Одной из самых существенных сторон повседневного мировосприятия являются представления о социальной стратификации. В отличие от идеологов западного средневековья, строение общества не стало предметом специальных размышлений для русских книжников. Поэтому современные исследователи вынуждены прибегать к косвенным указаниям, встречающимся в источниках.
В т.н. «Поучении философа», автором которого считают белгородского епископа Григория, жившего в XII веке, общество структурируется при помощи бинарных оппозиций: «мужи – жены» (мужчины–женщины), «попы – люди» (духовенство–миряне), «монахи – бельцы» (монашество–белое духовенство), «богатые – убогие» (бедные), а также «домашние – пришельцы» (местные жители–пришлые). Т.о. для Григория люди делятся по половому признаку, по их отношению к церковной организации, по имущественному положению, и по их положению относительно городской или сельской общины.
Несколько непонятным кажется отсутствие в этой схеме упоминания деления на рабов и свободных, которое привычно считается одним из самых характерных для эпохи раннего средневековья. В качестве возможного ответа можно привести крайне интересное замечание нашего ориенталиста И. Дьяконова, относительно того, что при переходе от античности к средневековью, от рабовладельческого строя к феодальному, исчезают не рабы, а свободные. Иными словами средневековое общество это общество неполноправных людей, правда с различной степенью проявленности этой несвободы. Поэтому отчетливая оппозиция «свободный–раб», существовавшая в античное время, в средние века размывается и перестает восприниматься как оппозиция. Свобода и зависимость не мыслились абсолютными, но были присущи людям в той или иной мере.
В западной Европе в XI веке получает распространение теория о трехчастном строении общества. Всестороннее развитее она нашла в трудах епископов Адальберона Ланского и Герарда Камбрезийского. Согласно этой теории идеальное богоустановленное общество подразделяется на три категории, или т.н. ордо: тех, кто молились – духовенство (oratores), тех, кто защищали с оружием в руках церковь, – воины (bellatores); наконец, тех, кто пахал землю (laboratores) – трудящихся.
Ничего похожего на указанную троичную схему на Руси не появилось; возможно потому, что в этой схеме группы выделялись по принципу исполняемой ими общественной функции. Задача крестьянина – обрабатывать землю для рыцаря и священника, священник заботится о душах рыцаря и крестьянина, а рыцарь защищает крестьянина и священника от врагов. В сознании человека киевской эпохи такое разделение едва ли было возможно. В древнерусском обществе к XI–XII вв. не сложилось еще групп с четко определенными функциями. Защиту от внешних врагов осуществлял весь народ, т.е. практически те же люди, которые занимались крестьянским трудом. Носителем религиозного авторитета выступал, особенно на начальном этапе, в большей мере князь. Видеть в церковной организации заступницу перед богом значительная часть народа, не порвавшая до конца с язычеством, также не могла.
Указанные особенности социальной логики, особенно отсутствие единого критерия выделения групп, свойственны обществам, находящимся на переходном этапе развития и не имеющим в силу этого устоявшейся структуры.
Одной из самых древних, распространенных и устойчивых конструкций в человеческой психике является противопоставление «свои–чужие». Она и сегодня продолжает оставаться определяющей в социальном мировоззрении.
По лингвистическим данным слова «свой», «свобода» и «собственность» этимологически восходят к индоевропейскому термину *swos-, и являются, таким образом, однокоренными. Если представить себе мировоззрение древнерусского общинника, взглянуть на мир его глазами, то и свободным для него будет, прежде всего, «свой». «Чужой» в замкнутый общинный мир мог попасть лишь в виде странника или раба – он не свой, ничего не имеет, в том числе имущества и прав, и, следовательно, он не «свободен» в пределах данной общины.
Мировосприятие свободного полноправного общинника задавало тон всему общественному сознанию Древней Руси. Положение этой социальной категории мыслилось как усредненное, как некая точка отсчета, относительно которой определялись «лутшие» и «убогие». Проявлялось это, например, в отношении к труду. Рядовые свободные общинники как правило вели трудовой образ жизни, поэтому социальная оценка труда на Руси XI–XIII веков была довольно высокой. В целом выше, чем в западной Европе, где отношение к крестьянскому труду было двойственным, и понимание важности крестьянского труда часто соседствовало с крайне презрительным к нему отношением. На Руси ничего подобного не наблюдается. В «Поучении» Владимир Мономах представляет труд как одну из основных добродетелей, а лень – один из основных пороков.
Свободное население называлось нейтрально и достойно – сначала – «люди», затем – «крестьяне», т.е., христиане. Те же ценностные установки мы видим в русском эпосе. В былинах, проникнутых героическим духом и военными идеалами (близкими западноевропейскому рыцарству) отношение к крестьянству, тем не менее, очень уважительное. Более того, все самые сильные русские богатыри – крестьяне по происхождению.
Те, кто каким то образом возвышался над общим уровнем усредненной массы свободных общинников, именовался «вятшим», «лутшим» или «нарочитым» мужем. Причем эти определения не передавались по наследству, если наследник не наследовал каких-либо выдающихся качеств своих родителей.
Единственная сфера, позволявшая передать положение в обществе потомству – богатство. Высокая социальная престижность богатства сочеталась в древнерусском общественном сознании с двойственностью его этической оценки. С одной стороны, несмотря на то, что христианство однозначно отдает приоритет бедности перед богатством, осуждения обеспеченного существования в древнерусском обыденном сознании незаметно. Скорее наоборот, церковь указывает богатым приемлемые формы существования без значительных материальных потерь и в ладу со своею совестью. Для этого необходимо творить милостыню, кормить и защищать убогих, поддерживать церковь. С другой стороны, строго осуждалось сребролюбие, понимаемое как стяжательство, алчность. Т.о. древнерусская этика не осуждала богатство, особенно если его обладатель владел им справедливо по понятиям того времени, т.е. делился. Но к стремлению богатство преумножить отношение было резко отрицательным.
Богатство было непременным условием знатности. Нищий аристократ, в Древней Руси просто не мыслим. В общественном сознании того времени абстрагирование понятия знатности еще не зашло очень далеко. Можно говорить лишь о зарождении группового самосознания знати как «класса». Отправной точкой для ее формирования послужила не столько единство интересов, сколько расширяющиеся личные контакты, общность культурных норм и поведенческих стереотипов.
Представление о том, что князья и бояре вместе составляют некое единство, высший слой общества, начинает постепенно обозначаться. Однако в повседневной жизни осознание «классового единства» встречалось, по-видимому, крайне редко, т.к. горизонтальное социальное размежевание почти всегда оказывалось слабее вертикальных связей: во время частых междукняжеских усобиц «свой» людин был для представителя знати гораздо ближе и «роднее», вражеского боярина.
Специфика древнерусских представлений о социальной стратификации нагляднее всего выразилась в таком феномене культуры как одежда. Одежда высших слоев общества отличалась от одежды основной массы не покроем, а лишь качеством используемой ткани: у рядового населения из простого полотна и грубого сукна, а у богатых из привозного сукна и дорогих мехов. Знать имела лишь некоторые отличительные детали убранства – богатые пояса, гривны, но каждый из этих элементов имел дешевые аналоги и в костюме простолюдина. Таким образом, даже во внешнем облике человека Древней Руси видна была нерасчлененность общества, в котором он жил. (Для сравнения можно вспомнить разницу между костюмами крестьянина и дворянина, например, в XVIII–XIX вв.)
Особое положение в социальной картине мира занимали те, кого мы именуем сегодня «социальными низами». Социальная неполноценность может быть выражена в двух тесно связанных между собой формах – бедности и зависимости. В разных обществах и в разные исторические эпохи формы эти выступали в различных соотношениях. Римское право предусматривало разделение людей вне зависимости от их материального благосостояния на две категории – свободных и рабов. Западноевропейское раннесредневековое общество, унаследовав античные представления, объединило их с собственными варварскими. В результате, в число свободных были включены всякого рода полузависимые категории, поскольку даже между полузависимым и рабом лежала огромная пропасть.
Резкая грань, существовавшая между свободным и рабом в Западной Европе, выражалась и в том, что даже после освобождения бывший раб нес на себе позорную печать своего прошлого состояния. На Руси ничего подобного не заметно. Холоп, выкупившийся из холопства, зачислен уставом Всеволода Мстиславича в категорию «изгоев», куда помимо него входят также проторговавшийся купец, безграмотный попович, и даже осиротевший князь. Т.о. изгойство не несет в себе оскорбительного для бывшего раба смысла. Это лишь свидетельство временной неопределенности социального статуса. Даниил в «Молении» нимало не стесняясь, пишет, что был рабом. Причем прошлое рабство представлено Даниилом совсем не как позорящий факт, а напротив как свидетельство его большой опытности.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему