Толстой Л.Н. входит в литературу стремительно. Его первые повести и рассказы, «Детство» (1852), «Отрочество» (1854), «Юность» (1857), «Севастополь в декабре месяце» и «Севастополь в мае» (1855), «Севастополь в августе» (1856), делают писателя знаменитым. Чернышевский, посвятивший ранним произведениям художника целую статью, ставит его в ряд с такими признанными мастерами слова, как Пушкин, Лермонтов, Тургенев.
Критическая мысль Чернышевского оказалась адекватной творческому мышлению Толстого. Именно Чернышевскому принадлежит открытие Толстого-художника, определение особенностей его письма, которые выдержали испытание временем и актуальны до сегодняшнего дня. Не отрывая писателя от существующей в литературном процессе XIX века традиции психологического изображения характера, Чернышевский говорит о новаторстве Толстого в этой сфере.
В отличие от предшественников и современников, по мнению критика, Толстой создает и описывает не просто характеры и отношения, а «психологический процесс, его формы, его законы», то, что Чернышевский называет «диалектикой души». Диалектика души – это умение Толстого изобразить «полумечтательные, полурефлекторные сцепления понятий и чувств, которые растут, движутся, изменяются перед нашими глазами» Таким образом, уже в первых произведениях Толстого обозначен предмет его художественного изображения: душа человека в ее постоянном движении. Человек Толстого текуч в каждом мгновении своего существования, люди как реки и жизнь – река. До Толстого внутренняя жизнь человека интересовала многих художников слова, но никто из них не рассматривал ее так пристально, словно под микроскопом, в самых мельчайших проявлениях, как это делал Толстой. «Диалектика души», открытая им в прозе 1850-х гг., становится определяющей тенденцией всего последующего творчества писателя, своего рода его визитной карточкой.
Наряду с «диалектикой души» Чернышевский называет еще две черты, характерные для ранней прозы Толстого и выделяющие его из круга писателей. Это «чистота нравственного чувства» и художественная целостность произведения, являющаяся результатом концентрации авторской мысли на главной сюжетообразующей идее. Под «чистотой нравственного чувства» Чернышевский понимает непосредственное юношеское восприятие жизни, «не восстановленное рефлексией или опытом», а сохраненное во всей своей первозданности. Именно это чувство и создает особую атмосферу произведений Толстого 1850-х гг., «трогательную грациозную очаровательность», как называет ее Чернышевский. Говоря о художественном единстве «Детства», Чернышевский подчеркивает, что в задачи автора не входило изображение всего того, что не имело места в жизни ребенка, а именно: общественные вопросы, политические, исторические.
Чернышевский наметил пути определения мировоззренческой и художественной позиции писателя. Можно сказать, что уже в своей первой повести «Детство», Толстой создает такую концепцию мира и человека, которая затем будет углубляться и дополняться, но не изменится кардинальным образом даже тогда, когда в1880-е годы писатель заявит о своем духовном переломе.
Автобиографическая трилогия Толстого построена на воспоминаниях зрелого человека о трех фазах своего физического и духовного развития. Писатель впервые в русской литературе сопоставляет человека не с Историей и Цивилизацией, процессами, имеющими свою логику развития и не всегда управляемыми людьми (об этом писали современники Толстого: Герцен, Гончаров, Тургенев), а с историей его собственного становления. Это создает принципиально иной подход к проблеме человека. Насколько его жизнь зависит от собственных усилий, насколько она подчинена общественному влиянию, какое место в ней занимает судьба – все эти вопросы сцеплены и не расчленимы в едином потоке жизни, который захватывает человека с первых его шагов в мире.
«Детство» открывается почти символично. Николенька Иртеньев просыпается в семь часов утра оттого, что его учитель, Карл Иванович, убил над его постелью муху. Эта, казалось бы, ничего не значащая подробность, в душе мальчика рождает целую гамму чувств и переживаний. Ему кажется, что Карл Иванович специально убил муху над его кроваткой, а не над кроватью брата Володи, потому что Володя старше.
История человека начинается буквально с точки, с убитой мухи или, вернее, с того, что осталось от нее на стене, и разворачивается в жизнь спиралеобразно. С каждым новым витком своей биографии человек приобретает новое знание о себе и о жизни в целом, или, как говорит Иртеньев, «новый взгляд на жизнь». Мысль героя о том, что с ним поступили несправедливо, превращает любимого учителя в «противного» человека. Но следующий жест Карла Ивановича (он щекочет Николеньке пятки, чтобы разбудить) тотчас меняет внутреннее состояние мальчика. И он уже думает о том, какой Карл Иванович добрый, как он его любит.
Для ребенка целостность мира еще не диалектична, он существует в его восприятии как бесконечная смена состояний, сцепления между которыми ему еще не ясны. Обнаруживающееся уже в детстве зияние между светлым и темным в жизни требует своего заполнения. Но детское сознание не в состоянии это сделать. Детская душа еще не готова к таким резким перепадам собственного восприятия. Николенька Иртеньев плачет от непонимания самого себя, от того, как он мог плохо подумать о хорошем человеке. Это непонимание рождает обман. Чтобы как-то оправдать в глазах Карла Ивановича свои слезы, он солжет о том, что ему приснилась смерть матери. Но невинная ложь ребенка неожиданно в недалеком будущем материализуется в страшный факт его биографии. Оказывается, все, происходящее в какое-то мгновение, разворачивается в жизнь, как из семени рождается будущее дерево. Миг таит огромные перспективы будущего. В ребенке уже, как в зародыше, присутствуют все проблемы взрослого человека.
Жизнь существует не только в своей линейной перспективе, от рождения до смерти. Она являет собой такую субстанцию, где в каждой точке содержится все целое, в миге – вечность. Это усложняет отношения человека и с ней, и с самим собой как частью ее, требует от него особой гибкости, внутренней подвижности, позволяющих ему быть адекватным жизни. Но для достижения такой адекватности человек должен постоянно вести познавательную деятельность. И хотя ребенок еще не способен к аналитическому мышлению, истоки этого процесса именно в детстве.
Автобиографические повести написаны таким образом, что детское сознание и сознание взрослого человека постоянно дополняют друг друга. Детское в человеке – это вовсе не то, что уходит с возрастом, а то, что остается в нем навсегда и во многом определяет его дальнейшую жизнь. Например, в главе «Горе» воображение ребенка инстинктивно заслоняет его от ужаса действительности, смерти матери. Ребенок, как и в первой главе, не может выдержать борьбы этих двух противоречивых начал. И если в первом случае он плачет, то здесь на время теряет «сознание своего существования» и испытывает «какое-то высокое, неизъяснимо-приятное и грустное наслаждение». Взрослый Иртеньев комментирует происшедшее с ним маленьким следующим образом. «Вспоминая теперь свои впечатления, я нахожу, что только одна эта минута самозабвения была настоящим горем. Прежде и после погребения я не переставал плакать и был грустен, но мне совестно вспомнить эту грусть, потому что к ней примешивалось какое-нибудь самолюбивое чувство; то желание показать, что я огорчен больше всех, то заботы о действии, которое я произвожу на других, то бесцельное любопытство, которое заставляло делать наблюдения над чепцом Мими и лицами присутствующих» (Гл. «Горе»)
Детское сознание не может постичь всего того, что случилось с ним, его матерью. Он специально плачет, чтобы его не приняли за бесчувственного мальчика, но при этом заботится о том, как бы не запачкать панталон на коленях. И только, когда он услышит крик девочки, вызванный ужасом оттого, что было его матерью, поймет «горькую истину».
Вхождение в жизнь открывает герою бездну противоречий, которых ребенок не в силах разрешить. Почему он, Николенька, не переживает смерть матери так же горько, как его отец и брат? Почему рядом с горем соседствует и чувство самолюбования? Почему после похорон все пошло по-старому? И только взрослый Николай Иртеньев может дать ответы на вопросы, поставленные в детстве. «Только люди, способные сильно любить, могут испытывать сильные огорчения, но та же потребность любить служит для них противодействием горести и исцеляет их. От этого моральная природа человека еще живучее природы физической. Горе никогда не убивает»
В этом комментарии взрослого героя заключается основная мысль всего творчества Толстого: любовь противостоит смерти. Именно к утверждению любви как первоосновы бытия человека будут стремиться все толстовские герои. Но в автобиографической трилогии автор ставил перед собой другие задачи, а именно: изобразить сложнейший процесс формирования отношений человека с жизнью, показать его бесконечную текучесть. Герой в каждую минуту своего существования не ясен самому себе.
В любую из эпох становления человека мир открывается ему ровно настолько, насколько он может его в себя впустить, и за границей этого остается несоизмеримая по своей величине с доступной человеку часть его. Человек может приближаться и удаляться от истины в своем внутреннем движении. Для Толстого 1850-х гг. это не становится оценочной характеристикой героя. Смысл истории развития человека составляет само движение, даже если оно не упорядочено и не имеет своей конечной цели.
Главная ошибка, трагическая по своей сути, которую может совершить человек, заключается в подмене объективного субъективным, в восприятии своего как общего. Истина оказывается спрятанной где-то посередине. Она не мистична, как для Тургенева и Достоевского, ибо Толстой никогда не упразднял роли личности в ее не столько познании, сколько в ее созидании. Именно поэтому в качестве формы повествования в трилогии выбраны воспоминания взрослого человека о своем развитии. Экскурс в прошлое необходим, чтобы понять настоящее, себя и свою жизнь. Истина выясняется не во вне истории развития человека, а рождается из нее, как «несообразность между положением человека и его моральной деятельностью» (Гл. «Отрочество»).
Детство, как утверждает взрослый Иртеньев, – самая счастливая пора в жизни человека, потому что «невинная веселость и беспредельная потребность любви были единственным побуждением в жизни» (Гл. «Детство») Классы, охота, игры, семья, слуги - все это воспринимается ребенком как бесконечный хоровод жизни, вращающийся около него. И даже его минутная нелюбовь к Карлу Ивановичу является проявлением детской привычки к любви. Минуты отчаяния (например, неудача во время мазурки) быстро сменяются успокоительными мечтами.
В мире детства все и все уравнены в особом человеческом смысле, даже при социальном неравенстве. Наталья Савишна могла ударить барчонка мокрой скатертью, а потом вместе с ним раскаиваться в случившемся.
Со смертью матери начинается новая эпоха в жизни ребенка, эпоха разъединения и разобщения, отрочество. В сознании уже взрослого героя отрочество ассоциируется с пустыней, оно лишено тепла и любви детства. В это время мир снова открывается герою с какой-то непривычной стороны. Если раньше он ограничивался семейным кругом, то теперь ребенок понимает, что кроме мира семьи есть и иной мир. «Мне в первый раз пришла в голову ясная мысль о том, что не мы одни ... живем на свете, что не все интересы вертятся около нас, а что существует другая жизнь людей, ничего не имеющих с нами, не заботящихся о нас и даже не имеющих понятия о нашем существовании». (Гл. «Новый взгляд») И в этом новом мире жизнь организуется по другим законам. Мальчику кажется, что все распадается. Он чувствует отчужденность брата и отца, впервые ненавидит. Ненависть рождается к учителю, но не к Карлу Ивановичу, который с детства как бы вписан в круг семьи, а к другому, St.-Jerome. Николенька думает, что он специально унижает его. Подробно описывается один день из жизни героя, дающий представление о том состоянии “затмения”(так его называет уже взрослый Иртеньев), какое испытывал Николенька в период своего отрочества. «Из любопытства, из бессознательной потребности деятельности» мальчик совершает ряд нехороших поступков. Вспоминая об этом дне, Иртеньев понимает «возможность самого ужасного преступления, без цели, без желания вредить, – но так» «Так» – это значит, не задумываясь, не размышляя над тем, что с тобой происходит, идя на поводу странных, темных движений души. Это отдаляет героя от других, замыкает внутри себя. Он ощущает себя уродливым и нелюбимым, что порождает, с одной стороны, мнительность, с другой – мечтательность, уводящую в мир иллюзий.
Уединение отрочества способствует моделированию субъективных представлений о жизни, опасных в силу их односторонности. Но только в том случае, если человек надолго остается во власти своих умозаключений. По сути это путь к подпольному сознанию. «Отвлеченные мысли образуются вследствие способности человека уловить сознанием в известный момент состояние души и перенести его в воспоминание. Склонность моя к отвлеченным размышлениям до такой степени развила во мне сознание, что, часто начиная думать о самой простой вещи, я впадал в безысходный круг анализа своих мыслей, я не думал уже о вопросе, занимавшем меня, а думал о том, о чем думал» (Гл. «Отрочество»).
Пора отрочества лишена движения. Герой как бы стоит на месте, ибо вся его внутренняя жизнь превратилась в бесконечную рефлексию. Сознание Николеньки направлено не на освоение действительности, а на анализ своих состояний, которые имели место быть. По сути герой перестает жить настоящим, он погружается в вымышленный мир. Но жизнь не позволяет Николеньке замкнуться, она предлагает ему новые пути познания ее. И один из них это диалог, то есть выход из своего замкнутого мирка, приобщение к другой точке зрения, сопоставление себя с другим «я». Первый опыт таких отношений с миром – дружба с Дмитрием Нехлюдовым. Рефлекторность отроческого мышления преодолевается естественной силой жизни, заключенной в каждом человеке, устремляющей его к соединению с другими людьми. Общение с Нехлюдовым дает герою возможность реализовать себя в слове, преодолеть свою замкнутость.
Дружба с Нехлюдовым открывает мальчику еще один «новый взгляд на жизнь, ее цели и отношения». Из бесед «с чудесным Митей» Николенька вывел, «что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно» (Гл. «Что я считаю началом юности»). Но эти открытия ума ничего не давали сердцу, ибо жизнь героя шла «все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком». Однако общение с Нехлюдовым подтолкнуло Николеньку к изменению своей позиции.
Пора юности начинается с того момента, когда Николенька вдруг понял, что его мысль и его жизнь не сопрягаются, а существуют параллельно. Юность ознаменовывается желанием героя действовать, «прилагать мысли к жизни», но приобретенная в отрочестве склонность к отвлеченному мышлению мешает реализации задуманного. Николеньке трудно преодолеть себя прежнего, хотя он теперь многое по-новому понимает.
Как всегда, герою сложно высказать в слове то, что живет внутри его. «Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство проникло мне в душу…, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось во мне» (Гл. «Весна»). Это трудно передаваемое чувство, рожденное в Николеньке с наступившей весной, ассоциируется у него с «красотой, счастьем, добродетелью». То, что казалось невозможным в отрочестве, теперь видится абсолютно достижимым. «... я мог бы и могу быть хорош и счастлив в будущем». (Гл. «Весна»). Это чувство окрыляет героя. Ему хочется наверстать то, что было упущено в отрочестве. Теперь эта пора жизни не только пустыня, затмение, но еще и сон, так как в это время он «проспал» жизнь, ее красоту, счастье.
Желание быть, то есть жить счастливо вместе с расцветающим миром, заставляет Николеньку помогать слуге выставлять окна, готовиться к исповеди, ехать самому в монастырь, чтобы исповедаться в одном забытом грехе. Но все эти прекрасные порывы души, направленные на восстановление оборванных связей с миром, вновь оказываются парализованными эгоизмом, они становятся предметом самолюбования и потому быстро исчезают. Уже возвращаясь из монастыря, Николенька воображает, какое хорошее впечатление он произвел на духовника. «... я думал о том, как теперь духовник ... думает, что такой прекрасной души молодого человека, как я, он никогда не встречал, что даже и не бывает подобных». (Гл. «Вторая исповедь»).
Правда, самолюбование удерживается недолго. Оно разрушается при взаимодействии с действительностью. Герою нечем заплатить за извозчика, и пока он вымаливает деньги у слуг, все прекрасное и возвышенное заменяется серым и будничным. И перед причастием Николенька, как он сам признается, «пропасть нагрешил».
Невозможность сопрягать мысли и жизнь Николенька еще не раз испытает в юности. Но юность открывает ему еще и неизвестное состояние свободы, ставит перед ним такие задачи, решить которые можно, только прилагая максимум духовных усилий. Например, Николенька никак не может уловить себя. «Бывало, утром занимаешься в классной комнате и знаешь, что необходимо работать, потому что завтра экзамен.., но вдруг пахнет из окна каким-нибудь весенним духом – руки сами собою опускают книгу, ноги сами собою начинают двигаться и ходить взад и вперед, а в голове, как будто естественно и с такою быстротою начинают пробегать разные пестрые, веселые мечты, что только успеваешь замечать блеск их» (Гл. «Как я готовлюсь к экзамену»).
Свобода юности - это ощущение себя “большим”, то есть тем, кому можно жить взрослой жизнью: делать визиты, курить табак, пить шампанское, сорить деньгами. Все это опьяняет, отдаляет от задуманного соединить «мысли и жизнь». Примером такого отдаления является разделение Николенькой людей на comme jl faut и на comme jl faut pas. Первых герой уважал и считал достойными себя, вторых ненавидел, всех остальных презирал.
Быть человеком comme jl faut означало в понимании Николеньки внешнее совершенство, а именно: убранство комнаты, почерк, экипаж, и главное – «отношение сапогов к панталонам». Стремление быть comme jl faut на какое-то время заслоняет все другие желания Николеньки. С наступлением весны он мечтал, что будет «хорошим и счастливым», хотел написать правила жизни, летом все счастье для него – стать человеком comme jl faut.
Внешнее совершенство comme jl faut, по мнению Иртеньева, обеспечивает ему необходимое положение в обществе, независимое, избавляющее его от каких-либо духовных и физических усилий. Быть comme jl faut значит исполнить «свое назначение» и стать «выше большей части людей».
Желание быть выше людей вступает в конфликт с естественным чувством человека быть вместе с людьми, подтачивает органические связи с миром. Очень часто в последней повести трилогии результатом достижения положения comme jl faut становится «грусть души». Природой в человеке заложено совсем другое понимание высоты человека. Не случайно рядом с главой «Comme jl faut» стоит глава «Юность».
В период юности герой осознает не только сложность соединения воображаемого и действительного миров, но и понимает себя как принадлежащего одновременно двум стихиям жизни, общественной и природной, между которыми также невозможно достичь гармонии, как между мыслями о жизни и самой жизнью. В обществе Николенька стремится к внешнему совершенству, а наедине с миром природы ощущает себя «ничтожным червяком, уже оскверненным всеми мелкими, бедными, людскими страстями», и тем не менее чувствует в себе “необъятную могучую силу воображения и любви”, роднящую его со всем, что вне его существует. « Мне казалось…, что как будто природа, и луна, и я, мы были одно и то же». (Гл. «Юность»).
«Юность» заканчивается так же знаково, как начиналась вся трилогия. Провал Николеньки на экзамене – это не только подтверждение незнания им интегралов и дифференциалов, это провал впервые сознательно избранной жизненной позиции: быть человеком comme jl faut, быть выше всех. Выделывание себя под comme jl faut противоречит естественной силе жизни, заключенной в любом человеке, является насилием над своей личностью.
Уже с первого своего появления в университете Николенька почувствовал, как его «личность исчезает в толпе молодых, веселых лиц» (Гл. «Университет»), хотя все эти лица соединены некоей связью, которая почему-то не коснулась его. Герой переживает противоречивое состояние. С одной стороны, он хотел бы быть вместе со всеми, но с другой, он делает все, что отделяло бы его от остальных. «... Как только я чувствовал, что товарищ начинал быть ко мне расположен, я тотчас же давал ему понять, что я обедаю у князя Ивана Ивановича и что у меня есть дрожки. Все это я говорил только для того, чтобы показать себя с более выгодной стороны, чтобы товарищ полюбил меня еще больше.., но почти всякий раз, напротив, вследствие сообщенного известия о моем родстве с князем Иваном Ивановичем и дрожках, к удивлению моему товарищ вдруг становился со мной горд и холоден». (Гл. «Университет»). Желание быть с другими и желание быть лучше других вступают в неразрешимое противоречие и подготавливают провал героя.
Участвуя в кутежах, которые устраивали студенты, относившие себя к comme jl faut, Николенька не ощущал ожидаемого веселья, ему это было более неприятно, нежели приятно. Но он считал своим долгом притворяться и быть, как все. Провал на экзамене подтвердил ту нравственную катастрофу, которую Николенька почувствовал еще раньше, когда сблизился с теми, кого не принимал за вполне приличных людей. Он начинает понимать то, что считал для себя высотой, оказывается ничтожным по сравнению с внутренней широтой и глубиной тех, кого старался ненавидеть.
Но крушение идеи, под которую «выделывалась» жизнь, не означает крушения самой жизни в целом. О пистолетах герой думает только ради приличия. Удар по самолюбию, неудачный опыт - это тоже жизнь, ступенька ее лестницы, устремленной ввысь. Не случайно последний жест героя – обращение к забытой тетради о правилах жизни. Начинается новый этап в освоении человеком мира, который, как ему кажется, будет удачнее предыдущего.
В первых произведениях Толстого мир не однороден. Он поделен на семейную, общественную, природную сферы, между которыми нет гармоничных единых отношений. Так жизнь общества, особенно света, противостоит жизни природного космоса, как искусственное естественному. Человек одновременно является существом и природным, и общественным, то есть переживающим основное противоречие мироустройства не только на внешнем, но и на внутреннем уровнях. Личность в своем освоении мира стремится к синтезу его разнонаправленных сфер. Но, будучи сама фактом этого мира, она в своем внутреннем движении переживает те же состояния противоречий, которые обнаруживает вне себя.
Жизнь общества, особенно света, противостоит природному космосу, как война миру. В данном случае война понимается, как постоянное конфликтное состояние человека с внешним окружением и с самим собой, вызванное определенными унифицированными представлениями о личности. Оппозиция «война – мир» станет ведущей во всем последующем творчестве Толстого.
Диалектика души – это диалектика отношений человека с миром и с самим собой, ибо мир и человек существуют в раннем и позднем творчестве Л.Н. Толстого не как субъект и объект, а как единое целое, потому что мир и субъективен (он воспринимается человеком через призму его собственного «я»), и объективен (существует независмо от человека, от его внутреннего «я»). Человек воспринимает себя не только как субъект, но и как объект, осмысливаемый другими людьми. Эта вторая сторона индивидуальной жизни много значит для человека Толстого, так как ему хочется, чтобы объективно его воспринимали положительно. Поэтому человек Толстого постоянно находится в состоянии «войны» и «мира». Налаживая свои отношения с миром, он устанавливает мир в своей душе, вступая в период противоречий с миром, он ощущает дискомфорт внутри себя.
Оппозиция «война – мир» станет ведущей в следующем крупном произведении Толстого «Севастопольских рассказах», где она, несмотря на фактографичность изображаемых событий крымской компании, не теряет своей метафоричности. Писателя война интересует не только с точки зрения ее политической сути, а как нарушение естественной жизни, как явление враждебное природному ходу бытия. Тема войны и мира в «Севастопольских рассказах» – это еще и тема жизни и смерти.
Жизнь Севастополя заключает одновременно два состояния: и войны, и мира. Первый взгляд на город обнаруживает приметы войны: телега с окровавленными покойниками, полусгнивший труп лошади. Но тут же видится и другое: окрашенное утренней зарей небо, блестящее на солнце море, красивые светлые строения. На набережной торгуют булками рядом с ядрами. Жизнь Севастополя открывается рассказчику, прибывшему из мирного города, как «странное смешение красивого и грязного», среди чего находится человек. Момент отчужденности повествователя от севастопольской действительности, его неучастия в происходящем подчеркивается формой повествования, идущей от обобщенно-личного «вы», преднамеренно диалогичного, поскольку одна из задач автора – вовлечь читателя в переживание основной ситуации человеческого бытия сопряжения жизни и смерти, обессмысливаемой тогда, когда она создается людьми искусственно.
Пространственные перемещения рассказчика по городу то приближают, то отдаляют его от ощущения присутствия смерти. В госпитале он видит искалеченных людей, прошедших через испытание смертью и вынесших из него не страх, а «молчаливое, бессознательное величие и твердость духа, стыдливость перед собственным достоинством». Это те, кто уже познал войну в ее настоящем выражении – в крови, в страдании, в смерти, простые солдаты, люди невысшего общества. Общение с ними подготавливает рассказчика к встрече с опасностью. Один из раненых скажет ему: «Оно первое дело... не думать много: как не думаешь, оно тебе и ничего. Все больше оттого, что думает человек».
«Не думать» для солдата означает то, что необходимое на войне знание у него уже есть. Оно заключается в ясно осознаваемой цели, защите Отечества. Именно поэтому одинаковое выражение на солдатских лицах – «простота и упрямство». Дворянскому герою все, что понятно солдатам, еще предстоит усвоить.
Уже на первых страницах «Севастопольских рассказов» возникает противоположность между народным и дворянским восприятием мира. Возникшее у героя после посещения госпиталя сознание своего ничтожества «в сравнении со столькими страданиями и столькими смертями» сменяется состоянием «легкомыслия, маленьких забот и увлечения одним настоящим». Радостное ощущение жизни не исчезает даже тогда, когда он видит траурную процессию. Ужасу войны и смерти пока что противостоят только здоровые инстинкты жизни. Они же порождают странное желание посоревноваться, поиграть со смертью, найти прелесть в опасности. В этой игре человеку кажется, что он сильнее смерти, может ее обмануть. И только ужас разорванного тела возвращает его к реальности.
В дворянском герое еще нет того великого чувства родины, которое живет в сердцах простых солдат. Человек, прошедший через страдания, исполняется возвышенного состояния духа, понимает, что победа над смертью и ужасами войны возможна только тогда, когда в сознании живет противостоящая им сила. И эта сила – любовь к родине, «редко проявляющаяся и стыдливая». Истинный патриотизм побеждает смерть и хаос, определяет «самостоянье» человека. Именно в чувстве любви к родине должны соединиться народная и дворянская точки зрения.
Толстому в первом севастопольском рассказе не нужны были персонифицированные герои. Ему важно было показать панораму столкновения войны и мира, вовлеченность в этот конфликт человека, найти возможность преодоления человеком разъединяющих начал перед лицом смерти. Его герой, побывавший на редутах, уясняет для себя главное – «дух защитников Севастополя». Он понимает, что ими руководит не то чувство мелочного тщеславия, забывчивости, которое испытывал он сам, а другое, «редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине каждого – любовь к родине». Именно это чувство должно объединить расколовшуюся русскую нацию на народ и дворянство.
В рассказе “Севастополь в мае” противостояние дворянской и народной точек зрения усиливается, и у них появляются реальные носители. Высшее офицерство в лице Калугина и Гальцина, Нефедова и Праскухина, среднее – штабс-капитан Михайлов и простые люди, слуга Михайлова, Никита, старуха матроска, потерявшая жилье, девочка – все они по-разному переживают общую ситуацию. Поведение высшего офицерства в Севастополе напоминает игру. Они ведут себя так, как на сцене, изображая героев и храбрецов, причем критерий мужества у каждого сугубо индивидуален. Для одного он герой уже потому, что видел в двадцати метрах от себя разорвавшийся снаряд, для другого, потому что дважды был с донесениями на поле боя. Простые солдаты и офицеры, проведшие на бастионах по шести месяцев, привыкли к близости смерти, не думают о тщеславии. Война для них – тяжелая работа. Страх смерти живет в каждом: и в блестящем адъютанте Калугине, и в штабс-капитане Михайлове, и в простом солдате. Но людям высшего общества свойственно играть в бесстрашие. Толстого поражает то, что даже страх смерти не заставляет человека отказаться от ложного, ненужного тщеславия, иначе взглянуть на жизнь. В осажденном городе на бульваре, где играет музыка, собираются люди, которые могут быть убиты в завтрашнем бою, а для них самое главное заключается в том, чтобы быть замеченными аристократами. Для Михайлова счастье – пройти под руку с Гальциным.
Когда погибает Праскухин, то в миг перед смертью перед ним проносится вся его жизнь, в которой не было ничего высокого, торжественного. «... он вспомнил про двенадцать рублей, которые должен был Михайлову, вспомнил еще про один долг в Петербурге, который давно надобно было бы заплатить; цыганский мотив, который он пел вчера, пришел ему в голову; женщина, которую он любил, явилась ему в воображении, в чепце с лиловыми лентами; человек, которым он был оскорблен пять лет назад и которому не отплатил за оскорбление... » Трагически нелепо Праскухин рассуждает, будучи почти убитым, о том, что если осколок смертельно ранил Михайлова, то он будет всем рассказывать об этом. Жизнь проживается впустую. Она – миг перед всепоглощающей смертью. А человек тратит ее на тщеславие, на игру.
Именно такого рода игры, но в масштабах человечества, приводят к войнам. Для Толстого несомненно одно из двух: «или война есть сумасшествие, или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания, как у нас почему-то принято думать».
«Неразумные люди» не замечают, как около них и в них самих пробивается истинная жизнь, смысл которой в любви, в сострадании. Например, Михайлову становится стыдно за себя, презирающего слугу, а Гальцину за то, что заподозрил раненых солдат в трусости. Это является залогом пробуждения дворянского героя и воссоединения его с народом.
Во втором рассказе есть знаменательная сцена. Солдат, работающий на уборке тел, говорит об узнанном им покойнике: «Ишь, дух скверный!» Следует авторский комментарий: «Ишь дух скверный!» – вот все, что осталось между людьми от этого человека». И это самая высшая несправедливость, обессмысливающая всю жизнь человека. Но она есть порождение его дел и мыслей. Люди, устраивающие свой мир так, что в нем гибнут тысячи только потому, что дипломаты не сумели договориться, восстают против естественного хода жизни, делают насилие над природой.
Через весь рассказ проходит противопоставление природного и искусственного, разрушительного, созданного деятельностью «неразумных» людей. Это символические оппозиции «звезды – бомбы», «поле цветов – поле смерти», данные нам в восприятии взрослыми и детьми. Дети воспринимают мир целостно, в его естественном синтезе. Поэтому для девочки звезды и бомбы одно и то же – ведь на небе они одинаково горят. Для взрослых навсегда потеряно чувство естественного любования звездным небом, потому что звезды им будут напоминать бомбы. Нарушена связь между человеком и природным космосом. Ужас этого разрыва передается опять же через восприятие ребенка. Десятилетний мальчик собирает голубые цветы на поле, усеянном трупами, еще не понимая, что такое смерть. Остановившись около страшного, обезглавленного трупа, он трогает ногой окоченевшую руку, застывшую в одном положении. В какой-то миг к нему приходит осознание того, что рука не движется. То, что ему представлялось живым или, вернее, образом жизни, оказалось смертью.
Народное и детское сознание родственны. Сближает их простота, естественность и отсутствие рефлексии. «Чистота нравственного чувства» свойственна детям и солдатам. Его напрочь лишены представители дворянства, особенно те, кто не жил с солдатами одной жизнью, на бастионах, в траншеях. «... всякий из них маленький Наполеон, маленький изверг и сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню, чтоб получить лишнюю звездочку или треть жалования».
Дворян, разделивших судьбу простого солдата, Толстой изображает в «Севастополе в августе». Структура данного рассказа отличается от двух предшествующих тем, что действие выведено на бастионы, то есть непосредственно на поле боя, и герои оказываются в среде людей, которые каждый день встречаются со смертью глаза в глаза.
В этом рассказе есть два главных действующих лица, братья Козельцовы. Старший принадлежит к тем дворянам, которые разделили участь простых солдат. Он переболел первым ощущением войны как героизма и храбрости, наград и почестей, которое характерно для младшего его брата Володи. Для старшего Козельцова война – тяжелый труд. Он и ранен был «на работах». Он скуп в выражении своих чувств. Робеет перед начальством. В перерывах между «работой» он, как и все остальные офицеры, забывается за водкой и картами. Но возвращается на фронт, еще не долечившись, и сразу идет к своим солдатам, чтобы поздороваться. Погибает так, как солдат из рассказа «Севастополь в декабре», перед смертью спросив, за кем осталась победа. Толстой не акцентирует внимание на чувствах старшего Козельцова к брату. Они расстаются скупо, почти не попрощавшись.
При всей простоте, «будничности» образа старшего Козельцова в нем есть сокровенная черта, роднящая всех воюющих на бастионе, объединяющая их в одну семью, – это ежеминутная готовность умереть, не думая, как об этом говорил солдат в первом рассказе о Севастополе; это не проявленное в слове чувство родины.
Володя еще мальчик, он искренен в каждом своем чувстве: и в страхе, и в желании его преодолеть. По-детски хочет понравиться, старательно выполняет все, что ему поручают И погибает он по-детски, пораженный неожиданной близостью неприятеля. Володя, казалось бы, попал на войну случайно. Но в то же время и нет, так как он считает, что «совестно жить в Петербурге, когда тут умирают за Отечество». Детскость – залог истинного понимание вещей, чистой совести.
Соединение «простого» героизма Михаила Козельцова и детского, наивного Володи является нравственным содержанием человека. В финале последнего рассказа перед нами представляется совокупный портрет такого человека. Всех, покидающих Севастополь, от умирающего солдата до генерала, объединяли два чувства. Первое, естественное по своей природе – самосохранения, «другое, тяжелое, сосущее и более глубокое…, как бы похожее на раскаяние, стыд и злобу» – чувство родины.
Уже в композиции «Севастопольских рассказов» прочитывается главная мысль Толстого. В середине цикла стоит рассказ о разъединяющих началах в жизни людей. Его окаймляют рассказы, в которых обнаруживаются возможности преодоления искусственно возведенных человеком барьеров между себе подобными и природой.
Для автора «Севастопольских рассказов» несомненными являются точка зрения народа, его умение жить просто, не задумываясь, и при этом сохранять нравственную чистоту, по-детски наивное мироощущение. Детскость – это такое состояние души, когда человек еще не познал природу внутренней и внешней дисгармонии, когда он живет еще в целостном мире. Не случайно герой в трилогии об истории развития человека обращается к своему детству, чтобы лучше познать себя взрослого.
Но уже в первых произведениях Л.Н. Толстого показан разрыв между естественной, природной средой, к которой принадлежит народ, и дворянской, аристократической.
Николай Иртеньев, вступая в жизнь общества, сразу же заболевает тщеславием, хочет установить несомненный приоритет своей личности, чувствуя при этом внутренний дискомфорт. Чтобы восстановить равновесие, ему необходим свод правил, ограничивающих свободу проявления своего «я». Свобода, по Толстому, заключается в сопряжении личности с незыблемыми законами общей жизни, сохраняемыми в народной среде, где еще не произошло окончательного разрыва человека и природного космоса.
Точка зрения Толстого не является его открытием. Ее придерживаются практически все участники литературного процесса середины века в той или иной степени. Так, демократически и революционно ориентированная часть художников (Чернышевский, Некрасов) исповедовала идеи о спящем народе-богатыре, которому необходим вождь, способный пробудить в нем его потенциальные силы. В отличие от такой точки зрения и Достоевский, и Толстой предлагали возвращение в народный мир как спасение от самораспада, от своеволия личности.
Действительным художественным открытием Толстого является диалектичность процесса взаимоотношений мира и человека, их взаимообусловленность даже в самых мельчайших проявлениях. Разрыв этого процесса на каком-либо из его участков означает неизбежность взаимной катастрофы. Такой катастрофой для Толстого было распадение связей между крестьянами и дворянами как представителями одной нации. В 1850-1860-е гг. писатель пытается разрешить этот конфликт. Он задумывает роман «Утро помещика», который так и останется незавершенным. Его герой не может ответить на вопрос, почему он не такой, как его крестьянин, Илюшка. Большое произведение, роман «Казаки» целиком посвящен выяснению этой проблемы. Оленин мечтает о том, что он женится на казачке, поселится в станице, будет таким, как, например, дед Ерошка. Но вскоре убеждается, что это невозможно, поскольку внешнее приобщение к формам их жизни не обеспечивает познания ее внутренней сути, которая открыта крестьянину на иррациональном уровне.
Уже в творчестве 1850-1860-х гг. Толстой вступает в то противоречие, которое определит характер его мировоззренческого кризиса 1880-х гг. Признавая истинность интуитивного, внутреннего проникновения в основы жизни, он в то же время не видит для дворянского героя иного пути, кроме рационального к ней приобщения.
Проблемы отношения личности и народа, единства нации, постижения истинного смысла жизни вне ее социальных, политических и исторических доминант, но и через них – вот тот круг вопросов, с которыми Толстой подходит к созданию романа-эпопеи «Война и мир».
Поможем написать любую работу на аналогичную тему