Проблемы самоопределения личности в романе-эпопее Л.Н. Толстого «Война и мир» и романе «Анна Каренина».

Процесс постижения жизни, ее противоречий и закономерностей, начавшийся в раннем творчестве Л.Н. Толстого, был продолжен в романе-эпопее «Война и мир», работа над которым велась с 1863 по 1869 гг.

Эпопея – монументальное по форме эпическое произведение общенародной проблематики. В романе-эпопее становление характеров подчинено событиям национально-исторического масштаба. Действие произведения охватывает период с 1805 по 1820 гг. Для России это кризисная эпоха, связанная с внешнеполитическими обстоятельствами (европейский конфликт с Наполеоном) и внутригосударственными (усиление дворянской оппозиции, ее революционный характер).

По убеждению Толстого, есть общее начало жизни, единое для всех. Но людям свойственно отделяться от него искусственно созданными законами, воспринимаемыми ими как настоящие. Тем не менее в кризисные моменты истории страны или отдельной личности истинное неожиданно открывается сознанию человека. Именно поэтому писатель сосредотачивает действие своего произведения в тот исторический период, вершиной которого явился 1812 год, когда решалась судьба государственной независимости России.

Обращаясь к событиям национальной истории, Л.Н. Толстой создает общечеловеческую ситуацию жизни, когда «настоящее открывается через разлад, через кризис». Главные герои романа - эпопеи, Андрей Болконский, Пьер Безухов, Наташа и Николай Ростовы, переживая драму собственной жизни, неизбежно оказываются перед разрешением вечных проблем: что есть добро и зло, жизнь и смерть. Проходя через заблуждения и разочарования в поисках смысла своего существования, они открывают истину в соединяющей людей любви.

Причиной того, что истинный смысл жизни закрыт от человека, является его отход от природного, естественного ритма. Чем ближе стоит человек к природным основам своего бытия, тем яснее ему видится смысл его пребывания на земле. В этом отношении показательна сцена охоты, восстанавливающая первичное равенство людей. Здесь граф Ростов и его крепостной находятся вне социальных иерархических ценностей. Именно поэтому слуга может повысить голос на своего хозяина, когда тот не справился с порученной ему задачей. В связи с этим Л.Н. Толстой придает большое значение народному образу жизни, считая, что закон крестьянской общины, жить миром, то есть всем сообща, отражает закон жизни настоящей.

Общеизвестно, что сам Толстой главной мыслью «Войны и мира» считал «мысль народную». Она открывается главным героям, Андрею и Пьеру, в кризисный для них лично и для России в целом год, на Бородинском поле. Там они постигают спасительную силу братской любви.

Для Л.Н. Толстого жизнь существует в двух своих ипостасях, вселенской (природной) и общественной (искусственной), которые в сознании человека могут сопрягаться, а могут существовать или изолированно друг от друга, или общественная жизнь может подменять природную. Жить во Вселенной, где все гармонично, подчинено неведомой человеку логике, значит жить в мире (об этом говорит Пьер Андрею на пароме). Жить в обществе, где все соткано из противоречий, где человеку постоянно нужно играть роль, скрывать свое собственное «я», чтобы не быть осмеянным, значит жить в миру. (Примером жизни в миру можно считать салон Анны Шерер, с описания которого начинается «Война и мир»). Пьер в разговоре с Андреем на пароме определяет жизнь в мире и жизнь в миру как жизнь т а м, где все справедливо, где есть правда, и жизнь здесь, где все ложь. «Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видел его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На з е м л е, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды - все ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира...» (Т. II, ч. II, гл. XII).

Человек Толстого, как и человек Тютчева, существует “на пороге двойного бытия”. И, как уже было замечено в автобиографической трилогии, главной ошибкой человека, обрекающей его на трагическую нереализацию собственного духовного потенциала, является подмена им жизни в мире на жизнь в миру. Умение соединять эти миры принадлежит народу. Народ живет миром, то есть объединяясь в самые ответственные, кризисные моменты жизни, поднимаясь над личным и приобщаясь ко всеобщему..

Жизнь в миру заключает человека в рамки общественного закона: все, что он делает, он делает только для самого себя. В миру все разъединены, обособлены, поэтому обречены жить исключительно для самих себя. Это касается семейства Курагиных, Друбецких, Берга. Жить в мире значит постоянно чувствовать свою сопричастность общим процессам жизни, вселенским, историческим, национальным, уметь «сопрягать» свою жизнь с жизнью других. В сопряжении жизни для себя с жизнью для других и есть, по Толстому, смысл существования человека на земле, интуитивно усвоенный народным сознанием.

Писатель в большей степени доверяет сердечному познанию жизни, нежели книжному. Не случайно Пьер постигает народное сознание во сне. « О н и  в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей. Солдатом быть, просто солдатом!.. войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что их делает такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого лишнего человека?.. Простота есть покорность Богу; от него не уйдешь. И о н и просты... Самое трудное... состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли - вот что нужно!» (Т. III, ч. III, гл. IX). В умении сопрягать Пьер чувствует разрешение всех мучающих его вопросов. Но ощущение найденного ответа исчезает с пробуждением ото сна. Разум героя еще не в состоянии постичь то, что открылось иррационально.

Толстой неоднократно утверждал, что человек, опирающийся на рациональное познание жизни, на книжное учение, ложно направлен. Настоящая жизнь становится доступной лишь тогда, когда пробуждается в человеке «разумное сознание», «которое открывает ему одновременно и свою жизнь, и в настоящем, и в прошедшем, и жизнь других личностей, страдания и смерть,… производит в нем отрицание блага личной жизни...» («О жизни». Гл. VII) Поэтому необразованный русский мужик во многом разумнее своего барина, знающего несколько языков и прочитавшего массу книг. Еще в «Утре помещика» Толстой заставляет дворянина Нехлюдова, бросившего университет ради жизни в деревне, задуматься о том, почему крепостному Илюшке в отличие от него радостно живется на земле

Пьер Безухов, попадая на батарею Раевского, открывает для себя народное сознание, что позволяет ему иначе взглянуть на многие мучавшие его вопросы. Пьера поражает атмосфера веселого оживления там, где рвутся снаряды и погибают люди. Шутки, смех солдат, сражающихся на батарее, вовсе не означают того, что они не боятся смерти. Она их пугает. Но они знают что-то, что выше ее, поэтому она не парализует их страхом, не отнимает волю. Это “что-то” Пьер не в состоянии назвать. Он видит, как «чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивают на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня» (Т. III, ч. II, гл. XXXI). Пьер чувствует, что и в нем разгорается этот огонь, под его влиянием Пьер бросается на помощь солдатам. А позже, в Москве, не захочет потерять связи, породнившей его с простыми солдатами, и останется в городе, чтобы встретить Наполеона и убить его, тем самым прекратив все несчастья России и Европы.

В своих внутренних монологах Пьер пытается выразить в слове то, что ему открылось на Бородинском поле, понять правду солдат, «их». «Они – солдаты на батарее... Простота есть покорность Богу. Страдать надо ... значение всего... сопрягать надо... забыть и понять надо...» (Т. III, ч. III, гл. XI). Но он не может еще определить их правды. В его душе все уложится только после встречи с Платоном Каратаевым, воплощающим разумное народное сознание. Эта встреча произошла в самый кризисный период жизни Пьера, когда увиденный им в Москве расстрел французскими солдатами мирных жителей разрушил в нем только что сложившуюся картину мира, где все держится на братской любви.

 В Москве Пьер был поражен тем, как не хотевшие убивать французы все-таки убивали, подчиняясь нелепому жесту офицера. Торжество бессмыслия, равносильное торжеству смерти, победило то любовное чувство, соединяющее Пьера с простыми людьми. В Пьере «уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в Бога» (Т. IV, ч. I, гл. XII).

Смерть – это не только физическое уничтожение человека. Это отсутствие смысла в происходящем. Поэтому грандиознейшим воплощением смерти является самое бессмысленное – война. Естественная оппозиция смерти – жизнь, но также не столько в ее физическом, телесном наполнении, сколько в духовном. Жизнь только тогда противостоит смерти, когда человек сознает цель своего существования не в достижении личного блага, а в соединении с миром. Конфликт жизни и смерти, веры и безверия, мира и войны, переживаемый Пьером в плену, помогает разрешить Платон Каратаев, всей своей жизнью доказывающий незыблемость любви как единственной доминанты мироздания.

Платон Каратаев – неинтеллектуальный герой, он лишен способности к рефлексии и дара красноречия, не в состоянии повторить того, что сказал минуту назад. «Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из его речи. Каждое его слово и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал» (Т. IV, ч. I, гл. XIII).

В данном отрывке обращает внимание оппозиция «не понимал, но чувствовал». Платону присуще сердечное, а значит, истинно разумное знание жизни, заключающееся в том, что человек – только частица целого, что в мире правит любовь. Платон источает около себя любовь. «Он любил свою шавку, любил товарищей, французов…, он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь... » (там же).

По логике здравого смысла Каратаев должен был ненавидеть французских солдат, взявших его в плен. Но эта ненависть будет продолжением той же бессмыслицы, что есть война. Плен освобождает Платона от участия в войне, поэтому здесь он сбрасывает с себя «все напущенное, чуждое, солдатское» и невольно возвращается к крестьянскому, народному складу (там же). Остается только суть, а она есть любовь даже к тем, кто стал врагом, многие не по своей воле.

В этом отношении интересна сцена Платона с французским солдатом, которому Каратаев шил рубашку. Француз недоумевает, почему Платон не хочет ему вернуть обрезки материи, когда он заплатил ему за труд. Словом не всегда можно определить то, что происходит в душе. В этом эпизоде слово не играет решающей роли еще и потому, что участники диалога говорят на разных языках, а Пьера как переводчика Платон намеренно не замечает. Общение с французским солдатом идет на другом уровне, неязыковом. Француз, глядя на грустное лицо Платона, понимает что-то такое, что заставляет его не брать обрезки ткани.

С точки зрения рационального сознания, солдат вправе требовать остатки материи, поскольку он рассчитался с Каратаевым за его труд. Но Платон в свою работу вложил не только физические силы, но и сердечные тоже: рубашка шилась с любовью к тому, кто ее будет носить. Он создавал «произведение». А этот труд может быть оплачена только ответной любовью, а не деньгами (т. IV, ч. II, гл. XI.). Именно это почувствовал французский солдат, когда ему стало стыдно.

В плену Пьер, как и Платон, сбрасывает с себя все внешнее, искусственное, разделяющее людей, становится просто человеком, принадлежащим не к какой-либо социальной сфере, а к целому самой жизни, частью ее. Глядя в бесконечную даль звездного неба, Пьер ощущает свою связь с этим безмерным пространством. «Все во мне, и я во всем», -– эти стихи Тютчева наиболее верно отражают то, что происходит в душе Пьера. В таком состоянии обнаженности внутреннего «я» Пьер осознает то, что случилось в нем после Бородина, борьбу «двух роковых сил», жизни и смерти, и то, что сила жизни намного сильнее смерти, ибо она есть любовь. «Любить жизнь – любить Бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях; в безвинности страданий» (Т. IV, ч. III, гл. XV). Так думает Пьер

К пониманию смысла жизни как смысла Бога и любви приходит и князь Андрей тогда, когда, как и Пьер, сбрасывает с себя все наносное, внешнее, когда он страдает от боли в ране. «Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть Бог, и умереть – значит: мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику» (Т. IV, ч. I, гл. XVI). К этому князь Андрей приходит в финале своей жизни, преодолевая страх смерти.

Чтобы постичь науку «сопряжения» своего и общего, человек должен освободиться от всего внешнего, что сковывает его «я». Народная жизнь в силу ее условий менее регламентирована искусственными законами, чем дворянская. Она подчинена внутреннему ритму природного космоса: время – сеять, время – убирать урожай. Именно поэтому народному сознанию доступна истина жизни.

К народному мироощущению из всех персонажей романа наиболее приближена Наташа Ростова по свойственному ей естественному восприятию жизни, не ограниченному общественными нормами поведения. Впервые она появляется в произведении, нарушая все установленные правила этикета, и не потому что она не воспитана, а потому что Наташа всегда живет чувством, которое и определяет ее поведение, все ее поступки. В Наташе чрезмерно развито сердце. Она, как и Платон Каратаев, источает вокруг себя любовь. К ней тянутся все. В нее влюблены Денисов, Болконский, Безухов. Сила внутреннего притяжения Наташи – сила жизни, бьющая в ней через край. Наташа заключает в себе значительно больше того, что дали ей образование и воспитание. Знаменитая пляска Наташи в доме дядюшки – свидетельство тому. Наташа, которую учили светским танцам, сумела сплясать так, как это делали крестьянские женщины. Она передала не только внешний рисунок русской народной пляски, но и ее настроение, ее атмосферу, чтобы знать которую, надо было родиться в крестьянской семье (т. II, ч. IV, гл. VII).

Сердечное знание жизни (Наташа «умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке» (там же) сближает героиню с Платоном, но и разделяет, так как в Наташе оно стихийно, хаотично, не упорядочено «разумным сознанием». Когда Платон Каратаев рассказывает свою историю жизни, то мы видим, что многое в ней зависело от случая. Но у Толстого случай – проявление скрытой закономерности. Платон не противился случайностям своей судьбы. Результатом его непротивления стало благополучие семьи. Наташа не знает, что такое смирение и непротивление. В ней развита сила собственного хотения, но не абсолютизирована до такой степени, как у Элен и Анатоля Курагиных. В ночном разговоре с матерью (т. II, ч. III, гл. XIII) у Наташи часто прорывается: «А если я хочу...». Ей нравится ни к чему не обязывающая ее легкость отношений с Борисом Друбецким. («Ну, не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело... Не замуж, а так» (там же). Для Наташи «так» – это, как получится, это, когда не надо принимать решений, делать усилий над собой. Наташа не хочет понимать слова матери о том, что для Друбецкого их отношения носят совсем иной характер, чем для нее. Главное, лишь бы было весело.

Жизнь стихийная, сосредоточенная в эмоциональной сфере, не контролируемая «разумным сознанием», опасна для человека катастрофами. Не избежала своей катастрофы и Наташа. Она настигает ее в период увлечения Анатолем Курагиным.

Решение Андрея Болконского на год уехать за границу останавливает жизнь Наташи, ибо она может жить только проявлением того чувства, которое переполняет ее в данный момент. Искусственная приостановка внутренней жизни Наташи подобна перегораживанию реки плотиной. Вода рано или поздно прорвет механическую преграду, если у нее не будет другого выхода. Так случилось и с Наташей. Копившееся чувство к Андрею хлынуло на другого.

Первая встреча Наташи и Анатоля происходит в театре. При его описании Толстой намеренно подчеркивает ложность, искусственность обстановки (т. II, ч. V, гл. IX). Наташа, привыкшая к деревенскому, семейному укладу жизни, оказывается один на один с фальшивым высшим светом. Внутреннее чутье подсказывает Наташе, что происходящее с ней нехорошо. Но она не способна доверять своему внутреннему голосу. Она находится в состоянии, похожем на опьянение. Все, совершающееся с ней и Анатолем, кажется ей непонятным, неясным, но отказаться от этого она тоже не может. Наташа даже не предполагает, что то чувство, которое соединяет ее с Анатолем и которое она сама назвала «страшным», не есть любовь. Но для своевольной Наташи, переживающей самообман любви, Анатоль обязательно должен быть добрым, благородным, прекрасным (т. II, ч. IV, гл. VIII). Внешнее обаяние Курагина воспринимается ею за его внутренние качества. Выбирая между Болконским и им, Наташа руководствуется только желанием собственного счастья («... ни без одного из обоих я не могу быть счастлива...» (Т. II, ч. V, гл. XIV). Абсолютно счастлива она была только тогда, когда все можно было бы оставить «так». Но поскольку «так» уже оставить нельзя («...сказать то, что было, князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно...»), то она выбирает Анатоля, удовлетворяя тем самым собственный эгоизм («А с этим (имеется в виду Анатоль – В.Р.) ничего не испорчено»). Именно это отгораживает Наташу от всех участников конфликта, заставляет ее «злобно» кричать Соне: «Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его» Совсем недавно то же самое, но только с совершенно другими интонациями, она говорила матери по поводу князя Андрея (т. I, ч. IV, гл. IX).

Наташа принадлежит к тем натурам, которые хотят жить максимально, каждым отведенным мигом. Князь Андрей обрекает свои отношения с Наташей, когда подчиняется воле отца и оставляет невесту на год. Наташа может жить только чувством, не копить его до поры до времени, как, например, это делает княжна Марья, а изливать его постоянно на тех, кто с ней рядом. Отсюда особая притягательность Наташи для всех. Отъезд Болконского за границу лишает Наташу жизни. В разговоре с матерью она признается: «Мама, мне его (князя Андрея – В.Р.) надо. За что я так пропадаю, мама?»

Стихийная, чрезмерная сила жизни толкает Наташу к Анатолю. Но эта же сила заставляет героиню мучительно переживать случившееся, ибо Наташа не может жить изолированно от других, а Анатоль отделил ее ото всего мира. Случай с Курагиным заставил Наташу иначе посмотреть на жизнь, на свои отношения с людьми. Стихийная, бурная река жизни начинает обретать свои берега. В Наташе пробуждается то «разумное сознание», которое не позволяет рассматривать себя как центр вселенной, около которого все кружится. Болезнь Наташи носит нравственный характер, поэтому ей не могут помочь врачи. Это болезнь взросления, обретения жизненной мудрости. Теперь для нее жизнь представляется не в той «свободе и открытости для всех радостей», которыми она привыкла жить, а в горе и страдании.

Народная философия, носителем которой является Платон Каратаев, учит любить жизнь во всех формах ее существования, не только в радостях, но и в страданиях. Чтобы любить жизнь и в горе, необходимо усмирить в себе силу собственного хотения, эгоизм. Именно в смирении Наташа черпает нравственные силы для выздоровления. Огромное значение для нее имели «говение» и посещение церкви. Стоя перед иконой Божьей Матери, она испытывала новое для себя чувство смирения перед «великим, непостижимым». Наташа через молитвы раскаяния переживает новое чувство счастья «в приобщении и сообщении» с тем непостижимым, что есть Бог. В церкви ей открывается счастье жить миром – «всем вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью...» (Т. III, ч. I, гл. XVIII), там она находит ответ на вопрос, «куда употребить свою волю», и просит Бога «об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью», но не той эгоистической любовью, а той, с которой она молилась за врагов своих.

В кризисные моменты жизни умение человека «сопрягать» свое с общим является условием их разрешения. Это умение приобретается не знанием, а духовным опытом человека, проживаемой им жизнью. По-разному вели себя по отношению к Наташе князь Андрей и Пьер. Болконский в случившемся увидел только оскорбление собственной гордости. Уязвленный эгоизм не позволил ему ни понять, ни простить Наташу. «... я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу». (Т. II, ч. V, гл. XXI) Осудив Наташу как « падшую женщину», Андрей замыкается внутри себя, ожесточается, видит кругом не жизнь, а интригу, не людей, а пушечное мясо. Но человеческая природа сопротивляется подавлению в ней любви. Любовь постепенно пробивается сквозь наносное, сквозь гордость Андрея. Не случайно в воспоминаниях перед сражением он думает о Наташе, о том, как он любил ее. «... эту-то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную я и любил в ней…, так сильно, так счастливо любил» (Т. III, ч. II, гл. XXV). Но по-настоящему, без обиды и упреков, любовь просыпается на перевязочном пункте, когда Андрей, страдая от боли, видит, как страдают раненые солдаты, в том числе и Анатоль Курагин. Болконский вдруг переживает то же, что переживают Пьер и Наташа при встрече в Москве после ее выздоровления. Он чувствует «блаженство», плачет «нежными, любовными слезами над людьми, над собой» (Т. III, ч.II, гл. XXXVII). Эти слезы сострадания и любви «к братьям, к любящим.., к ненавидящим нас»(там же).

Пьер, как и Андрей, хотел презирать Наташу, считать ее виноватой во всем. Но когда он видит ее, то в душе рождается совершенно противоположное чувство сострадания и любви. Он единственный, кто услышал Наташу и понял суть происшедшего с ней. Он увидел и ее стыд, и ее раскаяние, и то, как она наказывает себя, как переживает за князя Андрея, за то зло, которое ему причинила. В данном эпизоде, как и во многих других, слова играют не первостепенную роль. Герои больше общаются жестами, глазами. В ответ на слезы Наташи Пьер отвечает слезами. Ее боль стала его болью, ему захотелось помочь ей, облегчить ее страдания. Именно тогда, когда Наташе казалось, что ее нельзя любить, Пьер говорит ей о любви.

Наташа и Пьер в этой сцене живут в одном ритме. Пьер уходит от Наташи с теми же слезами благодарности и умиления, с которыми она смотрела на него. Миг «сопряжения» для Пьера стал катарсисом. Душа Пьера вся устремилась в ожидании новой и чистой жизни к звездам, к комете, которая стояла над Москвой в 1812 году.

Толстой, утверждая в «Войне и мире» «мысль народную», то есть мысль о соединительном начале любви как первооснове самой жизни, использует ситуацию войны, ситуацию, которая изначально отрицает возможность существования в ней любви. Война является не только антинародным началом, но противоположным природе самой жизни, ибо ее двигатель – нелюбовь, идущая от неудовлетворенных амбиций личности, стоящей у власти. Увлечение войной ставит человека вне жизни и вне человеческого рода.

Именно поэтому у Толстого фельдмаршал Кутузов вовсе не военный человек. Писатель, изображая Кутузова «дедушкой» со «светлым, наивным взглядом», тяжелым и слабым стариком, «с детски-наивным вытягиванием губ» приложившимся к иконе Иверской Божьей Матери, погрешил против исторической правды для утверждения правды народной. Кутузов в романе наделен не талантом стратега или тактика, а талантом любви, умением «сопрягать» свое и общее. Кутузов не командует русской армией, он делает только то, что хочет делать каждый солдат. «Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти» (Т. III, ч. II, гл. XXXV). Когда «высокообразованный военный» Вольцоген, для которого Кутузов – только «старый господин», видит на Бородинском поле поражение русской армии, Кутузов же напротив, вопреки, казалось бы, очевидному утверждает противоположное. Отдавая приказ о наступлении, он руководствуется не положением военной науки, а тем чувством, которое жило в нем и в душе каждого русского человека.

Поражение Наполеона предопределено самой логикой жизни. Он противопоставил себя всем, ибо свою волю посчитал выше воли общей, совокупной личности народа. «Ум и совесть этого человека были помрачены ..., никогда до конца жизни он не мог понимать ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение» (Т. III, ч. II, гл. XXXVIII). Поэтому Наполеон мог радоваться, объезжая поля сражений, поэтому любил рассматривать убитых и раненых, находя в этом подтверждение собственному величию. Наполеон живет «в искусственном мире призраков», где главный призрак он сам, могучий и величественный, управляющий судьбами человечества. Но история человечества движется вне зависимости от воли отдельно взятой личности. Превосходство одного человека над другим посредством власти – иллюзия. Толстой признает только один род зависимости человека, порой невидимой и неощущаемой им самим, от жизни, которая, существуя в категориях пространства и времени, незримо движет историю человечества. Пьеру кажется смешным и французский солдат, не пустивший его через дорогу, и сама ситуация плена. «В плену держат меня, Кого меня?.. Меня – мою бессмертную душу!..» (Т. IV, ч. II, гл., XIV).

Человек, являющийся частицей огромной вселенной, может зависеть только от нее. Какими бы благородными целями ни обуславливал бы он свое возвышение, он все равно обречен на нравственное поражение, так как это противоречит истинному порядку вещей.

Комплекс Наполеона в свое время пережил князь Андрей. Первая фаза его духовной биографии связана с желанием славы, которую он понимал как жизнь для других. Князь Андрей пытался убедить себя в том, что, удовлетворяя собственное эгоистическое чувство, он служит народу. Слава мерещится Болконскому в виде эффектного, красивого поступка, равного спасению целой армии, во всеобщей любви к нему благодарного народа. Но жизнь заставляет взглянуть на все в истинном свете. Ложность избранного пути открывается Андрею Болконскому под Аустерлицем, когда он, раненый, видит над собой торжественно плывущие по небу облака. Величественная красота неба подчеркивает нелепость всего того, что делают люди, утверждая свою волю, свою правду над жизнью. Толстой акцентирует внимание читателя на том, как жалок и беспомощен Андрей тогда, когда ему кажется, что осуществляется мечта всей его жизни и он спасает положение русских войск. Его голос «детски» пронзительный, древко знамени для него слишком тяжело, и он «волочит» его не в силах держать высоко. Капитан Тушин в 1805 году и солдаты батареи Раевского в 1812 совершают тяжелую, будничную работу войны, не думают о том, что они герои. Но именно от их труда, от состояния их духа зависит истинный успех армии.

Когда Андрей видит над собой величественное небо, ему кажется, что истина спрятана от человека навсегда за этими прекрасными облаками. Он убеждается в том, что она лежит за пределами внешних притязаний личности. Но его смирение перед тайной неба, скорее похоже на бунт. Если ему не дано разгадать загадку неба, то он отказывается от жизни, насильно замыкая себя в узком кругу семейных проблем. Андрею Болконскому предстоит пройти сложный путь постижения того, что есть добро и зло, жизнь и смерть. Только перед лицом смерти он открывает любовь как единственную доминанту жизни.

Война по своей сути не способствует утверждению братской любви, ибо она несет ненависть и разрушение. И победа любви там, где она, казалось бы, не возможна, среди крови и мертвых тел, становится наилучшим доказательством того, что есть истина. Но война – это не только сражения. У каждого героя свое Ватерлоо. Герои «Войны и мира» проходят через горнило испытаний. Когда им кажется, что жизнь кончена, «мир завалился» и винт, на котором все держится «свинтился», они неожиданно для себя обретают смысл происходящего. Таким образом, война и мир, поражения и победы есть внутренняя закономерность самой жизни, ее движения. Жизнь –это река и с медленным течением, и с бурными порогами. Она выносит человека, не закрывающегося от нее стеной равнодушия, к своим берегам через катастрофы и крушения. Невидимая, непостижимая сила жизни заключается именно в этом движении через разлад к обретению гармонии. Толстой, по словам Бочарова, в своем романе воссоздал основную ситуацию человеческой жизни, которая вскрывается автором в самых разных ее проявлениях и событиях, как на бытовом, так и на бытийном уровнях.

Главные герои романа-эпопеи, князь Андрей Болконский и Пьер Безухов, постигая жизнь, неоднократно оказываются в критических ситуациях. Нежелание Пьера по приезду в Россию разобраться в себе и в окружающем мире, слепое подчинение хаотическому сцеплению обстоятельств приводит к дуэли с Долоховым, которую он воспринимает как катастрофу, ибо он мог стать причиной гибели человека, ни в чем перед ним не виноватого. Анализируя случившееся, пытаясь отыскать его причины, Пьер, как и Андрей после Аустерлица, оказывается не в состоянии определить, что есть добро и что есть зло. «Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить и что я такое? Что такое жизнь, что смерть?» (Т.II,ч.II,гл.I). Андрей в разговоре с Пьером на пароме скажет, что людям не дано судить о том, что есть справедливость и что есть несправедливость, что есть добро и что есть зло. (Т. II, ч. II, гл. XI). И оба останавливаются перед мыслью о неизбежности смерти. Но она не является разрешением проблемы, поэтому страшит героев своей бессмысленностью.

Пьеру на какое-то время покажется, что идея масона Баздеева об «очищении и обновлении своего внутреннего человека» (Т. II, ч. II, гл. II) дает спасительную цель жизни. Но следование учению Баздеева приводит героя в новый тупик, ибо чужая мысль, усвоенная героем, не подтверждается собственным духовным опытом. Общественная активность Пьера, проповедующего среди масонов идею внутреннего обновления человека, в большей степени держится на рациональных началах. Пьер обнаруживает в своем дневнике, что не может справиться с порывами своего «я», с собственными страстями, которые являются ему во сне в образе собак. Пьер должен признаться себе, что не может быть абсолютно добрым и чистым. Он не находит в себе той спасительной силы, которая удержала бы его от дурных поступков.

Устремления отдельной личности, не согласованные с общим движением жизни, приводят к катастрофе, к замыканию человека в себе, к отъединению от мира. Постичь общее для всех движение жизни можно только тогда, когда личность не возвышается над другими людьми в знании истины, ибо она –продукт коллективного труда, духовного опыта нации, а не усилий отдельного человека. Толстой проводит своих героев через осознание того, что жить для себя можно только тогда, когда ты живешь для других, но не отдельно от них, как это делали Андрей и Пьер до Бородинского сражения, а вместе с ними. Органическое слияние личного и общего происходит только тогда, когда человек мыслит себя не превосходящей, а составной частью целого.

Особенно труден этот путь для Андрея Болконского в силу его гордости, презрения к толпе, тому романтическому комплексу, в основе которого лежит противостояние «земли» и «неба». Выход из «аустерлицкого» кризиса Андрей осуществляет нерациональным путем, то есть не через усилие мысли. В смысле жизни его убеждают не только слова Пьера, услышанные им на пароме, но сама жизнь, воскрешающая в нем изначальные силы любви, желание жить общей жизнью (две встречи Андрея с дубом, подслушанный им ночной разговор Наташи и Сони).

Но и в таком, казалось бы, противоположном Пьеру пути Толстой обнаруживает несогласованность ума и сердца. Инстинктивное ощущение жизни должно быть осмыслено, должно вылиться в определенное умозаключение. Для этого в человеке должно пробудиться «разумное сознание». «Сознание это есть совершенно отдельный и независимый от разума источник самопознания. Через разум человек наблюдает сам себя; но знает он сам себя только через сознание. Без сознания себя немыслимо и никакое наблюдение и приложение разума. Для того чтобы понимать, наблюдать, умозаключать, человек должен прежде сознавать себя живущим» (Эпилог, ч. II, гл. VIII).

Андрей, подчиняясь стихийному желанию жить вместе со всеми, неизбежно оказывается в тупике после разрыва с Наташей, так как соединение личного и общего не стало актом сознания. Уязвленная гордость князя Андрея не позволяет ему объективно оценить случившееся, увидеть собственную вину в происшедшем с Наташей несчастье. Как справедливо замечает С. Бочаров, Андрея и Наташу разводит сама жизнь. В восприятии случившегося они находятся на разных уровнях сознания. Простоте, смирению Наташи противостоит гордость и отчуждение Андрея. Жизнью им не положено быть вместе, слишком они разные. «В отношении князя Андрея к Наташе нет необходимой ей непосредственности; и в минуты самые близкие внутренний мир жениха для нее остается закрыт, таинственен... Нужна простота, для того чтобы жить вместе со всеми... не хватает Андрею черт массовых, рядовых, которые и выдающемуся человеку необходимы, как та основа, на которой вырастает его исключительность, чтобы быть ей жизнеспособной»

Такая простота есть в Пьере. Он не боится быть уязвленным, слабым. Андрей даже в самые страшные для себя минуты перед ранением не может броситься на землю и прикрыть себя, потому что знает: на него смотрят солдаты. Гордость оказывается сильнее инстинкта самосохранения. Он с завистью смотрит на траву, на землю, которые могут его спасти, но упасть на них он не в состоянии.

И для Андрея, и для Пьера участие в Бородинской битве станет решающим событием в поисках связующего звена между своим личным и общим, даст им ответ на главный вопрос жизни, что есть добро, что есть зло. И оба героя Л.Н. Толстого разными путями приходят к пониманию того, что добро есть любовь, а любовь – основа жизни.

Но не каждый человек способен осуществить подобное духовное восхождение. В эпилоге «Войны и мира» возникают противоречия между Пьером и Николаем Ростовым. Пьер, предчувствуя государственный кризис, следует законам «жизни миром», говорит о необходимости «как можно теснее и больше народа взяться рука с рукой, чтобы противостоять общей катастрофе» (Эпилог, ч. I, гл. XIV). Николай Ростов принадлежит к тем людям, которые боятся перемен, боятся какого-нибудь неясного движения, бояться думать. Неслучайно Пьер скажет, что для Николая «мысли и рассуждения – забава, почти препровождение времени» (Эпилог, ч. I, гл. XVI). Нежелание Николая разобраться в происходящем ставит его в положение войны с Пьером. «... ты мой лучший друг…, но составь вы тайное общество, начни вы противодействие правительству, какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему. И вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить – ни секунду не задумаюсь и пойду» (Эпилог, ч. I. гл. XIV).

Николай Ростов – представитель того большинства «средних» людей, которые, по мнению Толстого, делают самую главную ошибку: принимают существующий порядок вещей за истинный, подменяют ж и з н ь  в  м и р е  ж и з н ь ю  в  м и р у .

Сын Андрея Болконского, Николенька, во сне увидит, что Николай противостоит не только Пьеру, но и его умершему отцу. Поэтому разногласия Пьера и Николая выходят за рамки политических вопросов и касаются сферы жизнепонимания.

Отказ Николая от размышления по поводу того, что есть добро и что есть зло, – результат его жизненного опыта. Впервые для него «мир завалился» тогда, когда он был ранен. Николай, воспитанный в духе любви, семейного единения, неожиданно для себя открыл, что есть враги, что его могут убить, потому что он русский, а не француз. «Что за люди?.. Зачем они бегут? Неужели ко мне? И зачем? Убить меня? М е н я, кого так любят все?» (Т. I, ч. III, гл. XIX).

Обнаружив страшное противоречие между любовью и смертью, Николай Ростов не пытается его разрешить. Он просто отмахивается от поисков ответа на вопрос, почему люди убивают друг друга, когда должны друг друга любить. Для Николая Ростова важно то, чтобы это все кончилось. Николай Ростов закрывается от сложных вопросов бытия и тогда, когда он неожиданно для себя говорит неправду о своем ранении, приукрашивая собственное поведение, доводя его до масштабов героического, и тогда, когда, кажется, испытывает неподдельное чувство любви к императору Александру. Николай Ростов, недавно ужасавшийся того, что его, которого так любят все, могут убить, теперь, думая об Александре 1, высшим счастьем для себя считает умереть за императора. Но это внезапное желание погибнуть за царя (когда Николай спасался бегством от французских солдат, у него была такая возможность доказать свою любовь Александру 1, но тогда инстинктивные силы любви к жизни были выше чувства к царю и отечеству) – самообман, то же желание закрыться от пережитого страха смерти, самовозвышение. Чувство Николая – это «чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества» (Т. I, ч.III, гл.VIII.) Александр I для Николая олицетворяет того, кто знает правду. Николай, не находя в себе сил для поиска истины, идет по самому легкому и неперспективному пути, пути подмены истины. Герой совершает главную ошибку. Законы, придуманные человеком, законы «жизни в миру» он признает единственными и непогрешимыми. Именно поэтому в финале романа он готов стрелять в своего лучшего друга, дабы защитить эти законы и стабильность своего внутреннего мира, основанную на доверии именно этим законам, на отказе от собственного познания.

Николай, вгоняя себя в рамки существующего закона, неоднократно делает насилие над собственным духом, не давая ему развиться. В Николае, как и в любом человеке, заложена способность подниматься до истинного смысла жизни. После проигрыша Долохову герой переживает нечто подобное тому, что он испытал на поле сражения. Друг, которому он доверял, не просто обыграл его в карты, он хотел ему зла только потому, что Соня любила Николая, а не его. Проигрыш и предательство Долохова повергают Николая в отчаяние. Он не видит смысла в том, чтобы жить, но и сил убить себя у него тоже нет. И именно в этом состоянии внутреннего хаоса он слышит пение Наташи. И ему вдруг открывается настоящая жизнь. «Эх, жизнь наша дурацкая!.. Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – все это вздор... а вот оно – настоящее...» (Т. II, ч. I, гл. XV). Душа Наташи, вылившаяся в «девственном», «необработанном» голос, еще не знающем своих возможностей, но пытающемся взять высокие ноты, – вот воплощением настоящего. Подняться над суетой, над тем, что заменяет человеку смысл жизни: деньгами, властью – для Николая в конечном итоге оказывается невозможным, так как этот путь требует постоянных усилий духа, постоянного погружения в хаос противоречий, разрешить которые человеку неимоверно сложно.

Но Николай всегда подсознательно ощущал в себе слабость духа. Его чувство к княжне Марье во многом основано на том, что в ней он видел «существо... лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам» (Т. IV, ч I, гл. VI). Николай потянулся к княжне, ощущая ее нравственную красоту, привлекательность ее духовного мира, чуждого ему, но тем не менее высоко ценимого им. Княжна Марья становится для него той духовной опорой, которую Николай всегда искал вне себя: в законах полка, света, общественном устройстве. Обнаруживая противоречия общественного порядка, – если Наполеон и Александр любят и уважают друг друга, то зачем тогда «оторванные руки, ноги, убитые люди?» (Т. II, ч. II, гл. XXI) – он отказывается размышлять о них.

Каждому герою «Войны и мира» жизнь открывается как хаотическое сцепление разного рода противоречий. И каждый по-своему, согласно своему природному духовному потенциалу, выходит к разрешению этих противоречий или отказу от поисков их разрешения. Но для Толстого несомненным остается то, что жизнь все-таки имеет связующий центр, и человек интуитивно чувствует присутствие общего начала в своей индивидуально проживаемой жизни. Это не означает того, что приближение к этому центру, его обнаружение ставят точку в самом движении жизни. Жизнь не остановима. И однажды найденное решение через некоторое время вновь подвергается испытанию.

В финале романа перед нами устроенные судьбы героев, разрешенные конфликты. Но все герои и маленький сын Андрея Болконского, Николенька, стоят на пути новых отношений с жизнью, которые потребуют от них новых усилий духа. Не случайно Пьер признает, что Платон Каратаев, носитель народной мудрости, не одобрил бы его мысли и действия, а маленький Николенька мечтает о том же, в чем когда-то разочаровался его отец. «Я сделаю лучше. Все узнают, все полюбят меня, все восхитятся мною». Стремления личности к познанию себя и жизни не ограничены, как сама жизнь. Многообразие ее проявлений обрекает человека на страдания, но в то же время дарует ему бесконечные возможности самопознания, правда, если сам человек захочет ими воспользоваться.

Роман «Война и мир» открывает сложную картину диалектических отношений человека и жизни на самых разных уровнях ее восприятия, как на бытовом, так и на бытийном. Казалось бы, эта тема эпопеей полностью исчерпана. Но в 1877 году Л.Н Толстой печатает свой новый роман «Анна Каренина», над которым работал с 1873 года. В нем, на первый взгляд, повторяется ситуация «Войны и мира», но решается она несколько иначе.

Главные герои романа, Анна, ее муж, Вронский, Левин, Кити, переживают катастрофы, запутываются в хаотических противоречиях жизни, в силу собственных духовных возможностей по-своему выходят из них, за исключением Карениной. Любовь не спасает Анну от кризиса, более того она является его причиной. Ее судьба вступает в противоречие с судьбой Наташи Ростовой.

Анна во многом напоминает и повторяет Наташу. Она так же не может разъединить двух мужчин в своей жизни, мужа и любовника, как Наташа не могла отделить Андрея и Анатоля. Анна, как и Наташа, является источником любви. К ней тянутся все: дети брата, Долли, Стива, Кити, даже мать Вронского, в прошлом светская львица, никого кроме себя не любившая. Да и сам Вронский обратил внимание на Анну в поезде, когда она только что рассказывала его матери о своем сыне и ее глаза светились любовью к Сереже. Вронский попадает в поле притяжения этих глаз. Он, никогда не знавший материнской любви и сам никогда не любивший, заворожен тем внутренним светом, который льется из Анны (ч. I, гл. XVII, XVIII). Ее любовь соединяет распадающуюся семью брата. И хотя Стива и Долли после измены первого так и не сблизятся внутренне, но они остаются вместе.

Сергей Бочаров, анализируя «Войну и мир», заметил, что в изображении семьи Курагиных рядом с семьями Ростовых и Болконских, одинакового увлечения Наташи и княжны Марьи «дураком» Анатолем Толстой показал исторический кризис патриархального уклада жизни, связанный с той нарождающейся свободой личности, которая не вмещается в рамки патриархальной морали. «Нравственная высота и человечность патриархальных семейств недостаточна в новых, гораздо более сложных условиях жизни «в миру» Законы, открытые в «Войне и мире», отказываются работать в «Анне Карениной», так как жизнь в своем движении распахивает перед человеком новые, доселе не виданные перспективы. Традиционные ответы на мучительные вопросы бытия не удовлетворяют новой ситуации жизни. Возможность такого поворота реки жизни уже была заложена в финале «Войны и мира».

Это чувствовал и сам Толстой в своей судьбе, когда отказывался от «многословной дребедени» «Войны и мира», объявлял о своем перевороте.

Ф.М. Достоевский, очень чуткий к вопросам современности, о чем свидетельствуют ежемесячные выпуски «Дневника писателя», особенно в 1876, 1877 гг., прошедший мимо «Войны и мира», «Анне Карениной» посвятил две статьи, в которых отметил, что Толстой в новом романе точно передал духовную атмосферу общества 1870-х годов. Автор «Преступления и наказания» имел в виду то, что Толстой открыл те неизвестные глубины человеческого духа, проявившиеся в эпоху потери общей идеи.

Достоевский и Толстой по-разному понимали Бога. Один считался и считается православным писателем, другой отлучен от церкви. Но ситуацию 70-х гг. XIX века они видели одинаково. Потеря человеком Бога, по мнению Достоевского, ведет к вседозволенности, равносильна гибели души. Для Толстого потеря веры в Бога означает потерю веры в жизнь и тоже ведет к самоубийству. Оба художника чувствовали грозное предзнаменование грядущего столетия. Неслучайно у обоих возникает зловещий образ железной дороги. В романе Достоевского «Идиот» железная дорога – символ эры Дьявола, то есть грозного духа, установившего приоритет материального над духовным. У Толстого железная дорога – тоже символ смерти. К последней трети XIX века в полной мере можно отнести стихи Е. Баратынского, написанные в 1835 году: «Век шествует путем своим железным, В сердцах корысть...»

Анна приезжает в Москву по железной дороге и становится свидетельницей гибели под колесами поезда сторожа. В финале романа она таким же образом заканчивает счеты с жизнью. В произведении возникают два образа жизни, противоположные по своей сути. Жизнь как огромный круг и жизнь как железная дорога, то есть прямая, горизонтальная линия. Образы жизни-круга и жизни-анфилады возникают в речи Анны в момент ее разговора с Кити еще до московского бала. «... огромный круг, счастливый и веселый», путь из которого делается все уже и уже. «... весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она и светлая и прекрасная...» (Ч. , гл. XX).

Пьеру во сне жизнь открывается в образе символе шара. Он видит «живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой... В середине Бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его...» (Т. IV, ч. III, гл. XV).

Анфилада, в которую выходит человек из счастливого огромного круга детства, представляет собой «ряд комнат, сообщающихся друг с другом дверными проемами, расположенными по одной оси; создает сквозную перспективу интерьеров». Есть что-то общее в геометрическом облике анфилады и железной дороги, может быть сквозная перспектива горизонтали.

Бочаров по поводу понимания Андреем и Пьером жизни писал: «Вот так по-разному смотрят на небо князь Андрей и Пьер Безухов: дух одного устремляется в бесконечную даль, Пьер же сводит небо со звездами и заключает в своей личности... Противопоставление неба и земли снимается в созерцании Пьера…» Обретенная Пьером целостность распадается в Анне.

Перед человеком 1870-х гг. открывается новая пугающая его перспектива, где личности не на что опереться. Анне снится один и то же сон-кошмар. Старичок-мужичок приговаривает по-французски: «Надо ковать железо, толочь его, мять...» (Ч. I, гл. XXI). Справится ли человек с «железным веком», сумеет ли смягчить его железную поступь? Анна, вступая в новую, манящую жизнь, на себе чувствует распадение жизни прежней. Сама любовь обнаруживает свою относительность в пошатнувшемся мире. Вместе с проснувшейся в Анне любовью к Вронскому в ней же появляется и ненависть к мужу. С любви начинается разрушение героини, ибо любовь и ненависть не могут долго существовать вместе, что-то должно победить. В Анне победила ненависть.

В романе Анне противопоставлен Константин Левин, который своей жизнью повторяет духовный путь Андрея и Пьера, да и самого автора. Искания Левина (фамилия возможно производное от имени писателя) напоминают искания самого Толстого, изложенные им в духовной автобиографии («Исповедь», 1879-1882). Но Достоевский не поверил Левину, особенно его сближению с правдой народной жизни. И Толстой назвал роман не именем героя, нашедшего истину, а именем героини, ее потерявшей. Возможно, прав быть Л. Шестов, упрекавший писателя в том, что он побоялся сказать людям правду об умершем Боге, как это сделал Ницше. «Там, где не верит Ницше, не верит и гр. Толстой. Но Ницше этого не скрывает..., граф же Толстой считает возможным не рассказывать своим ученикам о той пустоте в сердце, над которой он воздвиг столь блестящее в литературном отношении здание проповеди» Возможно, Толстого, как и Достоевского, пугала действительность без Бога, когда все позволено. И он, как и Достоевский, усиленно звал к Богу только совсем иначе, чем автор «Преступления и наказания».

Анна до встречи с Вронским жила бессознательно, так, как предусматривалось традицией: выйти замуж, родить ребенка. И в этой бессознательной жизни она была счастлива, потому что ее ничто не тревожило, ничто не нарушало размеренного ритма жизни. Любовь, внезапно вспыхнувшая в Анне, меняет все ее прежнее существование. Она требует от героини нового отношения к действительности, осознания происходящих с ней перемен. Но она, привыкшая плыть по течению, оказалась не в состоянии справиться с неожиданно открывшимися за поворотами реки-жизни порогами.

На первый взгляд, может показаться, что Анна закрывается от сложностей жизни, которые требуют усилия мысли, как это делали Николай Ростов или ее муж Алексей Каренин. Правда, Николай Ростов и Алексей Каренин по-разному отказывались участвовать в разрешении противоречий жизни. Николай их обнаруживает, но отказывает себе в праве углубляться в них. Каренин никогда до случая с Анной не знал жизни, а значит, и не знал ее сложности. Он жил «отраженной» жизнью, искусственной, иллюзорной. Служил в высших эшелонах власти, сочинял законы и думал, что это и есть настоящая жизнь. Анна открывает Каренину подлинную жизнь, «жизнь-пучину», полностью захватывающую человека в свой водоворот, из которого можно и не выбраться.

Анна, как и Наташа Ростова, воспринимает жизнь не умом, а сердцем. Оно ей подсказывает, в какую бездну она летит, но ответа, как спастись, не дает. С рациональной точки зрения кажется необоснованным решение героини после выздоровления отказаться от предложения мужа о разводе. Каренин, преображенный страданиями Анны, возвысившей его до высшего понимания любви как сострадания и всепрощения, предлагает ей развод на самых выгодных для нее условиях. Он готов отдать ей сына. Но именно в этом нелогичном, с точки зрения здравого смысла, отказе Анны и заключается один из главных сюжетных узлов романа.

В бреду во время болезни Анна проговаривает все то, что ранее ею умалчивалось, что в ней есть другая Анна, которой она боится. Эта другая Анна может ненавидеть.

Впервые чужое, инородное начало в Карениной заметила Кити на балу. «... что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней» (Ч. I, гл. XXV).

Анна была увлечена новыми, неведомыми ей ощущениями, «пьяна вином возбуждаемого ею восхищения». Эта новизна не кажется поначалу опасной, хотя позже, в поезде, ей будет стыдно за свое поведение на балу. Толстой подчеркивает, что в прелести Анны на балу было что-то «жуткое», «ужасное». Но даже если бы Анна позволила укрепиться в себе чувству стыда, она вряд ли бы смогла остановить зарождающееся в ней, потому что это было бы насилием над жизнью, которая в неизвестной ей форме (страстная любовь женщины к мужчине) пробивалась в ней.

В вагоне поезда, увозившего ее назад в Петербург, к мужу, она читает книгу. Ей хотелось прожить все жизни героев, ходить за больными, произносить речи в парламенте, восхищать своей смелостью. Анну уже не устраивает размеренная жизнь жены и матери. Она хочет многомерного существования. Анна внутренне готова откликнуться на призыв жизни новой, не укладывающейся в традиционную схему. В Анне разрастается ее внутреннее «я», которое требует иных форм реализации. Неизведанное хаотично и прекрасно. Но хаотичная в своем многообразии, прекрасная жизнь таит для человека опасность. Образ жизни-железной дороги (к традиционному символу жизни, дороге, добавляется такой же традиционный символ смерти – железо, металл) в романе дополняется образом жизни-скачки.

В сцене скачек Каренина спросят: «Вы не скачете?» На что Алексей Александрович ответит: «Моя скачка труднее» (Ч. II, гл. XXVIII). Если жизнь – скачки, то тогда ее смысл только в том, чтобы обогнать соперника на финише. Ни о какой братской, объединяющей любви здесь не может быть и речи. Вронский в желании быть первым погубил прекрасную лошадь Фру-Фру. Не поспев за движением животного, он сделал «скверное, непростительное движение, опустившись на седло», сломал спину Фру-Фру. В этом эпизоде все символично: и образ лошади как совершенного творения природы (в позднем творчестве писателя этот образ займет одно из ведущих мест), и скачки, и поведение человека, не сумевшего слиться с прекрасным полетом лошади, а по сути дела не сумевшего слиться с природой. Неумение человека слиться с природной, естественной жизнью, превращение ее в скачки грозит ему катастрофой.

Желая жить ярко, многомерно, человек неизбежно оказывается в ситуации выбора. Как согласовать свои отношения с жизнью так, чтобы не сузить ее до искусственной жизни-схемы и максимально реализовать свое «я», и в то же время не быть поглощенным ее пучиной? Анна останавливается перед этим вопросом. Она не может использовать опыт героев «Войны и мира». В бреду героиня обозначает для себя тот путь, который выбрала Наташа Ростова (хотя полного тождества здесь нет), путь смирения и отказа от желания эгоистического счастья, удовлетворения личных амбиций. «... Я ужасна, но мне няня говорила: святая мученица - как ее звали? - она хуже была. И я поеду в Рим, там пустыни, и тогда я никому не буду мешать, только Сережу возьму и девочку... Нет, ты не можешь простить! Я знаю, этого нельзя простить!…» ( Ч. IV, гл. XVII). В отличие от Наташи Анна сложную ситуацию пытается разрешить только на внешнем уровне: скрыться от людей и «никому не мешать».

Выздоровевшая Анна не может отказаться от любви к Вронскому, совершить насилие над собой, но в то же время она не может не винить себя за то зло, которое причинила мужу. Поэтому развод не решит ее проблем. Даже если она возьмет Сережу, то глаза сына постоянно ей будут напоминать о Каренине и том несчастье, которое она ему принесла. «Воспоминание о зле, причиненном мужу, возбуждало в ней чувство, похожее на отвращение и подобное тому, какое испытывал бы тонувший человек, оторвавший от себя вцепившегося в него человека. Человек этот утонул. Разумеется, это было дурно, но в этом было единственное спасение, и лучше не вспоминать об этих страшных подробностях» (Ч. V, гл. VIII)

Но забыть Анна не может. Каренин, которого она, полюбив Вронского, считала «человеком-машиной» и «злой машиной, когда рассердится», – и это в какой-то мере оправдывало ее измену мужу – в ситуации ее болезни поднялся на недосягаемую нравственную высоту. Он сумел не возненавидеть и саму Анну, и чужого ему ребенка, простить и быть великодушным. Духовное восхождение Каренина вызывает в Анне ненависть.

На первый взгляд, может показаться, что перед нами продолжение жизни-скачки. Каренин обошел Анну, и она не хочет с этим смириться. Но чувство Анны намного сложнее. Столько ли это ненависть к мужу, а не к самой себе за то, что не сумела отречься от эгоистических претензий личности, как это сделал Каренин? В душе Анна хочет наказать себя. «Я сделала дурно и потому не хочу счастья, не хочу развода и буду страдать позором и разлукой с сыном» (Ч. V, гл. VIII).

Физическое отвращение к мужу при понимании его великодушного жеста и должного своего отношения к нему, желание любить и быть любимой при не покидающем ее чувстве вины и необходимости наказания – все это неразрешимым противоречием лежит в душе Анны и делает ее жизнь невыносимой. Стиве она скажет: «Я чувствую, что лечу головой вниз в какую-то пропасть, но я не должна спасаться и не могу» (ч. IV, гл. XXI) В этом «и не могу» признание собственного бессилия перед собой.

Хаотическое внутреннее состояние Анны усугубляется ее одиночеством. Она лишена и внешнего общения (свет отказался от Анны) и внутреннего: Вронский все больше и больше не понимает ее. Не случайно ей кажется, что он ее меньше любит и может разлюбить совсем. Но Вронский любит Анну настолько, насколько он вообще способен любить. Это чувство для него не является всепоглощающим, как для Анны. Он отводит ему определенное место среди светского досуга, занятий службой или хозяйством. Вронский и Каренин не случайно носят одно и то же имя. Они во многом похожи. Искусственная, регламентированная светскими приличиями жизнь для них является единственно возможной. Как во Вронском внезапно вспыхнувшее чувство любви к Анне со временем приобретает формы, узаконенные светом, так и в Каренине проснувшееся сострадание быстро перерастает в христианскую догму, лишенную жизни.

После своего выздоровления Анна боготворит Вронского. Попытка самоубийства, отказ от карьеры – все это возвеличивает его в ее глазах. Но в то же время она чувствует, что в отношении к ней Вронского есть что-то, что «тяготит». В дальнейшем и в Анне будет усиливаться двойственное ощущение Вронского: в разговоре с Долли она назовет его «богатой натурой»; перед самой смертью увидит в нем «холодного и жестокого судью». Можно усомниться в объективности оценки Анны, но в характере Вронского, действительно, сочетаются страстность и холодность. Его выстрел в себя во время болезни Анны продиктован не столько отчаянием, вызванным опасным положением любимой женщины, сколько уязвленным самолюбием. Каренин, который представлялся Вронскому «жалким существом», «комической помехой его счастью» вдруг оказался «на внушающей подобострастие высоте». Вронский не смог вынести «перемены ролей». Каренин «обошел» Вронского на дистанции, с чем последний не может смириться. Для Вронского в отличие от Анны жизнь – скачки, где он привык выигрывать.

Во внешнем поведении Анны по отношению к Вронскому много того, что можно посчитать проявлением капризного характера. Но до Вронского в Анне ничего подобного не было. Внешнее – отражение внутренних метаний героини. Она сердцем чувствует, как они с Вронским «жизнью расходятся». «Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны» (Ч. VII, гл. XXX). И понимает, что бы она ни делала, не сможет повернуть жизнь вспять. Это еще одно неразрешимое противоречие, которое добавляется ко всем прежним. Анна, как в лабиринте, не может найти выхода, пытается закрыться от всех проблем, обманывая себя тем, что счастлива; или забыться, принимая опиум.

В Анне непрерывно сталкиваются изначально присущее человеку стремление к соединительной любви (как она хочет, чтобы Вронский и Каренин были одним целым) и противостоящее ему эгоистическое желание максимально реализовать свое «я». Это противоречие отмечалось Толстым еще в автобиографической трилогии, но там оно не носило такого трагического характера, как в «Анне Карениной». И если главные герои «Войны и мира» могли «сопрягать» личное и общее, то Анна как представитель другой исторической эпохи уже этого сделать не в состоянии. И причины не только в том, что Анна живет в обществе, закрытом от естественного мира ложными законами. В отличие от Левина она не имеет выхода к народу. Дело в самой Анне. Она не находит опоры в самой себе, в ней самой что-то распалось и не соединяется, чем она очень недовольна.

В «Войне и мире» герои приходили к пониманию жизни как любви. Любовь есть Бог, жизнь есть Бог. Круг замыкался, и центром этого круга был Бог. Любовь Анны все размыкает и приводит ее к гибели. Личность вырывается на свободу, а свобода оказывается разрушительной. Анна не может понять, как она смогла сделать зло, и не может удержать себя от того, чтобы не делать его вновь. Ее любовь причиняет боль всем и прежде всего ей самой. Трагическая новизна жизни заключается в том, что человек не может разграничить добро и зло, любовь и ненависть. Герои “Войны и мира” мучались этим вопросом: что есть добро, что есть зло? И находили ответ в том, что добро – это любовь, все, что стоит за ее рамками, есть зло. Для человека последней трети XIX века этот нравственный критерий утрачен, или, как утверждал Достоевский, потеряна «общая идея», Бог. Именно поэтому добро и зло становятся не управляемыми человеком. И «где кончается любовь, там начинается ненависть».

 Анна, уверенная в том, что любовь ушла, видит вокруг себя только зло. «Горы какие-то, и все дома, дома... И в домах все люди, люди... Сколько их, конца нет, и все ненавидят друг друга. Ну пусть я придумаю себе то, чего я хочу, чтобы быть счастливой... А между мной и Вронским какое же я придумаю новое чувство? Возможно ли какое-нибудь не счастье уже, а только мучение ? Нет и нет... Мы жизнью расходимся, и я делаю его несчастье, он мое, и переделать ни его, ни меня нельзя. Все попытки были сделаны, винт свинтился... Разве все мы брошены на свет затем только, чтобы ненавидеть друг друга и потом мучить себя и других?» (Ч. VII, гл. XXX).

Если «все неправда, все ложь, все обман, все зло», то нет смысла жить. Смерть для Анны – это не выход из тупика, это еще больший тупик. Она ничего для героини не разрешает, самоубийством Анна просто заканчивает безрезультатную борьбу с собой.

Другой герой романа, Константин Левин также неоднократно оказывается в ситуации, когда «винт свинтился», но он находит спасение, находит ответы на мучающие его вопросы тогда, когда Анна все больше запутывается и не понимает, что происходит.

Между Левиным и Карениной колоссальная разница. Он помещик, живет в деревне, не любит город, где ему все чуждо и непонятно. Она женщина света, от которого ей трудно отказаться, живет в столице, для нее деревня – лишь отдых, развлечение, но никак не жизнь. У них по-разному складываются судьбы. Левин становится счастливым семьянином, у Анны разрушается семья и не складывается с Вронским. Но тем не менее они переживают одну и ту же драму, пытаются понять смысл жизни, разрешить ее противоречия. Самый мучительный период в жизни Левина, когда он был близок к самоубийству, прятал от себя шнурки, чтобы не повеситься, не брал ружья, чтобы не застрелиться (подобное мы находим в «Исповеди» Толстого как факт его собственной биографии), приходится, казалось бы, на самую счастливую пору в его судьбе: он любящий и любимый муж и отец. Причина в том, что он не мог разрешить парадокс. Научное знание говорит, что «в бесконечном времени, в бесконечной материи, в бесконечном пространстве выделяется пузырек-организм, и пузырек этот подержится и лопнет», и этот пузырек есть человек. Но сердце подсказывает Левину, что это «не только неправда, это... жестокая насмешка какой-то злой силы, злой, противной и такой, которой нельзя было подчиниться» (Ч. VIII, гл. IX). А чтобы не подчиниться этой злой силе, необходимо ей что-то противопоставить. Это что-то сначала следует найти. Константин Левин искал «во всякой книге, во всяком разговоре, во всяком человеке». Как и Анна, «он был в мучительном разладе с самим собою».

Человек не может жить один, не может жить без веры в то, что его жизнь имеет смысл и значение не только для себя, но и для других. Многие герои романа, Бетси, Стива, брат Левина, Сергей Иванович Кознышев имитируют то, что они знают, для чего следует жить. Для Стивы Облонского нет неразрешимых вопросов, нет противоречий. Даже в случае с Анной он считает, что все можно устроить. Жизнь должна дарить человеку наслаждения, а он обязан ими пользоваться. Эта несложная философия определяет все поступки Облонского, поэтому он никогда подолгу не переживает ни одного события и по-настоящему не чувствует своей вины никогда, даже в том случае, когда жене открылась его измена.

Сергей Иванович, занимающийся общественной деятельностью, как ему кажется, направленной на благо всех, в Левине вызывает сложной чувство. «... способность деятельности для общего блага... не есть качество, а напротив, недостаток чего-то - не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем...» (Ч. III, гл. I). Сергей Иванович всегда говорит правильные вещи, с точки зрения логики, неоспоримые. Но Левин ощущает мертвенность, нежизнеспособность его умозаключений. Рассуждения о необходимости экономических преобразований кажутся ему лишенными смысла, потому что за ними он ощущает сердечную пустоту тех, кто об этом говорит. Левин хочет жить «без расчета», «блюсти огонь». Ему вторит помещик, встреченный им на губернских выборах: «И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно» (Ч. VI, гл. XXIX) Этот инстинкт объединяет дворянина и мужика, заключается он в «странном» желании «жить без расчета», в убыток, но при этом «блюсти огонь какой-то».

Этот «какой-то огонь», «блюсти» который «приставлен» человек, – огонь жизни. Человек к нему приставлен, то есть свыше ему уже дано предназначение, спрятанное в его подсознании. Но человеку конца XIX века уже невозможно жить инстинктом, он слишком много знает. И это разъедает его изнутри. Левин прочитал массу самых разных книг и не нашел в них ответа на единственный вопрос о смысле жизни. Ответ, который подсказывает сердце, чтобы «блюсти древний огонь», тоже не удовлетворяет. Необходимо найти соединительное звено между инстинктивным и разумным знанием, иначе нельзя жить.

То, что переживает Левин, в полной мере пережил и сам Толстой. Александр Мень назвал это кризисом рационализма. С одной стороны, признается относительность научного познания, ему предпочитается инстинктивное, и в то же время утверждается, что этого мало, что жить только инстинктом не избавляет человека от противоречий, не делает его жизнь счастливой, о чем свидетельствует духовный опыт Анны. Чтобы быть счастливым, человек должен з н а т ь, уметь делать выбор «из всех бесчисленных представляющихся путей жизни... один и желать этого одного». Анна именно не смогла сделать выбор.

Что должен знать человек? Для Толстого и его героя человеку, чтобы быть счастливым и уметь правильно делать свой выбор, необходимо «знание о том, откуда, для чего, зачем и что она (жизнь – В.Р.) такое» (Ч. VIII, гл. VIII). В Левине всегда подсознательно этот вопрос жил, но обострился он тогда, когда умер его брат, Николай. Левина ужаснула смерть своей беспощадностью, своим безобразием, унижающим человека. Смерть брата совпала с подтверждением беременности Кити. Казалось бы, весть о будущем ребенке должна спасти Левина от сознания бессмысленности смерти, так как на место ушедшего приходит новый человек, и в этом есть особый порядок природы. Но происходит противоположное. Левин поражен произволом жизни, уничтожающей и рождающей человека, все предопределяющей за него: и время появления на свет, и время исчезновения. Для религиозного сознания, как и для пантеистического в этом нет ничего угрожающего, ибо это и есть та закономерность высшего мира, перед которым человек должен смириться и не пытаться что-либо переменить. Научное знание тоже предлагает покориться. Но с точки зрения научной логики человеку ничего другого и не дано.

Тогда зачем это высшее предопределение – “блюсти огонь”? Ответ приходит неожиданно, когда Левин услышал фразу, сказанную подавальщиком Федором: «... один человек только для нужды своей живет…, а Фоканыч – правдивый старик. Он для души живет. Бога помнит» (Ч. VIII, гл. II).Странное, непонятное разуму, идущее от сердца «блюсти огонь», наконец, получает свое определение. Левин, анализируя услышанное, убеждается в том, что он давно это знал, всосал с молоком матери. Новое, что он открыл, что дало ему радость жизни, избавило от мучительных раздумий «зачем» только в том, что это знают все: и он, прочитавший много книг, и неграмотный Федор. Знание дано самой жизнью. Ум закрывает от человека истину, открывает ее «разумное сознание», неожиданно просыпающееся в человеке, определяющее то, что жило в нем инстинктивно.

Истина жизни, открывающаяся Левину, такая же, как и та, которую нашли Пьер и Андрей в соединительном начале любви. Жить, не делая зла, – это становится внутренней опорой личности, тем «винтом», на котором все держится. Как герои «Войны и мира», так и Константин Левин, приходят к этому не работой ума («И не только гордость ума, а глупость ума. А главное – плутовство ума. Именно мошенничество ума») (Ч. VIII, гл. XII), а опытом проживаемой жизни. Приводя Левина к тому же итогу, что князя Андрея и Пьера, Толстой по сути протестует против того исторического надлома личности, который он открыл в Анне. А это уже открывает противоречия в личности самого художника. Толстой новое историческое состояние человека предлагает решать старым путем, что означает ничего не разрешить, а еще больше запутать.

«Блюсти огонь» – это помнить Бога. Но не того, которого проповедует церковь. Бог – это «законы добра, которые явлены миру откровением», которые человек чувствует в себе, в признании которых сливается с другими людьми. Это соединение Левин именует церковью. Официальная церковь здесь, как и в дальнейшем творчестве Толстого, противопоставляется духовной, которая призвана объединить людей не на основании того знания, что усвоено умом, а того, что услышано сердцем.

По мнению Толстого, это не выпрямляет жизнь, а придает ей простоту и ясность, которых так не хватает человеку, чтобы быть счастливым.

Итак, в «Анне Карениной» Лев Толстой еще раз пытается убедить себя и читателя в том, что есть общий закон жизни, данный человеку самой жизнью, подсознательно живущий в нем, и необходимо только пробудить в себе сознание, чтобы он стал явным. Ум человека не способен справиться с этой задачей. Он только уводит человека от истины, направляет его по ложному пути, разъединяет людей. Нужно доверять тем инстинктивным силам жизни, которые доступны сердечному знанию. Его любимые герои совершают движение от знания, усвоенного умом, к знанию, даруемому сердцем.

Но на этом пути много противоречий, которые писателю не удается разрешить. Он, как и его герои, часто вступает в конфликт с собственной мыслью. Если истина так ясна и понятна, то почему Левин объясняет ее себе тем же логическим путем, который однажды привел его в тупик, почему открывшееся сознанию должно еще раз подтвердиться деятельностью рассудка, механическим сведением в единое целое того, что существует на уровне иррациональном? И почему Анна, живущая сердцем, так и не пришла к спасительной истине?

Признавая силу иррационального познания, являющегося по своей сути стихийным, не управляемым волей человека, Толстой тем не менее не хочет его непредсказуемости. Он требует от своих героев напряженной работы не только души, но и нелюбимого им ума. Анна отказывается от мыслительной деятельности и погибает.

Толстой, утверждая стихийность жизни, призывает к ее постижению, что рождает неразрешимое по своей сути противоречие. Прекрасная стихия жизни опасна человеку в том случае, если он не сможет научиться управлять своей лодкой-жизнью. В творчестве Толстого обозначаются два равновеликих центра, Жизнь и Человек: Жизнь как огромное и непостижимое целое и Человек как частица этого целого. Назначение человека как части – отражать в себе целое. Но ему этого мало. Он хочет познать непознаваемое. И в этом его неразрешимый вечный конфликт с жизнью. Толстой не является открывателем этого конфликта. Оригинальность Толстого как художника и мыслителя в том, что все его творчество и вся его жизнь представляют собой попытку разрешить этот неразрешимый конфликт, спасти человечество от заблуждений.

Это глобальное противоречие всей жизни писателя обостряется в последние два десятилетия XIX века, которому он целиком и полностью принадлежал, века рационального, возведшего человека на пьедестал Бога. В своих философских исканиях Толстой неотделим от Чернышевского и Некрасова, Достоевского и Тютчева, Лескова и Фета.