"Восточная повесть" И.А. Крылова "Каиб" (1792) представляет собой яркий образец предромантической прозы. В ней отчетливо сказался переходный характер литературного периода рубежа XVIII и XIX веков. Тогда все более возрастала роль личности автора в процессе творчества. Активно шел процесс освобождения жанра от строгой тематической и стилистической нормированости и формирование его как развивающейся формально-содержательной категории. Повесть "Каиб" традиционно интерпретировалась в нашем литературоведении как "наиболее политически острое сатирическое произведение русской литературы XVIII века", в ней видели, прежде всего, суровое изобличение отрицательных проявлений самодержавной власти в царствование Екатерины II. В современной науке отношение к произведению меняется, как справедливо заметил В.И. Коровин, в нем "просвечивает весьма серьезное и при том положительное содержание". Присоединяясь к мнению ученого, заметим, что в ходе детального рассмотрения текста повести "Каиб" выявляется не только определяемая пародийностью формы полемическая его направленность, но сочетание нескольких относительно самостоятельных смысловых уровней и, соответственно, внутренне сложная структурная организация. Произведение оставляет впечатление оригинального и самобытного, не воспринимается только как пародия во многом благодаря цельной, образующейся из столкновения различных идей и мнений авторской концепции мира и общества. "Восточная повесть" как прозаический жанр получила широкое распространение в русской литературе последней четверти XVIII в. Возросшую к этому времени его популярность специалисты связывают с переводом на русский язык цикла арабских сказок "Тысяча и одна ночь", "Персидских писем" Монтескье, философско-сатирических повестей Вольтера. Переведенные на русский язык или свободно пересказанные "восточные" повести, любовные, волшебно-приключенческие, сказочные, большинство из которых печаталось без указания источника, буквально заполонили Россию в 1770-х годах. Это были произведения массовой литературы, имели развлекательную направленность и в серьезных изданиях подвергались суровой критике. Тогда же русскими писателями были открыты богатые возможности "восточной" повести в создании философско-сатирического жанра. Этот путь впервые был обозначен в Предуведомлении к переводу повести Вольтера "Задиг" (1765) Ив. Голенищева-Кутузова. Переводчик писал, что "славные Вольтера сочинения" имеют только внешнее сходство с "обыкновенными любовными сказками" и "заключают в себе несравненно больше острых мыслей, тонкой критики и разумных наставлений". Дидактические возможности жанра привлекли Н.И. Новикова, в журналах которого 1780-х годов публиковались многие в этом роде произведения европейских авторов, переведенные или переделанные. Оформились, как утверждает специалист, две наиболее распространенные жанровые модели - "повесть-программа" и "повесть-путешествие". От одного автора к другому переходили "трафаретные" образы-маски. Скучающий "от веселостей" государь ничего не знает об истинном состоянии подвластного ему народа. Царского министра (визиря) за благородство и честность ненавидят придворные льстецы. Корыстный представитель духовенства (муфтий) или судья (кадий) использует доверие правителя в своих целях. В центре повествования неизменно находился образ монарха, который становился причиной несчастия и злых дел по неведению или по неразумению и полной неспособности мыслить. В повествовательной основе "Каиба" не трудно обнаружить все сюжетные элементы "восточной повести". Действие развивается по жанровой модели "путешествия". Пребывающий в неведении об истинном положении дел в государстве монарх испытывает необъяснимую неудовлетворенность всем образом своей жизни. Он отправляется в странствие, узнает о бедственном положении своего народа, прозревает и убеждается, что был плохим правителем. Вернувшись, монарх исправляет допущенные ранее ошибки, становится мудрым и справедливым. Персонажи повести созданы по типу образов-масок. Калиф отделен от народа стенами своего дворца и живет в искусственном мире иллюзии. Его визири-министры и придворные, льстивые, корыстные и ограниченные люди, ведут праздное существование за счет угнетаемого народа. Бедный труженик страдает под бременем забот. Справедливый и честно исполнявший свой долг кадий гоним и несчастен. Повествовательные элементы ставшего традиционным жанра составляют лежащий на поверхности смысловой слой произведения, при этом содержание повести Крылова не ограничивается жанровым, знакомая читателю схема используется автором для выражения собственной литературной и жизненной позиции. Используя вольтеровские приемы сатирического изображения монархической власти, Крылов дает ироническое описание дворцового быта. Реальное здесь подменяется кажущимся, сам предмет - его копией или изображением. Каиб "не пущал ученых людей во дворец, но изображения их делали не последнее украшение его стенам"; "стихотворцы его были бедны", но портреты изображали их в богатом платье, поскольку просвещенный правитель "искал всячески поощрять науки"; академики его "бегло читали по толкам" и в красноречии явно уступали попугаям; календарь, по которому жил двор, был "составлен из одних праздников". Жизнь во дворце идет по выдуманным правилам; Калиф, развлекаясь, управляет иллюзорным миром. Судьба живущего за стенами дворца народа зависит не столько от издаваемых калифом указов, сколько от деятельности министров, пользующихся его человеческими слабостями. Деспотия власти представлена в повести образами визирей. Возглавляет "диван" "человек больших достоинств" Дурсан, который "служит отечеству бородою", и в этом его главное "достоинство". Он сторонник самых жестких мер приведения государственного закона в действие. Чтобы добиться от народа исполнения любого указа, следует, по его мнению, только лишь "повесить первую дюжину любопытных" "Потомок Магомета" и "верный музульманин" Ослашид с удовольствием рассуждает о власти и о законе, не понимая и не стремясь понять их истинного назначения. Он "не исследывая своих прав, старался только ими пользоваться". Представление Ослашида о жизни в государстве строится на религиозной догме: воля правителя приравнивается им к "праву самого Магомета", "для рабства коему создан весь мир". Грабилей, выросший в семье башмачника, олицетворяет собой чиновничий произвол. Он процветает, потому что научился "обнимать ласково того, кого хотел удавить; плакать о тех несчастиях, коим сам был причиною; умел кстати злословить тех, коих никогда не видал; приписывать тому добродетели, в ком видел одни пороки" Те, чье прямое назначение непосредственно осуществлять власть в государстве, преследуют лишь эгоистические цели, они жестоки, глупы, лицемерны и корыстны. Их злонравие поощряется монархом. Зло высмеивая придворных, автор изменяет интонацию, когда речь заходит о самом правителе. Калиф знает истинную цену своим советникам, поэтому все решения принимает единолично, не допуская обсуждения и споров. Он, как и автор-рассказчик, понимает, насколько важны для существования государства равновесие и стабильность, поэтому "обыкновенно одного мудреца сажал между десяти дураков", так как был уверен, что умные люди подобны свечам, которых слишком большое число "может причинить пожар" "Восточный правитель" не приемлет поспешных, не проверенных решений, испытывая твердость намерения рискнувшего заявить о своем особом мнении визиря "пятьюстами ударами воловьего жилою по пятам". Автор согласен со своим героем в том, что "надобны такие визири, у которых бы разум, без согласия их пяток, ничего не начинал"
Сохраняя общий иронический тон повествования, Крылов использует образ Каиба для выражения своих идей, касающихся государственной власти. Образ монарха, как показывает анализ текста, включен в сферу философской иронии. В повести используется традиционный для русской литературы XVIII в. прием "диалогизации" речи автора, что, несомненно, приводит к расширению смыслового поля произведения. В текст введен некий вымышленный образ "историка", который искренне восхищается мнимыми достоинствами правления "великого калифа". Суждения "историка" в пересказе автора приобретают противоположное первоначальному значение, "диалогизация" авторской речи приводит к соединению явных антитез. Возникает не требующая разрешения оппозиция "тогда - теперь": свойственный представителю нового века скептицизм прямо противопоставлен идеализации прошлого "историком". К этой оппозиции автор обращается неоднократно, но каждый раз его сравнение не в пользу "просвещенного века". Патриархальный уклад привлекателен для рассказчика своей стабильностью, тогда как новый век, в котором воля каждого человека имеет возможность влиять на мир, эту стабильность потерял. Именно изменяющийся характер иронии дает возможность выявить истинное отношение автора к изображаемым явлениям жизни, предполагает оценочный характер повествования. В области "абсолютного синтеза абсолютных антитез" (Ф. Шлегель) встречаются автор, "историк" и герой повести. Описание придворных и всей дворцовой жизни выявляет резко отрицательное отношение автора, тогда как в обрисовке центрального персонажа изобличительный тон сменяется сочувственно-ироническим. Каиб молод и не обладает еще сложившимся мировоззрением. Он смотрит на мир с помощью подаренных волшебницей зеркал, "имеющих дар показывать вещи в тысячу раз прекраснее, нежели они есть", и считает, что все окружающее создано для его удовольствия Юношу развлекают самые уродливые проявления царящего при дворе низкопоклонства и соперничества. При этом ему совершенно чужды какие-либо побуждения злой воли, он никому не желает и не делает ничего дурного, - существование в мире иллюзии просто удобно и до времени приятно. Притворное благополучие дворцового быта стало для калифа своеобразным продолжением сказок Шехерезады, которым он верил более "нежели Алкорану, для того что они обманывали несравненно приятнее" Каиб вполне образован, среди его книг — "полное собрание арабских сказок в сафьяновом переплете" и "перевод Конфуция", он знает не только сказки Шехерезады и Алкоран, но читает "идиллии и эклоги". Как оказалось, этого недостаточно, чтобы быть хорошим правителем и счастливым человеком. Устроенная по правилам рассудочной иллюзии придворная жизнь скоро создает ощущение ее неполноты, рождает неосознанные желания. Все доступные наделенному неограниченной властью и богатством герою способы почувствовать себя счастливым были им испытаны, но не позволили избавиться от необъяснимой пустоты. Душа не отзывается на искусственные, заученные приветствия и ласки прелестных обитательниц сераля. Восхищение от первых побед на войне, затеянной ради развлечения, сменяется тоской, "и он не без зависти взирал, что полунагие стихотворцы его более ощущали удовольствия, описывая его изобилие, нежели он, его вкушая"Оказывается, в человеке есть что-то, что не укладывается в логически выверенные ученые схемы. Чудесная встреча с волшебницей подталкивает героя к активным поискам истинного, а не выдуманного смысла жизни, обретению реального, а не иллюзорного блаженства. Появление феи во дворце калифа вполне естественно и художественно правдоподобно. Отметим, что лишь этим эпизодом ограничивается вмешательство сказочного персонажа в действие повести, да и вмешательство это касается не столько развития сюжетного действия, сколько относится к внутренней динамике образа центрального персонажа. Отправившись в путешествие, герой перестает быть правителем и становится просто человеком. С этого момента история "прозрения" самовластного деспота обращается традиционным для народного творчества, не только для литературы, сюжетом поиска счастья. "Сложив с себя всю пышность", Каиб сталкивается с жизнью, которая вовсе не зависит от его воли и мнимого могущества. В дальнейшем Крылов строит повествование уже вопреки логике жанра "восточной повести". Возникают элементы пародирования, направленные на литературу, в которой, "идея вырастает не из самой изображаемой жизни, а привносится в нее". В самые первые минуты странствия "великий калиф" неожиданно для себя столкнулся с неудобствами практической жизни: "Это было ночью; погода была довольно худа; дождь лил столь сильно, что, казалось, грозил смыть до основания все домы; молния, как будто на смех, блистая изредка, показывала только великому калифу, что он был по колено в грязи и отовсюду окружен лужами, как Англия океаном; гром оглушал его своими порывистыми ударами" Описание ночной бури, выполненное в "оссиановском", торжественно-возвышенном и меланхолическом тоне, ко времени написания повести уже сделалось штампом в сентиментально-романтической литературе, где служило средством выражения возвышенных страстей героя. У Крылова описание прозаично, а упоминание Англии, родины сентиментализма и предромантизма, Юнга, Томсона, Макферсона, в ироническом контексте явно полемично. Разбушевавшаяся стихия заставляет Каиба искать пристанища в бедной хижине. В описании хозяина и интерьера хижины также прочитывается распространенный в поэзии того времени символический образ, выражающий оппозиционность художника обществу. Ю.В. Манн истолковал эту оппозицию как "род психологического бегства или... морального отказа от общепринятого и общепризнанного" и классифицировал как "предвестие романтической коллизии". Намеренно снижая образ стихотворца, Крылов иронизирует, показывая слабость его условно-поэтического представления о мире. Вымышленный, эстетизированный мир современной Крылову литературы представлен в повести как родственный иллюзорному благополучию отвергнутого Каибом дворцового быта. Встреча с "одописцем", а позднее с пастухом убеждает никем не узнанного монарха в том, что правда является важнейшим и непременным условием человеческой жизни, успешной деятельности правителя, художественного творчества. "Это, право, безбожно!" - восклицает странствующий калиф, мысленно сравнивая известные ему идиллические изображения пастушеской жизни с жалким образом встретившегося на пути бедняка. Ложь "безбожна" и противоестественна, в каком бы виде она ни существовала. Использование в этой части повествования приема несобственно-прямой речи сообщает ироническому тону автора лиризм. Рассказчик согласен со своим героем и разделяет его возмущение. Обратившись частным человеком, Каиб с наступлением ночи испытывает естественный для одинокого странника страх и настойчиво ищет для себя убежища. На кладбище он раздумывает о жизни и смерти, о бренности земной славы и о том, что необходимо сделать, чтобы оставить о себе долгую и добрую память. Необычная обстановка и особенное состояние духа приводит к появлению призрака, "величественной тени некоего древнего героя", "рост его возвышался дотоле, доколь в тихое летнее время может возвышаться легкий дым. Каков цвет об лак, окружающих луну, таково было бледное лицо его. Глаза его были подобны солнцу, когда, при закате своем, оно опускается в густые туманы и, изменяясь, покрывается кровавым цветом... Руку его обременял щит, испускающий тусклый свет, подобный тому, какой издает ночью зыблющаяся вода, отражая мертвые лучи бледных звезд" . Мастерски используя прием художественной стилизации, создавая иллюзию романтизированного образа, Крылов шаг за шагом разуверяет читателя в серьезности своих намерений. Переживаемый с наступлением ночи страх, оказывается вовсе не связан с возвышенным и таинственным миром Юнговых "Ночей", Каиб просто не желает "быть заеден голодными волками" Явление призрака тоже находит естественное объяснение: он снится и сообщает мысли, пришедшие в сознание героя под влиянием всего пережитого им на могиле некогда славного, а теперь всеми забытого воина. Однако свойственная предромантическому мышлению устремленность к возвышенному и таинственному, необычному и необъяснимому, при неизменной ироничности тона повествователя не отрицается целиком. Именно проведенная на кладбище ночь и вся связанная с ней полу мистическая обстановка помогают Каибу понять важные вещи. Он понимает, что в мире материальных ценностей каждому из живущих нужно совсем немногое, "на день два фунта хлеба и три аршина земли на постелю при жизни и по смерти". Но, самое главное, герой приходит к убеждению, что "право власти состоит только в том, чтобы делать людей счастливыми" Став просто человеком, Каиб сочувствует бедному пастуху, сожалеет об участи прославленного некогда, а теперь забытого героя. Он понимает, что причиной забвения послужило то, что все подвиги древнего воина были направлены на разрушение. Избавившись от иллюзии своего величия, калиф научился замечать красоту природы, ценить простоту и естественность чувств. Не раздумывая, он приходит на помощь незнакомой девушке, ищущей что-то в траве. "Надобно было посмотреть тогда величайшего калифа, который, почти ползая, искал в траве, может быть, какой-нибудь игрушки, чтобы угодить четырнадцатилетнему ребенку", -замечает ироничный автор . Этот естественный порыв к конкретному действию ради добра вознаграждается. Герой впервые в жизни узнал, что такое любовь. Рассказывая о первой встрече навсегда полюбивших друг друга юноши и девушки, автор подчеркивает, что истинное чувство не соотносится с рассудком, его выражение - "радость, торопливость, нетерпение". Автор снова прибегает к приему несобственно-прямой речи, повествование приобретает мелодичность и лирическую взволнованность: "Какое приятное бремя чувствовал он, когда грудь Роксаны коснулась его груди! Какой жар разлился по всем его жилам, когда невинная Роксана, удерживаясь от падения, обхватила его своими руками, а он, своими поддерживая легкий и тонкий стан ее, чувствовал сильный трепет ее сердца. Любовью заполняется существовавшая ранее в душе Каиба пустота, и происходит это только тогда, когда он приобретает новый опыт жизни и освобождается от ложного понимания ее ценностей. Истинное блаженство и высшая мудрость жизни приобретены героем самостоятельно, без участия волшебницы-феи. Он обретает счастье в результате своего эмпирического опыта, последовав своей природной сути, отдавшись чувствам и последовав врожденному нравственному чувству. Каиб понял, что его назначение — творить добро, что недолговечна земная слава, беззаконно и эгоистично самовластие. Только после этого произошло преображение бездушного деспота в разумного и добродетельного правителя. При внимательном рассмотрении текста становится ясно, что история Каиба только внешне повторяет известный сюжет. Преображение героя происходит путем напряженной душевной работы.
Приобретенный в странствии опыт и любовь изменяют его поведение и отношение к жизни. При этом у читателя не остается сомнения в том, что неизменной осталось существо его человеческой натуры. Правда жизни, извлеченная из ее глубин, является для Крылова важнейшим содержанием литературы. Поэтому-то высмеивается прямолинейный дидактизм "восточной повести", подвергнут критике построенный на правилах "подражания украшенной природе" мир "одописателей" и "изящный" вымысел идиллической поэзии. Показана наивность свойственных предромантизму мистических форм постижения идеальных сущностей бытия. Сатирическому изобличению подвергается поверхностный рационализм и умозрительная прогрессивность основанной на книжном знании власти. Ироническое соединение Крыловым противоположных по сути жизненных явлений приводит к отрицанию лежащего в основе просветительской "восточной повести" рационально одностороннего представления о закономерностях бытия.
Не принимает он и другой крайности — отрицание масонским гностицизмом возможности свободного предпочтения человеком добра и правды. Следование устойчивой литературной традиции оказывается лишь внешним и приводит к "взрыву жанра изнутри". Конечно, Крылов "смеялся над наивной верой просветителей в идеального государя". Но он видел возможность приближения к идеалу, которое дается не "головными" изысками, а естественным участием нравственно здорового человека в практической жизни. Речь в повести Крылова идет о вещах, важных для автора, и поэтому рассказ о странствиях Каиба приобретает эмоционально-выразительную форму. При этом лирическое соединяется в повести с философским содержанием. Однако философия автора повести чужда книжной премудрости, она прямо восходит к народному, практическому знанию жизни. Использование приемов сказочного повествования, отнесение действия повести к неопределенному, давно прошедшему времени, условный восточный колорит - все придает образу главного персонажа мифологические черты. Он предельно конкретен и в то же время воплощает самое существенное-соединение личностной, духовной и общественной ипостасей. Ирония автора по поводу человеческих слабостей лишена саркастического негодования. Тому, что произошло в незапамятные времена, где-то в далеком восточном царстве, да еще при участии доброй волшебницы, можно лишь с удивлением улыбнуться. Но сказка - не только "ложь", но и "урок", она содержит образно-мифологизированное выражение природных сущностей, которые не подвластны времени, то знание, которое мы называем теперь субстанциональным. Так, положительное содержание повести без труда выявляется из текста, стилистически построенного целиком на иронии. Ирония автора направлена не только на общественные пороки, но и на несовершенную человеческую природу, склонною к высоким стремлениям и к пагубным страстям. Образ автора, мыслителя и поэта, становится центром, объединяющим все основные смысловые сферы повести: литературно-полемический и сатирический, лирический и философский. Авторская ирония выступает в качестве основного формообразующего фактора. Повесть "Каиб" служит выражению оригинальной мировоззренческой позиции и не лишенной привлекательности жизненной философии писателя. Как и в творчестве романтиков, ирония приобретает у Крылова "философско-эстетический смысл" и становится "основополагающим художественным принципом". При этом его мировоззрение остается чуждым романтического индивидуализма и разочарованности в действительной жизни. Указывая на явное несовершенство человеческой природы и общества, писатель не противопоставляет жизнь некоему удаленному от реальности абсолютному идеалу. Идеальное содержание извлекается из самой жизни, потому ирония Крылова не приводит к "самоотрицанию" человека и жизни вообще. Именно такую иронию мы склонны определять как предромантическую.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему