Особенности Веймарской республики как политической системы

Своеобразие институционального устройства веймарской Германии наиболее отчётливо отражает ст. 1 её конституции, согласно которой Германскую империя являлась республикой. Формируя демократическое государство, группировки, вынесенные революцией 1918 г. на вершину власти, импровизировали. Единства между ними не было, но все они хотели воспрепятствовать развитию революции по «большевистскому» сценарию. Понятно, что консенсус, достигнутый на основе выбора между альтернативами «победа социалистической революции» и «союз социал-демократии с либералами, рейхсвером и бюрократией», прочным быть не мог. Однако именно на его основе была разработана веймарская конституция, ставшая своего рода «промежуточным решением». Она вобрала в себя, с одной стороны, умеренно-социалистические и либеральные идеи (была фактически принята парламентская форма правления, опиравшаяся на партийно-пропорциональную систему представительства), а с другой – сделала уступку авторитарным союзникам, учредив квазимонархический пост президента. Его избирали всенародным голосованием, и, в соответствии со ст. 48 конституции, он обладал огромными полномочиями в случае чрезвычайных обстоятельств, причём имел право самостоятельно решать, что следует считать такими обстоятельствами. Следует привести цитату из этой статьи: «Если какая-нибудь область не выполняет обязанностей, возложенных на неё конституцией или имперским законом, то президент рейха может принудить её к этому с помощью вооружённой силы. Если в пределах Германского рейха серьёзно нарушены общественная безопасность и порядок или если грозит опасность такого нарушения, то президент рейха может принять меры, необходимые для восстановления общественной безопасности и порядка, а в случае необходимости – с помощью вооружённой силы. С этой целью он может временно приостановить и полностью и частично гарантии основных прав». Таким образом, по словам Г. Мусихина, в конституцию «был заложен взрывоопасный дуализм: в стабильной обстановке Германия должна была функционировать как парламентская республика с ответственным перед рейхстагом правительством, в кризисной же ситуации она превращалась в авторитарную квазимонархическую систему». По словам Карла Брахера, «Веймарская конституция была готова одобрить нарушение и самоубийство конституции конституционным путём» (Bracher K. Deutschland zwischen Demokratie und Diktatur. – Munchen, 1974. -  S. 39).

Однако подобные несообразности не были результатом легкомыслия составителей конституции 1919 г. Основные части новой правящей элиты Германии были принципиально против любого другого подхода, поскольку он неизбежно нарушил бы неустойчивое соглашение, достигнутое между различными – зачастую противоположно ориентированными – группировками. Поэтому «веймарская конституция стала соединением конкурирующих содержаний в один сознательно плюралистичный компромисс» (Preukert D. Die Weimarer Republik. Krisen jahre der Klassischen Moderne. – Frankfurt a/M., 1989. – S. 47).

Включение в институциональную систему противоречивших друг другу элементов привело к тому, что новое государство не удовлетворяло ни одну из частей правящей элиты, ни одну из влиятельных политических сил. Поэтому будущее республики, по словам К. Д. Брахера, постоянно «находилось под двойной угрозой: с одной стороны, была опасность, что в партийной борьбе какая-либо единственная группировка захватит власть или парализующий всякое сотрудничество антагонизм центробежных сил будет нейтрализован государственной бюрократией и, таким образом, республика будет выведена из строя» (Брахер К. Д. Гибель Веймарской республики. – Штутгарт, 1957. – С. 26).

До политического кризиса 1930 г., когда президент Пауль фон Гинденбург, воспользовавшись ст. 48 конституции, стал назначать правительство без вотума доверия рейхстага, Германия была одно из самых последовательных парламентских демократий того времени. До этого момента согласие рейхстага на формирование кабинета имело решающее значение. Более того, министерские портфели распределялись внутри правящей коалиции в соответствии с числом мест, которые имела каждая из коалиционных партий в парламенте. Такое положение вещей не устраивало высшую государственную бюрократию Германии, сохранившей свои позиции и после революции 1918 г., но до определённого момента чиновничество с этой ситуацией мирилось.

Партийная элита дала массу поводов для собственной дискредитации, поскольку судьба любого правительства в веймарский период «целиком зависела от всесилия партийных эгоизмов, опиравшихся на пропорциональную систему выборов. В рейхстаге царила жесточайшая партийная дисциплина, и судьба каждого депутата была в руках партийного руководства, от которого целиком и полностью зависело составление партийных избирательных списков. Поэтому при формировании коалиционных правительств (а других в условиях германской многопартийности и быть не могло) не столько согласовывались интересы, сколько происходило столкновение партийных платформ, часто сильно идеологизированных». Как заметил один из исследователей, «это было похоже на действия шофёра, который в езде решил руководствоваться не правилами дорожного движения, а личными ощущениями». Каждая партия считала именно свою программу единственно верной и пользовалась любым поводом, чтобы усилить собственно влияние в правительстве, разрушив прежний консенсус. К тому же у парламентариев, избранных по партийным спискам, не было прямой связи с избирателями. Они не утруждали себя соотнесением партийных программ с общегосударственными интересами и интересами избирателей своих округов. Всё это делало положение правительства крайне неустойчивым (за 14 лет сменилось два десятка).