Империя как некая отвлеченная форма всемирного государства сама по себе не представлялась для Гуттена чем-то необходимым и желанным. Только легитимная Империя — Империя наследственной традиции с христианским Государем во главе, привлекала его интерес и виделась как цель его политической и духовной борьбы. Вариант же папской Империи, идеология которой исподволь начала формировалась ещё XI столетии, вызывала у Гуттена отвращение как искажение именно христианского порядка вещей. Косвенным образом это с долей иронии отражено во «Вадиске»:
«Эрнгольд: …Если Константинова привилегия дарует им власть над Западной Империей, то как бы Карлу не лишиться и наследственных своих земель, и тех, во владение которыми он вступил после своего избрания. Гуттен: Если их высокопреосвященствам в Риме будет угодно, у него не останется ничего, ибо все принадлежит Церкви. Эрнгольд: В таком случае, слишком уж большую щедрость выказали, по-моему, первые папы, которые не потребовали всего, что им было даровано, но, удовольствовавшись малым, остальное уступили королям, да еще согласились, чтобы Императору осталась его доля (впрочем, доля-то крохотная). Гуттен: Нет, то была не щедрость, а слабость: выдумав этот дар, они сразу же должны были кое от чего отказаться, опасаясь в противном случае единодушного выступления королей, сопротивляться которому было бы бесполезно. А что весь этот обман есть плод папской алчности, в особенности убеждает нас то обстоятельство, что тогдашние священнослужители, будь они похожи на теперешних, не смирились бы даже с самым незначительным ущемлением своих интересов; если же (что я и полагаю истинным) первосвященники были святы в тот век, они бы не приняли дара. Но коль скоро те, к кому обратился Константин, отклонили его предложение, как неподобающее, то по какому праву их потомки требуют то, чего не приняли предки, сочтя это для себя неудобным и убедив дарителей отказаться от своего намерения? В действительности, разумеется, земли, о которых рассказывает эта басня, никогда не бывали под властью папы; более того, и город Рим они решились захватить лишь много веков спустя после Константина, а прежде он Церкви не принадлежал. Вот сколько времени прошло, пока они вступили во владение своим «древнейшим даром», да и то — ничтожной его частью. Далее: если бы они добровольно отказались от подарка, разве можно было сделать это иначе, нежели посредством скрепленных печатями документов? И мыслимое ли дело, чтобы, так ревностно оберегая эту привилегию, они столь легкомысленно отнеслись к доказательствам своего великодушия? Ерунда! Говоря откровенно, вот как родилась, я полагаю, Константинова привилегия. Некий алчный папа (безразлично, какой именно), воспользовавшись удобным случаем, захватил однажды часть Италии; это приобретение весьма ему полюбилось, а так как алчность ненасытна, он решил достигнутым не ограничиваться и пойти дальше. То были времена, когда процветали суеверия, и, пользуясь простотою черни и бездействием князей, нетрудно было добиться многого, с этой надеждой папа и начал расширять свои границы; подражая ему, его наследники превратили в обычай некогда дерзко присвоенное право грабежа. Так продолжалось до тех пор, пока один особенно мудрый папа, также вознамерившись сослужить Церкви добрую службу, не написал на ветхом пергаменте (или на новом, но предварительно как следует вывалянном в пыли или обросшем плесенью) этот божественный эдикт — бесспорно много веков спустя после Константина.
Эрнгольд: А все-таки, если бы Лев Десятый потребовал у Карла этот «дар», как по-твоему, что было бы?
Гуттен: Карл, в свою очередь, потребовал бы у Льва свое достояние, вспомнивши, что он — король и германец.
Эрнгольд: И все разметал бы, перевернул, опрокинул, разорил, разрушил?
Гуттен: Избави Бог! До этого дело не дойдет. Эрнгольд: Да, если они смогут образумиться, но только кому не дерзнут они нанести оскорбление, если решаются бесчестить самого Римского Государя, который преклоняет перед папой колени, а тот ногами протягивает ему корону и заставляет клятвенно отрекаться от города Рима и от притязаний на Италию».
В посвящении же книги Лоренцо Валы папе Льву Х Гуттен прямо пишет: «Ведь каждому ясно: не были папами те, кто выдумал Константинов дар, ибо они не были пастырями, и Церковью не были те, кто этот дар принял, ибо не были они общиною верных Христовых. Будь те пастырями, они пасли бы овец Христовых, а не пожирали бы, набрасываясь, как волки. Будь эти Церковью, они звали бы народы к жизни и свободе, а не тащили бы под ярмо Империи и языки. Да, потому что Церковь говорит так: Приступите ко мне, желающие меня, и насыщайтесь плодами моими (Сир. 24, 21). И доподлинно, она насыщает тех, кого примет, а это сборище злых только опорожняло и грабило». Или же он говорит: «…о том проклятом вымысле, который лжепапы связали с именем Константина, уверяя, будто он уступил им всю Западную Империю вместе с городом Римом — владыкою народов».
Гуттен объясняет, почему он так восторгается новым папой Львом Х: «Но кто, о Блаженнейший Лев, кто может вдосталь надивиться удаче, благодаря которой через тебя одного совершилось изменение к лучшему всего папства?! Да, впредь у Церкви будут лучшие папы, если только от сердца идет твое обещание. Но я знаю — оно от сердца, и потому до какой-то степени даже оскорбляют тебя люди, которые сомневаются, спокойно ли ты отнесешься к писаниям, обличающим бессовестные измышления касательно дара Императора Константина. Ибо тем папам, виновникам гнусного преступления, поделом любая, даже самая жестокая брань, любая, даже самая суровая кара!» «Осуждение этой преступной выдумки я считаю делом настолько благочестивым, что всякий одобряющий ее наносит, на мой взгляд, огромный ущерб достоинству папы; и я надеюсь снискать твою милость и расположение тем, что словно бы вывожу из мрака на свет и возвращаю к жизни книгу Валлы, прежде отвергавшуюся и запрещенную…»
Так же и в «Указании…» Гуттен с горечью отмечает: «По существу власть папы создала отныне второго Римского Императора». Для Гуттена Империя с папской теократией во главе суть порождение демоническое: «Потому-то перед ним и его епископами трепещут более, чем перед Богом, ибо он вознесся превыше Бога, и исполнилось на нем речение Святого Павла (2 Посл. к Фесс., 2). Таким образом, папа и есть сам дьявол».
Здесь совершенно очевидно, что Гуттен видит в узурпации Римскими папами государственной власти действие тайны беззакония и отъятие удерживающего, которого древние Отцы Церкви толковали как власть Римского Императора: Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как бог, выдавая себя за бога. Не помните ли, что я, ещё находясь у вас, говорил вам это? И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему в свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь. И тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих, и истребит явление пришествия Своего (2 Фес. 2, 3-8).
Именно поэтому Гуттен призывает Императора Карла V быть удерживающим тайну беззакония: «Его Величеству Императору следует отобрать назад те права, которые папы позорно выманили у него хитростью и обманом. К этому призывает его Божеский и Императорский долг. Ведь никогда не имело сословие священников времен Ветхого Завета своих особых владений в Святой Земле, ведь никакой земли не даровал Господь и Своим Апостолам, так что, когда их гнали из одного места, они бежали в другое и так далее. Светская власть навеки принадлежит одному Императору. Духовная же — Христу, Апостолам и всем тем евангельским проповедникам, которые прилежно учат о жизни Христа, живут по Его заветам, не имеют привязанности ни к мирскому, ни к светскому, а только удовлетворяют свои скудные нужды. В противном случае, когда они имеют более или слишком много, они теряют всю свою духовность и становятся мирскими, как это бывает в случае отречения».
Из этого совершенно очевидно следует, что папская Империя по Гуттену это Империя антихриста, беззаконника, о котором предупреждал не только Апостол Павел, но и Иоанн Богослов в Апокалипсисе и двух Посланиях (1 Ин. 2, 18; 2, 22; 4, 3; 2 Ин. 1, 7).
Главная аргументация в доказательстве узурпации государственной власти у Гуттена основывается на Священном Писании. В заключительной части «Указания…» Гуттен последовательно в 64 примерах указывает на вопиющие противоречия Слов Священного Писания и папских установлений или идеологических деклараций. Секулярно мыслящий человек просто не смог бы проделать такую кропотливую работу. Поэтому сводить богословское понимание христианской Империи и Императорской власти у Гуттена к светским литературным приемам с привлечением библейской образности вряд ли возможно. Следовательно, вопрос в названии первой подглавки данной главы «Богословский взгляд на Империю?», безбоязненно можно трансформировать в утверждение. Тем более что трактовка антихристианской сущности притязании Римских пап на государственную власть укоренилась в протестантском богословии и сейчас является одним из устойчивых постулатов лютеранства, кальвинизма, англиканства, в последующие века это стало общим местом в протестантской критике католицизма.
Здесь нами очерчен лишь один — духовный аспект идеи Империи и Имперской власти. Конечно, публицистические произведения Ульриха фон Гуттена ни в коем случае нельзя оценивать как теологические трактаты, но сугубо богословская, религиозная аргументация занимает в них далеко не второстепенное место. В какой-то мере богословская сатира Ульриха фон Гуттена близка к тому типу аскетической провокации, которая в духовной практике Церкви именуется юродством Христа ради. В эпоху позднего средневековья эта форма аскетики в некоторых проявлениях порой приобретала не просто коллективный, а даже массовый характер. Масленичные гуляния, предшествующие наступлению Великого Поста, первая Седмица которого посвящена не только строгому воздержанию, но и сугубому покаянию, были не столько формой психологической релаксации, но скорее весьма своеобразной формой духовной брани с силами тьмы и распада. Карнавальные игрища христиан, которые многими светскими исследователями нашей эпохи рассматривались как народные стихии веселья и буйства, по своему первоначальному смыслу были лишь внешним ряжением в духовную нечистоту и греховность, без сердечного приятия нечистоты и греха. Это действо было именно провокацией, обманом дьявола, средством духовного связания его, связания похотей и страстей накануне Великого Поста. Конечно, с веками это массовое юродство Христа ради, превратилось в обыкновенное юродство без аскетической подоплеки, но вызывающие, «оскобительные» образы в публицистике Гуттена, как и подобные образы в произведениях Ганса Сакса, Себастьяна Бранта, Эразма Роттердамского, Альбрехта Дюрера и ряда других гуманистов, наряду с обличительными функциями, являли собой образцы христианской карнавальной духовной культуры, культуры масленичного веселья. Но это не умаляло, а, напротив, усиливало подлинно духовное содержание их творчества, которое противостояло замертвевшей схоластике католической теологии, почти полностью утратившей смысловую и жизненною связь с духовной практикой христианского богословия.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему