе.
Научный этос Мертона независим от изменений в жизни общества, и это исключает теоретическую возможность качественных изменений в науке как социальном институте; если же они все-таки наступают, то представляются как "противоестественные" и соответственно "угрожающие".
Столь детальный анализ методологических ошибок, вошедших в основание концепции Мертона, понадобился в связи с тем, что его идеи оказались очень заразительными. Барбер, Марксон, Корнхаузер, Хэгстром, Сторер, Закерман, братья Коулы и другие, пришедшие в социологию науки в 60-х годах, опирались именно на эти, выше рассмотренные представления. Соглашаясь или споря с Мертоном по поводу конкретных императивов или их интерпретаций, все они за основу социальной структуры принимают неизменные нормы и ценности и потому ставят их во главу угла при анализе науки как социальной системы. Традиция структурного функционализма, идущая из ранних работ Мертона, оказалась продолженной на новой проблематике исследований.
Выше было отмечено, что в конце 50-х - начале 60-х годов всеобщая удовлетворенность наукой и ее вкладом в развитие общества была резко нарушена. Потребовалось регулярное исследование закономерностей научной деятельности в совершенно определенных, конкретных условиях. Представления о нормах, являющихся регулятивным идеалом, без изучения сознания и поведения ученых в реальных обстоятельствах оказалось явно недостаточно.
В цикле работ конца 50-х - начала 60-х годов Мертон переходит к задаче исследовать не то, что должен делать ученый, а что он "реально делает". Представление о нормах и ценностях, интериоризированных ученым в силу его приверженности к науке, сохраняется, но теперь вовлекается в рассмотрение "патология" науки – конкуренция, подозрительность, зависть, скрытый плагиат и т.п. (сходный с фрейдовским перечень отклонений от нормы). По Мертону, патология науки вносит свой вклад в мотивацию ученого, в результате чего возникает "амбивалентность" – двойственность и противоречивость мотивов и соответственно поведения. Исследуя приоритетные конфликты (1957 г.) и многократные открытия (1961 г.), Мертон убедился, что реальные отношения между людьми науки существенно отличаются от предполагаемых по нормам.
Для описания реального поведения ученых дополнительно к нормам научного этоса Мертон вводит еще девять пар взаимно противоположных нормативных принципов. Идея "социологической амбивалентности" состоит в том, что в своей повседневной профессиональной деятельности ученые постоянно находятся в напряжении выбора между полярными императивами предписываемого поведения. Так, ученый должен:

• как можно быстрее передавать свои научные результаты коллегам, но он не должен торопиться с публикациями;
• быть восприимчивым к новым идеям, но не поддаваться интеллектуальной "моде";
• стремиться добывать такое знание, которое получит высокую оценку коллег, но при этом работать, не обращая внимания на оценки других;
• защищать новые идеи, но не поддерживать опрометчивые заключения;
• прилагать максимальные усилия, чтобы знать относящиеся к его области работы, но при этом помнить, что эрудиция иногда тормозит творчество;
• быть крайне тщательным в формулировках и деталях, но не быть педантом, ибо это идет в ущерб содержанию;
• всегда помнить, что знание универсально, но не забывать, что всякое научное открытие делает честь нации, представителем которой оно совершено;
• воспитывать новое поколение ученых, но не отдавать преподаванию слишком много внимания и времени; учиться у крупного мастера и подражать ему, но не походить на него.

Принятие идеи амбивалентных нормативов, регулирующих реальное поведение ученых, и, более того, ее детальная проработка наглядно демонстрируют действительное отношение Мертона к четырем основным нормам научного этоса. Он прекрасно понимал, что поведение каждого ученого в любой ситуации определяется в первую очередь его характером, личным опытом, научной и социальной интуицией и т.п. Реальные действия противоречивы, и всегда найдется одна из двух противоположных формулировок, которая ретроспективно подтвердит правильность избранного пути (если он приведет к успеху) или его ошибочность (если он приведет к неудаче).
Амбивалентные нормативы порождаются специфическими условиями науки как социального института и в большей степени отражают реальное бытие ученых, модели поведения которых складываются как результат их взаимодействия в определенном коллективе (в широком смысле) – научном сообществе. Понятие научного сообщества как общности (коллектива), которая вырабатывает свои правила и линию поведения для членов общности, впервые в 40-х годах ввел М. Поланьи, а в 60-х оно стало фундаментальным представлением социологии науки. Научное сообщество, выделившееся в соответствии со своими специфическими целями, интересами и в дальнейшем занимающееся ими, функционирует как единое целое. Главная задача сообщества – производство нового знания, но решение этой задачи невозможно без подготовки научных кадров и бесцельно без приложения полученного знания. Действующие лица – взаимосвязанные многими различными нитями члены этого сообщества, ученые. Мертон анализирует модели поведения ученых и выделяет четыре роли: исследователь, учитель, администратор и эксперт.
В этом наборе наибольшее значение он, естественно, придает роли исследователя. "Роль исследователя, обеспечивающая рост научного знания, является центральной по отношению к другим, функционально подчиненным ей ролям. Ведь если бы не велись научные исследования, то не было бы и нового научного знания, передаваемого в результате исполнения роли учителя, не было бы исследовательских организаций, требующих для управления роли администратора, не было бы потока нового знания, который регулируют оценки экспертов". Мертон трактует роли ученого как относительно независимые виды деятельности, причем роли учителя и администратора понимаются как "почетная отставка" для лиц, отходящих от исследовательской деятельности. Отсутствие взаимосвязи между процессами научного исследования и воспроизводства субъекта научной деятельности, подчиненность роли учителя – существенный недостаток мертоновского подхода. Его последствия остаются незамеченными, потому что вопросы самовоспроизводства научного сообщества оказываются вне (или, во всяком случае, на периферии) интересов школы Мертона.
Такой подход к ролевому набору ученого связан с общей направленностью "парадигмы 60-х". Представление об амбивалентности мотивов – основной движущей силе профессиональной деятельности ученого – тянет за собой целую цепочку. Амбивалентно мотивированный ученый стремится не только развивать научное знание, но и самоутвердиться во мнении коллег, причем так, чтобы совместить эти цели: развивая знание, добиваться самоутверждения". Исследовать содержательное развитие научного знания не дело социологии науки, но она может (и, следовательно, должна) понять все эти процессы через изучение их второй стороны – становления научной карьеры.
В "конкурентном мире чистой науки", по выражению Ф. Рейфа, под влиянием амбивалентных требований ученому необходимо "сделать карьеру". Что такое научная карьера? Она возможна только через признание авторитета ученого его коллегами, признание же возникает в результате высокой оценки его вкладов в развитие научного знания. Вот и выстраивается эта стержневая для "парадигмы 60-х" цепочка: мотивация-вклады-оценки-признание-научная карьера. И отдельные ее звенья, и их сочленение – предмет исследований школы Мертона.
Система вознаграждения – одно из центральных звеньев концепции Мертона. Всякий социальный институт "работает", только если его члены получают за свою деятельность, необходимую для функционирования института, какое-то удовлетворяющее их вознаграждение. Поскольку институциональной целью науки является производство нового достоверного знания, ученый может рассчитывать на положительную оценку коллег и какую-либо форму признания только за оригинальный результат. Это остро ставит проблему приоритета, и именно при изучении приоритетных конфликтов Мертон столкнулся с этими вопросами. Но американская социология науки в отличие от европейской социологии знания, которая в основном интересовалась историей отдельных крупных идей и представлений, приняла за основу исследования массовые процессы получения научного знания. Поэтому изучение системы вознаграждений в науке и соответственно научной карьеры построено на рассмотрении совокупности вкладов в производство знания. Вклад оказывается центральным событием научной деятельности.
Что понимается под вкладом? В результате профессиональной деятельности, как продукт этой деятельности, возникает "порция" нового знания. Введение этого нового знания в систему научного знания происходит через рецензентов, редакторов и других "привратников науки", или экспертов, которые его оценивают; если оценка положительна, знание, полученное ученым, становится вкладом. Мертон полагает, что такого рода оценка обычно "примерно соответствует значению вклада в общий фонд знания", т.е. он исходит из возможности правильной мгновенной оценки нового знания. Тем самым предполагается, что ценность вклада есть некая постоянная величина, заключенная в самом вкладе, и что истинное значение каждого элемента знания для дальнейшего развития науки известно уже в момент его появления; кроме того, само собой разумеется, что эксперты обладают способностью различать "чистых" и "нечистых" в науке.
Ученый, сделавший ряд ценных вкладов, добивается признания, ценность вкладов (как постоянных величин) кумулируется, и тем самым он продвигается в своей научной карьере в прямом соответствии со значением его вкладов в общий фонд знания. Мертон не считает, что ценность вкладов может изменяться с ходом развития науки и что процесс ценообразования для каждого вклада идет в зависимости от применения его в последующем движении научного знания. Мертон полагает, что цитируемость работы-вклада можно в определенной степени считать мерой качества исследования, но при этом он совершенно не согласен с мнением, что определяющими событиями, из которых складывается ценность вклада, являются ссылки на этот вклад в работах других ученых. Не вдаваясь далее в детали "парадигмы 60-", подведем некоторые итоги.
В этот период сделано немало: сформулированы исходные положения для анализа функционирования научного сообщества, выявлено значение действующей в науке системы поощрений и ее влияние на поведение ученых, подвергнуты социологическому анализу механизмы оценки в науке и т.д.
Следует отметить, что профессиональный уровень работ, выполненных Мертоном и его учениками, весьма высок: это настоящие социологические исследования с четко формулируемой гипотезой структурно-функционального плана, базирующиеся (особенно у социологов младшего поколения – X. Закерман, С. и Дж. Коулов) на обширном эмпирическом материале. У самого Мертона очень часты исторические экскурсы в науку XVII-XVIII вв., и создается впечатление, будто имеет место и исторический подход. Более того, в западной литературе подчас встречаются утверждения о том, что мертоновская трактовка социологии науки якобы придает ей "экономический" и, следовательно, "марксистский" характер.
Как же действительно должно быть оценено мертоновское направление в социологии науки? Попробуем внести ясность по основным вопросам: к чему ведут свойственное "парадигме 60-х" понимание предмета социологии науки и осуществляемый в ней подход к рассмотрению научной деятельности?
Выше было показано, что в указанный период времени мертоновская школа направила все внимание на изучение факторов, так или иначе влияющих на карьеру ученого (мотивация, вклады, оценки, признание и т.п.). В парадигме 60-х годов вопросы становления научных карьер оказались рамками предмета социологии науки. Возражение вызывает не выбор этой проблематики, безусловно интересной и существенной, а ее абсолютизация, убеждение, что она, и только она, составляет предмет социологии науки.
Такое сужение области исследований не является выбором "своей темы" из более широкой и разнообразной проблематики социологии науки. Предмет социологии науки сведен ими – сознательно и принципиально – к исследованию одной (хотя и центральной) стороны науки как социального института, за рамками остаются два таких важных вида деятельности в науке, как подготовка научных кадров и утилизация знания. Подготовка ученых и разработка приложений научного знания составляют неотъемлемые части деятельности научного сообщества, более того, они составляют неразрывное целое с деятельностью по получению нового знания. Мертон и его последователи не учитывают этого. Возникающее в их концепции искажение предмета социологии науки, придающее части значение целого, во-первых, неправомерно ограничивает дальнейшие исследования и, во-вторых, вносит искажение в отражение целостной деятельности и связанных с ней отношений в социальном институте науки. Односторонний подход, возведенный в абсолют, создает заведомую неадекватность общей модели деятельности ученого и функционирования науки.
Что же касается мертоновского подхода к рассмотрению научной деятельности, то в "парадигме 60-х" сохраняется прежняя установка, которая была отмечена по отношению к нормам и ценностям. Мертоновская школа игнорирует "изменение обстоятельств" людьми и тем самым исключает из социологического знания историческую составляющую. Закономерности деятельности в науке, полученные для какого-то одного этапа ее развития, понимаются как "вечные". Это, на наш взгляд, одна из основных ошибок Мертона, свидетельствующая о его радикальном расхождении в этом вопросе с точкой зрения марксизма.
Хорошо зная историю науки XVII- XIX вв., Мертон в своих работах постоянно совершает экскурсы из настоящего в прошлое и из прошлого в настоящее. Однако экскурсы в историю не являются свидетельством исторического подхода. Они даже не безобидны: в сочетании с исходным представлением о константности всех закономерностей научной деятельности эти "колебания маятника" между настоящим и прошлым закрепляют антиисторический принцип мертоновской концепции. Свои гипотезы о закономерностях научной деятельности Мертон зачастую "проверяет" на прецедентах, имеющихся в истории науки, а затем, как доказанные, применяет в науке сегодняшнего дня. Между тем история науки содержит столь большое количество всевозможных (нередко противоположных) событий, что подобрать 5–10 примеров, подтверждающих любую гипотезу, не представляет особого труда. От такого метода обращения с материалами истории науки нельзя ожидать чего-то большего, чем иллюстрации – Мертон же принимает и выдает иллюстрацию за доказательство. Но даже если отбросить эти соображения и посчитать иллюстрацию достаточным доказательством, нельзя согласиться с постоянным, возведенным в принцип перенесением закономерностей научной деятельности, свойственных одному периоду развития науки, на другой, возможно, качественно отличный. А именно так поступают сам Мертон и социологи его школы: установленные им (указанным способом) "закономерности" они берут как нечто бесспорное, "уже известное" для описания современного этапа развития науки. Антиисторическое понимание характера социологического знания (как знания о неизменном объекте), заключенное в мертоновской концепции, не давало ее сторонникам возможности понять принципиальную неадекватность моделей научной деятельности, созданных по исследованию прошлого, для настоящего и будущего. Между тем конкретные исследования механизмов функционирования современной науки не подтверждали правильности этих "бесспорных" представлений, введенных в обиход социологии науки "парадигмой 60-х".
Убежденность в неизменном характере научной деятельности ведет к представлению о кумулятивном, чисто эволюционном развитии науки (история науки – бесконечный процесс накопления "продуктов", созданных учеными по единым, константным правилам) и к невозможности понять качественное изменение продуктов деятельности в связи с изменением самой деятельности. Подводя общий итог анализа, следует отметить: несмотря на значительные успехи в понимании отдельных закономерностей научной деятельности, достигнутые в исследованиях по "парадигме 60-х", и на то, что с ее становлением произошло превращение социологии науки в научную специальность, она не могла послужить основой для всех дальнейших исследований в этой области. Так, идущее от структурного функционализма представление о стабильности социальных систем не давало возможности не только решать, но и ставить вопрос о том, как происходят коренные преобразования в развитии науки. Идеал автономности науки исключал из рассмотрения результаты ее взаимодействия с другими социальными институтами: интериоризацию вненаучных ценностей и интересов в социальный институт науки, эволюцию ее социальной структуры и динамики в связи с требованиями современного общества. Неопозитивистское понимание характера научного знания как чистого, "незамутненного" отражения свойств объекта принципиально отделяло процесс научной деятельности, социальный по своей сути и потому являющийся объектом социологического анализа, от продукта этой деятельности – научного знания, которое отражает объективный мир и не имеет социальной окраски.
После того как в социологии науки была осознана необходимость рассмотрения научной деятельности совместно с продуктом этой деятельности – научным знанием, стало ясно, что существенное продвижение к новым проблемам в рамках прежней парадигмы невозможно. Это не значит, что полученные школой Мертона результаты – теоретические и эмпирические – потеряли ценность или что разработанный ими подход оказался полностью бесперспективным.
Мертоновское направление еще могло дать решение целого ряда важных конкретных вопросов. В 70-х годах его представители много сделали по исследованию стратификации науки – различий в достижениях ученых, оценке их работ, признания со стороны коллег, ролей, которые они выполняют в научном сообществе, – все в связи с различными "уровнями элитности".
Как реакция на новации, внесенные Т. Куном, примерно в то же время были подняты проблемы специфики дисциплин, специальностей и проблемных областей. Нельзя сказать, что в 70-х годах мертоновская парадигма полностью исчерпала себя: ее собственная теоретическая модель науки и исследовательская программа оставались продуктивными, а главное – восприимчивыми к новым техническим ресурсам и новым перспективам исследований.
Тем не менее развитие специальности неуклонно вело к смене парадигмы. Мертоновская схема функционирования социального института (стабильное функционирование системы с кумуляцией продукта) не позволяла понять новых тенденций в развитии науки, наметившихся к концу 60-х годов. Структурно-функциональный анализ был потеснен "понимающей" социологией, и в социологии науки возникли новые интересы и новые подходы.