ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ЖУРНАЛИСТОВ И СРЕДСТВ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ С ОРГАНАМИ ВЛАСТИ

Насколько я понимаю, тут собрались работающие журналисты, поэтому никакого вступления делать не стоит. Наверное, оптимально было бы работать в режиме диалога. У каждого из нас есть свой большой опыт. Может быть, у вас его больше, чем у меня, поэтому в режиме двустороннего разговора работа пойдет лучше.

Тема, которую предполагается осветить, это взаимоотношения журналистов и средств массовой информации с органами власти. Но уже сама эта тема “расползается” на глазах, потому что какие именно средства массовой информации имеются в виду? Электронные или печатные, региональные или центральные? Можно дальше продолжать дифференциацию, скажем, какой политической направленности: свои или чужие, – можно говорить о том, что журналисты тоже разные – какие журналисты имеются ввиду: которые работают на агентства и дают короткую информацию, или те, которые занимаются расследованиями? Опытные, неопытные, Минкин, Щекочихин или кто? В зависимости от этого взаимоотношения будут совершенно разными. А уж если говорить об органах власти, если мы так поставили вопрос – взаимоотношения средств массовой информации и органов власти, то что такое власть, вообще непонятно. Ни на формальном уровне, ни на неформальном уровне. Потому что, если говорить о формальном, то прежде всего органы власти, как минимум, сразу делятся на три или на четыре ветви. Даже если посмотреть Конституцию: есть власть законодательная, исполнительная, судебная, есть власть Федерации и субъектов Федерации. Там по-разному строятся отношения. Если к тому же вы работаете в регионах, там еще есть и региональная власть. В каждом регионе разные отношения между этими властями. Средства массовой информации, в свою очередь, претендуют на то, что они являются четвертой властью. В некоторой степени они действительно ею являются. И все это завязано в очень сложный клубок, в котором трудно найти однотипные подходы, тем более на какой-то нормативной основе, хотя такая основа есть, и мы можем ее коснуться.

Журналист всегда работает с властью. Например, спортивная журналистика обязательно пересекается с властью, потому что таких скандалов, как в спорте, нет нигде. Поэтому любая журналистика взаимосвязана с властью. Если это не кулинарная книга, конечно, то читателей интересует именно то, что делает власть, чем она занимается и что она завтра будет делать, и что нам от этого будет. Мы, журналисты, всегда имеем какое-то отношение к власти.

Где власть находится на самом деле, не всегда просто определить. Вот, может быть в завидном положении находятся, и то до некоторой степени очень условно, люди, которые работают, скажем, на агентства. В их задачу входит просто быстро добыть информацию, быстро ее сообщить. Легальную информацию. Ведь информация бывает разного рода, и разных журналистов интересуют разные вещи. Например, формально принимаемые решения интересуют только тех, кто по роду своей обязанности в газете должен их сообщать – если, например, моя задача первым узнать и быстро позвонить и сказать, что суд принял такое-то решение, Лужков сегодня сказал то-то. В принципе, это труд небольшой, на быстроту, если это легально все делать. Но это очень малая часть журналистики, потому что гораздо интересней узнать, не что сказал Лужков на официальном уровне, а почему он это сказал, а что он не сказал, а что он завтра будет говорить. И этого уже так быстро не добудешь.

К сожалению, если идти по формальному уровню и говорить о взаимоотношениях прессы и власти, то какие проблемы здесь возникают? Все власти сейчас обзавелись пресс-центрами, вплоть до тех же футбольных организаций, и в цирке, по-моему, есть пресс-центр, – но роль этих пресс-центров чаще всего, на мой взгляд, сводится к тому, чтобы не столько информацию дать, сколько ее искажать. Это нормально. А что касается, скажем, пресс-службы Московского Главного управления внутренних дел, то это их право – утаивать информацию, существует тайна следствия, поэтому они в интересах этого следствия что-то говорят, а что-то не говорят, или говорят кому-то, кого знают. А может, кому-то за деньги что-то рассказывают. Но широко они оповестят то, что положено, но это будет очень небольшой процент от той информации, которая нас интересует на самом деле.

Поэтому что толку говорить о формальных взаимоотношениях? На этом формальном уровне совершенно очевидно сталкиваются: с одной стороны, Закон о средствах массовой информации, который как бы говорит, что любое должностное лицо любому журналисту обязано давать информацию, которая его интересует. Идите и попробуйте ее получить – естественно, ничего не выйдет. С другой стороны, с Законом о средствах массовой информации сталкиваются правила аккредитации. Что такое “правила аккредитации” никто не знает, потому что есть понятие аккредитации, закрепленное в законе о СМИ, но любой орган устанавливает собственные правила аккредитации.

В итоге все равно все способы добывания информации сводятся к установлению каких-то личных контактов, поскольку вы, как журналист, давно куда-то ходите, с кем-то общаетесь, и этот кто-то вам начинает доверять. Что касается характера отношений журналиста и властного лица – это всегда недоверие, поскольку журналист хочет узнать то, что ему не хотят рассказывать, вернее, кроме того, что вам хотят рассказать, вы хотите узнать что-то еще. Поэтому недоверие – это нормальное состояние. И его приходится преодолевать разными путями, начиная с того, что журналист просто становится в подчиненную позицию и послушно транслирует все, что ему говорят. Кстати, позиция вполне нормальная. Правда, есть журналисты, которые тоже берут предоставленную информацию, дописывают к ней пару слов, а то и не дописывают, а сверху пишут – журналистское расследование. Это не очень добросовестный прием, цена этому расследованию абсолютно нулевая, потому что человек пересказал то, что ему рассказал кто-то другой.

Но с другой стороны, если вы занимаетесь какой-то сложной работой, а не просто транслируете какую-то мгновенную информацию о принятом формальном решении, то в этой сложной работе практически всегда изменяется мера самостоятельной деятельности журналиста. То есть, если ссылаться на мой личный опыт, мне часто приходилось ощущать себя пешкой в какой-то чужой игре, и это тоже нормально. Но если мы занимаемся расследованиями, скажем, в области организованной преступности или каких-то финансовых афер, совершенно естественно, что какие-то банкиры, которые мне рассказывают про других банкиров что-то интересное, преследуют свой интерес, они хотят меня определенным образом использовать. Моя задача это понять, прикинуть, насколько это укладывается или не укладывается в мои интересы.

Возвращаясь к власти. На самом деле не органы власти принимают решения, они, скорее, их оформляют только лишь в виде каких-то законченных листочков бумаги, на которых что-то написано. Называют их законы, постановления и так далее. А решения-то принимаются где-то в другом месте и кем-то другим. Допустим, мы знаем, что какой-то человек играет огромную роль в принятии государственных решений. Но какую именно роль и где он в данный момент времени находится, мы не знаем. И таких людей очень много.

Но прежде, чем я вам расскажу о Гильдии судебных репортеров и об Агентстве судебной информации, я сошлюсь на свой личный опыт. У меня есть набор правил журналистики, которым я обычно следую. Обычно никто ко мне не предъявляет исков, так что, видимо, я осторожен как журналист. Собственно, эта осторожность сводится к тому, что надо перепроверять информацию, поскольку всегда приходится работать с какими-то утечками информации.

Учреждая Гильдию судебных репортеров, о которой я вам расскажу, мы обсуждали с высшими судьями, с пресс-службами той же Генеральной прокуратуры, МВД принципы этой гильдии. Например, нам говорили, что есть заказные статьи, заказные журналисты. И когда шел этот спор, я говорил: давайте дадим определение, что такое заказной материал. Это тот, за который деньги получены журналистом? Тогда давайте доказательства, кого вы поймали за руку? Если речь идет не о деньгах, тогда, наверное, нет смысла говорить о заказном материале, надо как-то по-другому его называть. Ведь любой самостоятельный журналистский материал всегда в каком-то смысле заказной, потому что всегда есть первоначальный источник информации. И в сложных взаимоотношениях, которые складываются с участием журналиста и многих центров власти, журналист не может быть абсолютно беспристрастным. В любом случае, он кому-то симпатизирует, а кому-то нет, он придерживается каких-то собственных взглядов, и абсолютной объективности от него просто бессмысленно требовать. Но надо соблюдать и некую меру порядочности и собственной безопасности – если журналист позволит себе показать ангажированность, это будет или просто профессионально плохо и недобросовестно, но и опасно для него. Все равно какая-то ангажированность всегда есть, хотя бы потому, что информация всегда от кого-то исходит изначально, как я говорил раньше. Другое дело, что, на мой взгляд, квалифицированный и добросовестный журналист отличается от неквалифицированного и недобросовестного единственно тем, что квалифицированный перепроверяет информацию, желательно из нескольких источников. Конечно, есть случаи, когда ситуацию невозможно перепроверить. Надо соблюдать если не объективность, то некоторые правила, создающие видимость этой объективности, если хотите.

Бывают ситуации, когда надо завтра материал сдавать, некогда перепроверить. Тогда просто для себя надо прикидывать – давать непроверенную информацию или упустить время. Дилемма, кстати, практическая и часто встречающаяся. Если я завтра не дам этот материал, то послезавтра кто-то другой даст, и у меня не остается времени перепроверить. В таких случаях хотя бы попытаться принять хоть какие-то меры.

Я, например, для себя пользуюсь таким правило: прежде, чем о человеке писать какие-то гадости, нужно обязательно посмотреть ему в глаза. Это не всегда хочется делать, но просто это самый надежный метод. Или исчерпать, по крайней мере, для этого все возможности. Может оказаться, что все совершенно не так, по-другому. Вы не будете себя чувствовать уверенным, если вы из первых рук не узнаете мнения второй стороны.

Но это не всегда возможно, потому что есть такие серьезные, опасные темы, когда просто нельзя, чтобы вторая сторона узнала о том, что вы занимаетесь этим вопросом. Но это скорее надо рассматривать как исключение, а не как правило. И здесь тоже необходимо взвешивать риск. Нужно оценивать надежность источника, понимать, с кем вы имеете дело, предположительно представлять себе, как человек поведет себя в дальнейшем. Например, когда выйдет ваша заметка, вам может быть предъявлен судебный иск. Конечно, проще основываться на документах, но документы тоже бывают разные. Первичные документы редко попадают к нам в руки, а если даже и попадают, то оценить их бывает сложно, начиная с того, что это может быть просто подставка, подделка. При современной технике любой документ всегда можно подделать. Вам могут принести банковский отчет, а потом окажется, что это “липа”.

Надежны судебные документы. Менее надежны следственные документы, с ними следует правильно работать на чисто техническом уровне, просто обозначая в открытую, откуда эта информация взята. Что касается оперативной информации, то она крайне ненадежна. Хотя ее тащат в огромных количествах – расшифровки каких-то телефонных переговоров – что это все значит, не поймешь.

Это общие соображения. Теперь я хочу остановиться на принципах Гильдии судебных репортеров, которые были нами разработаны. Эту Гильдию мы учредили почти два года назад, в мае 1997 года. Мысль при учреждении была следующая: в последнее время стало совершенно невозможно общаться с судьями, со следователями. Лет десять назад таких сложностей в общении не возникало, было больше доверия. Это было связано с тем, что не существовало некоторых проблем, существующих сегодня.

Когда мы этими идеями прониклись, журналисты с юридическим образованием, которых мало – Феофанов, Александр Борисович Бовин, Валерий Руднев – собрались и сказали: давайте учредим Гильдию судебных репортеров. Это был, конечно, хитрый ход: вот, мол, мы – Гильдия судебных репортеров, друг за друга отвечаем, все друг друга знаем, с нами можно разговаривать, а за всех остальных мы ответственности не несем. И поскольку при этом мы заручились поддержкой всех должностных лиц, уважаемых людей в прокуратуре, вроде бы, это и на пользу пошло.

Мы сказали, что принимаем Декларацию судебных репортеров. Пожалуйста, она открыта, к ней могут присоединяться любые люди. Пожалуйста, мы готовы их принимать в гильдию при условии, что будем в них уверены, и они нас не опозорят. А это наше дело – принимать или не принимать. Сейчас уже мы приняли из регионов человек 12, которые работают у нас с Агентством судебной информации.

Есть 10 принципов, которые мы зафиксировали. Это элементарные вещи, и о них не стоило бы говорить вообще, если бы они соблюдались всеми. Но дело в том, что они не соблюдаются.

Первое, мы исходим из презумпции добропорядочности тех лиц, чьи имена и поступки мы делаем достоянием гласности. Прежде чем о человеке что-то написать, нужно подразумевать, что он порядочный человек. И то, что он сделал что-то плохое, надо доказать. А пока не доказано, нужно писать, что он порядочный человек. Александр Борисович Бовин сформулировал это очень точно – презумпцию добропорядочности надо сразу размежевать с презумпцией невиновности. Это вопрос уже на грани этического и правового, потому что нам часто говорят судьи и ученые-юристы, что ваши публикации, в которых вы до приговора суда пишете о каких-то уголовных делах, входят в противоречие с презумпцией невиновности, так как только суд может назвать человека преступником. Вот тут надо сразу сказать, что презумпция невиновности к журналистам никакого отношения не имеет, потому что мы приговоров не выносим, по нашим заметкам никого в тюрьму не сажают.

Лет 15 назад я начинал в журнале “Крокодил” и отчетливо понимал, что мой фельетон означает, что кого-то могут посадить. То есть у меня было такое чувство, что я сам вершу правосудие, и это было весьма неприятно. Сегодня другая крайность – что журналист ни напишет, все равно толку никакого, никто это всерьез не принимает и никак не реагирует. Дело журналиста – никого не судить и к ответственности не привлекать, его дело сказать то, что он знает, и все. Поэтому говорить о какой-то презумпции невиновности в деятельности журналиста бессмысленно.

Дальше Александр Борисович Бовин сформулировал очень точно, что мы стремимся избегать обвинения, предпочитая не утверждать, а задавать вопросы по поводу известных нам фактов – и это очень точная формулировка. Например, мне известно то-то, а почему, скажем, прокуратуре это неизвестно, что она думает об этом? Такая форма, наверное, наиболее корректна для журналиста.

Далее, пункт третий. Мы вправе работать с утечками информации, которую получаем на уровне личных контактов, но считаем возможным публиковать такого рода информацию только после проверки с различных сторон и проведения журналистского расследования. Мы не ведем уголовного дела, у нас нет никаких процессуальных инструментов, никто нам не обязан отвечать, никого мы за дачу ложных показаний к ответственности не привлечем, мы не ведем никаких протоколов. Тем не менее, если нам что-то рассказывают, мы это перепроверяем, а дальше уже, полагаясь на свой страх и риск, на свою совесть, публикуем ее или не публикуем.

Следующий принцип закреплен в прецедентах некоторых стран, – что публичные фигуры не пользуются такой же защитой частной жизни, как фигуры частные. Если ты, например, президент США, то корректно исследовать твою связь с Моникой Левински. То есть право гражданина на неприкосновенность личной жизни обратно пропорционально занимаемому им положению в обществе – в смысле власти или в смысле денег, или в смысле бизнеса, или в смысле театрального успеха. Довольно сложно это сформулировать, но это понятно. Мы постарались подчеркнуть, что чем выше должностное или имущественное положение конкретного лица, тем жестче термины, которыми мы вправе оценивать его действия. Но, тем не менее, мы отказываемся от критики в грубых и унижающих достоинство выражениях. На мой взгляд, чем хлестче оскорбление в печатной форме, тем, чаще всего, ниже уровень журналиста. На высоком профессиональном уровне нет нужды прибегать к каким-то сильным выражениям, можно все то же самое сказать аккуратно.

Далее мы написали, что любое лицо, которое становится объектом нашей критики, имеет право изложить свою точку зрения, как правило, до передачи материала в печать или в эфир. Это то, о чем я вам говорил, что надо поглядеть человеку в глаза. Мы здесь сделали оговорку, что есть случаи особой политической значимости, когда утечка информации о предстоящей публикации может угрожать ее судьбе. Бывают такие случаи, когда я понимаю, что если я с этим человеком встречусь, то завтра моему главному редактору позвонит, например, Геннадий Селезнев и скажет: попридержи. И в таком случае я постараюсь, чтобы человек, о котором я собираюсь что-то написать, узнал об этом в самый последний момент, чтобы не успел позвонить. Мы же говорим об идеале, о том, к чему надо стремиться.

Дальше мы говорим, что можно критиковать судебные решения, вступившие в законную силу. И это правильно – почему бы их не обсудить?

Следующий вопрос – давление на суд. Эта проблема возникла как раз в дискуссиях с судьями, поскольку они любую публикацию и даже появление журналиста в суде расценивают, как давление на суд. Наша встречная аргументация состоит в том, что “что же это, интересно, за суд, если на него так легко оказать давление”. В идеале судья должен быть человек высокопрофессиональный, уверенный в себе и в своем профессионализме. Что ему тогда журналисты? Какое они могут оказать давление? То, что я пришел и что-то написал? А ему-то какое дело? Он же судья, он может принимать во внимание, может не принимать. Где давление? Если его так нервирует появление журналиста в зале с диктофоном, пускай тогда выберет другую профессию. А если уж он выбрал судейскую, то должен понимать, что это публичная функция – отправление правосудия, значит, если не можешь выдерживать журналиста – не ходи, ведь если ты не можешь видеть кровь, то, понятно, что не пойдешь в хирурги.

И последнее. Это, скорее, оговорка, которая нас самих страхует, говоря о том, что мы возражаем против придания политического звучания нашим публикациям. Хотя, конечно, мы понимаем, что любая серьезная публикация может использоваться как политический аргумент.

Вот эти принципы Гильдии судебных репортеров. Мы поместили их в первом номере Агентства судебной информации, а сейчас вышел уже третий номер.

Сейчас я вам расскажу – это очень важный момент, – чего мы добились с помощью Гильдии и с помощью Агентства. Буквально на прошлой неделе состоялся Совет, который раньше назывался Совет по судебной реформе при Президенте РФ, а теперь называется Совет по усовершенствованию правосудия при Президенте Российской Федерации. Мы добились включения в повестку дня этого Совета такой темы как взаимоотношение судов и средств массовой информации. Кстати, идеология Агентства строится на том, что мы стараемся пропагандировать все то хорошее, что есть в судах (но хорошего там, к сожалению, мало), но мы не отказываемся от того, чтобы говорить о фактах коррупции или противозаконной деятельности. Более того, мы о них говорим.

И еще мы утверждаем, что единственное, чем ограничивается судейская тайна, – это совещательная комната. Все остальное должно быть открытым, включая протокол судебного заседания, решение первой инстанции с момента вынесения. Пожалуйста, любой человек, не только журналист, тем более, не только член Гильдии судебных репортеров имеет право познакомиться с судебным решением первой инстанции, даже если оно не вступило в законную силу, потому что оно публично произошло. И на Совете с нами согласились.

Второе, чего нам удалось достичь, это то, что надо организовать пресс-службу судов, причем это должна быть совершенно иная пресс-служба, не такая, как в МВД или в прокуратуре, потому что определяющим признаком этой пресс-службы должна быть, опять же, публичность судебной власти. Это не то, что пресс-секретарь Управления внутренних дел, который захотел – сказал, не захотел – не сказал. В решение Совета внесли, что эти пресс-службы должны быть подчинены прямо председателям судов или их заместителям – лишь бы не судебному департаменту, который хотел “замкнуть” это полномочие на себя, по-видимому, с целью получения дополнительных денег.

И, наконец, нам публично пообещали, что в ближайшее время будет обобщена практика по всем делам, связанным со СМИ. Потому что, как выясняется, никто из судей не знает, как в конечном итоге завершилось дело об оскорблении, где, скажем, слово “вор” было признано оскорбительным. И я считаю, что мы добились этого в интересах всех журналистов, а не только в своих собственных.

В то же время, я понимаю, что судья со мной будет охотнее общаться, чем с человеком, которого он не знает. Я это заслужил, у меня квалификация, я кандидат юридических наук. Я не виноват, что тебя никто не знает, может быть, ты вообще ничего не понимаешь. Ведь действительно судей напрягает, если приходит человек, который даже не владеет юридической лексикой. Он приговор от решения не отличает. Но он по должности обязан и с ним разговаривать. Понятно, что он предпочитает говорить с человеком, который владеет хотя бы понятийным аппаратом.

Есть ли в Гильдии плохие журналисты? Если мы всех объединяем одним словом – журналист, то признаем, что есть и плохие журналисты. Для того, чтобы пойти брать интервью у тренера сборной по хоккею, наверное, мне надо предварительно сесть и почитать что-то про хоккей, так? А к судье идут люди, которые не владеют даже понятийным аппаратом. Это просто неприлично. Да, это наш недостаток, мы должны это признать. А уже с этого признания вырастает долгое, многолетнее, терпеливое выстраивание отношений, и все мы прекрасно понимаем, что никто вам ничего не расскажет, если он вас лично не знает. Важную информацию вам не дадут. И главное – квалификация. Я вам старался все время объяснить, что то, что вы называете заказными статьями, на 80 процентов – просто статьи неквалифицированных журналистов, которые не поняли, о чем идет речь, и напечатали. Никто им за это денег не платил, они просто безграмотные люди. Им “слили информацию”, они все за чистую монету принимают и публикуют. Выглядит это абсолютно как заказная статья, за которую заплачены деньги. А на самом деле такой журналист просто не понял, что сделал. Вот и все.

Вопрос: Уточните, пожалуйста, термин “слив информации”.

Л.Н.: Нет таких терминов в словаре. “Слили” означает, что кто-то приходит или даже звонит по телефону в дежурную часть, и ему все сообщают то-то и то-то, журналист добросовестно все это дает. Но это самый настоящий “слив”, неперепроверенный. Чем утечка отличается от “слива”? На мой взгляд, это более сложная операция. Тот, кто дает утечку, просчитывает, что за этим последует.

Вопрос: Скажите, где используется термин “давление на суд”?

Л.Н.: Где-то, пожалуй, используется, я не могу припомнить. Ведь что такое давление на суд? Если действительно оказывается давление, например, по телефону, то это никак не фиксируется. А когда мы говорим только о появлении журналиста в зале, это никак не может расцениваться в качестве давления на судей. Хотя возникают очень сложные вопросы, например, с арбитражными судами, в которых рассматриваются дела с огромными деньгами и очень спорными вещами – там публичность противоречит их задачам. Но это вытекает из очень двусмысленного положения арбитражного суда вообще. Ведь в других странах никаких арбитражных судов в нашем понимании не существует. Там есть система судов общей юрисдикции и есть третейское правосудие. То, что за рубежом называется “арбитражный суд”, это не государственный арбитраж. Это третейские комиссии, скажем, лондонский, стокгольмский арбитраж – не государственные учреждения, а комиссии опытных экспертов, куда стороны обращаются по своему выбору, с просьбой о помощи в урегулировании конфликтов. А поскольку это негосударственная организация – пожалуйста, обращайтесь в третейский суд и никому ничего не рассказывайте, это ваше право. Но если вы назвали это судом государственным, значит, он должен работать в режиме, установленном Конституцией. А в ней закреплено, что все судебные заседания проводятся публично. То есть юридически ответ простой: нельзя делать арбитражное заседание закрытым.

Вопрос: Как было создано Агентство?

Л.Н.: Что касается Агентства, то эта достаточно простая идея удалась нам только благодаря тому, что мы нашли деньги в Российском фонде правовых реформ и сейчас оказались способны на некоторое время содержать корреспондентскую сеть в регионах. Дальше посмотрим, удастся нам встать на ноги или нет. Сейчас у нас порядка тридцати человек в разных регионах России работают, мы им немножко платим за то, что они нам присылают очень короткую информацию. Здесь самое главное – не спутать жанры, не ошибиться. Если это короткое сообщение, то там все должно быть внятно, никаких вопросов, а только сообщение – то-то произошло, такое-то решение принято, на такой-то стадии может быть обжаловано, вот и все. Они нам такую информацию присылают, мы ее немножко обрабатываем. Пока мы выпускаем это тиражом в тысячу экземпляров, пока издание не подписное. Это идея, в которой нас поддержал и Верховный Суд.

Затевалась эта штука примерно год назад, тогда мы встречались с председателями судов, председателями квалификационных коллегий судей, изложили идеи, что такое Агентство судебной информации, для чего мы все это делаем. Второй раз мы встречались меньше месяца назад, в Белгородской области. Пришли те же самые люди, председатели судов – общих и арбитражных, квалификационных региональных коллегий. Те же самые, один в один! И совершенно изменилось отношение и, может быть, не только к Агентству, но и к журналистам в целом. То есть, чтобы с людьми общаться, надо с ними работать, уговаривать.