Поэзия 1970-х годов: проблема традиции. «Почвенное» направление Творчество поэтов «фронтового поколения»  в 1970-е годы

В 70-е годы развитие русской поэзии шло преимущественно двумя путями: с одной стороны - "почвенное" направление, опирающееся на народное творчество и на традиции русской классики ХIХ-ХХ в.в., преимущественно ее "крестьянскую" линию (А. Кольцов, Н. Некрасов, Н. Клюев, С. Есенин и др.). С другой - все громче заявляла о себе так называемая философская лирика, глубоко проникающая в сложности бытия вообще. В. Зайцев (433) выделяет в поэзии 60-х - 80-х годов три направления стиля: 1) реалистический стиль (Е. Евтушенко, А. Жигулин, В. Казанцев); 2) романтическое стилевое течение (патетическое - у Р. Рождественского, лирическое - у Н. Рубцова и "тихих"); 3) интеллектуально-философское направление ("традиционное" - у Л. Мартынова, И. Шкляревского, О. Чухонцева и сложно-ассоциативное - у Ю. Кузнецова). Тут дано, по сути, классическое разделение поэзии на реалистическую и романтическую. В 70-е годы эти два начала проявили тенденцию к синтезу, которая в большей или меньшей степени видна практически у всех. ). Однако сближались они в главном: в интересе к отечественной истории, к фольклору, к русской классической поэзии XIX века.

 В начале 70-х годов к лику "тихих" лириков был причислен Анатолий Жигулин. Он вошел в литературу в начале 60-х как поэт "трудной темы", в которой главный подтекст можно было выразить в двух словах: "война" и "лагерь". Вот как "загадочно" писали тогда о ней: "Тема суровой молодости в условиях дальнего рабочего Севера." (475,С. 87). "Классический" "тихий" поэт, он не выходил за пределы воспевания "малой" родины и за пределы лирической субъективности. Нерв "нового" времени им не был задет в "холодноватых, отстраненных от человека пейзажах", из которых "ушла романтика борьбы, волевого преодоления невзгод, сильно прозвучавшая в ранних публикациях. Важнейшие слова в поэзии Жигулина: "исцеление", "спокойствие", "память". Мотив "жестокой" памяти у Жигулина - главенствующий: "память о детстве моем...", "Помню, помню...", "И вспомнилось...", "Погода напомнила, Но и нынче я помню..." и т.д. Второй, не менее важный тематический цикл в творчестве поэта - лирические стихотворения о любви: "Ирине", "Стихи Ирине", "Игрушечной нашей любви", "Летящие дни" и др. Пристальное внимание к этой стороне жизни было не свойственно "почвенному" направлению в поэзии.

Для поэтов нового поколения куда более влиятельной фигурой

был Борис Слуцкий (1919—1986). Его стихи «Кёльнская яма», «Лошади в океане», «Баня» были на слуху у всех. С одной стороны, он был представителем той плеяды поэтов-ифлийцев, которые с конца 1930-х годов стали предпринимать попытки взорвать стихотворную гладкопись, заполонившую предвоенную советскую

лирику. С другой стороны, за Слуцким был опыт поэзии фронтового поколения, обретшей черты вполне определенного течения — «психологического натурализма» (термин Л.Аннинского).Из всех поэтов-фронтовиков именно Слуцкий настойчиво продолжил начатую своими друзьями-ифлийцами (П.Коганом,

М.Кульчицким, погибшими на фронте) работу над культурой поэтической речи связав ее с эстетикой «психологического натурализма». Радикальная попытка переосмысления мифа «тихой лирики»

была предпринята Юрием Кузнецовым (р. 1941). Если мифологические

очертания рубцовского мирообраза как бы неосознанно. вырастали из элегического мировосприятия, то Кузнецов последовательно и в высшей степени сознательно обнажает мифологические черты своего художественного мира (активно используя образы, почерпнутые из «Поэтических представлений славян о

природе» А.Н.Афанасьева и скандинавских преданий) и полностью изгоняет элегическую сентиментальность. В итоге созданный Кузнецовым мир приобретает резко трагические и в то же время языческие, как бы донравственные, докультурные черты. Он одновременно воспевает и «сказку русского духа», и «хаос русского духа». Милый сердцу поэта «кондовый сон России», вековой душевный покой, по его мнению, искони прекрасен и гармоничен, потому что освобожден от придуманных нравственных установлений, от

«ига добра и любви» («Тайна добра и любви»). Лирический герой Ю. Кузнецова мечется между двумя крайностями. С одной стороны, он мечтает вернуться к этому изначальному языческому  сверхчеловеческому! — покою, возвышающемуся над заблуждениями человечества. С другой стороны, лирического героя Кузнецова не отпускает чувство пустоты, тоска по пониманию и теплу.