Русская рок-культура начинает свое формирование с конца 60-х – начала 70-х годов XX века. Только в первоначальный период своего развития, на заре возникновения русский рок пытается развиваться по европейскому и американскому образцам, где во главе угла стоит музыкально-ритмический элемент, словесное же оформление представляется вторичным. Но уже в 70-е годы русский рок обретает ту черту, которая станет его специфической особенностью – поэтический текст по значимости оказывается абсолютно равным тексту музыкальному. По этой причине исследователи русской рок-культуры активно используют термин «рок-поэзия».
Крупнейшие представители русской рок-поэзии: Андрей Макаревич, Борис Гребенщиков, Александр Башлачев, Майк Науменко, Юрий Шевчук, Константин Кинчев, Виктор Цой, Илья Кормильцев, Вячеслав Бутусов и др.
В истории русского рока, а, соответственно, и рок-поэзии, можно выделить несколько периодов.
Первый период – 70-е – начало 80-х годов – связан с бытованием русского рока в составе культуры андеграунда. Рок-поэзия обращается к темам и проблемам, которые игнорируются официальной литературой, зачастую тексты пронизаны бунтарским пафосом, намеренно эпатируют «обывателя». Лирический герой рок-поэзии – это нонконформист, человек, живущий в соответствии с собственной системой ценностей, не совпадающей с официальной идеологической доктриной.
Второй период развития русского рока – середина 80-х – начало 90-х годов – считается эпохой его расцвета. В результате демократических реформ периода Перестройки рок-культура выходит из подполья и получает возможность реализации перед самой широкой аудиторией. В состав русского рока входит третий элемент: к музыке и слову добавляется шоу. Это период разворачивания имиджевых стратегий. Фактически каждая рок-группа создает собственный узнаваемый имидж, который становится ядром синтетического комплекса (музыка – слово – шоу). Например: изысканный европейский модернизм с уклоном в буддийскую традицию составил основу имиджа группы «Аквариум»; имиджевая основа группы «Кино» отсылает к феномену фэнтази и эстетике «звездных войн», здоровая агрессивность молодого волка выражает имиджевую сущность группы «Алиса» и т.п. Русский рок 80-х социально и политически активен, он осознает силу своего воздействия на значительную часть общества и пытается влиять на судьбы страны. Однако, утратив свой андеграундовый характер, русский рок утрачивает столь необходимую для него позицию – быть в оппозиции по отношению к существующей системе. В начале 90-х русская рок культура переживает кризис. Разворачивается дискуссия на тему: «Рок-н-ролл мертв?», которая, то разгораясь, то затухая, продолжается до сих пор.
Начиная со второй половины 90-х годов до настоящего времени, продолжается третий период развития русского рока. Наряду с классическим вариантом возникает такое явление как рокопопс, эстетика и философия которого сформировались под влиянием постмодернизма. Рокопопс представлен в русской культуре такими фигурами, как Илья Лагутенко («Мумий Тролль»), Земфира («Zемфира»), Лева-Би и Шура-Би («Би – 2») и др. Если герои рока ведут нескончаемую войну с миром и собой, пытаются изменить реальность, возмущаются и протестуют, то «принцы и принцессы королевства Рокопопс» (И. Лагутенко) предпочитают обживать хаос, играть с ним. Рокопопс гораздо менее серьезен, чем классический рок, и гораздо более свободен, чем он.
Пример анализа текста рок-поэзии
Б. Гребенщиков. Поезд в огне
Полковник Васин приехал на фронт
Со своей молодой женой.
Полковник Васин созвал свой полк
И сказал им: «Пойдем домой».
Мы ведем войну уже семьдесят лет,
Нас учили, что жизнь – это бой,
Но по новым данным разведки
Мы воевали сами с собой.
Я видал генералов,
Они пьют и едят нашу смерть,
Их дети сходят с ума
От того, что им нечего больше хотеть.
А земля лежит в ржавчине,
Церкви смешали с золой.
И если мы хотим, чтоб было куда вернуться,
Время вернуться домой.
Этот поезд в огне,
И нам не на что больше жать.
Этот поезд в огне,
И нам некуда больше бежать.
Эта земля была нашей,
Пока мы не увязли в борьбе,
Она умрет, если будет ничьей.
Пора вернуть эту землю себе.
А кругом горят факелы,
Это сбор всех погибших частей.
И люди, стрелявшие в наших отцов,
Строят планы на наших детей.
Нас рожали под звуки маршей
Нас пугали тюрьмой.
Но хватит ползать на брюхе –
Мы уже возвратились домой.
Этот поезд в огне,
И нам не на что больше жать.
Этот поезд в огне,
И нам некуда больше бежать.
Эта земля была нашей,
Пока мы не увязли в борьбе,
Она умрет, если будет ничьей.
Пора вернуть эту землю себе.
Рок-текст Б. Гребенщикова «Поезд в огне» был создан в период расцвета русской рок-культуры, который совпал с эпохой начала демократических реформ –Перестройки. В определенном смысле «Поезд в огне» стал знаковым явлением для этого времени. Это подтверждает необычайная популярность данной композиции (верхние строчки в хит-парадах, демонстрации клипа в самое престижное время телеэфира и т.п.), объясняемая, вероятно, тем, что в тексте Гребенщикова поразительно точно отразилась атмосфера «великого перелома», когда прошлое страны, еще вчера казавшееся незыблемым, вдруг начало разительно изменяться, изменяя тем самым и будущее. Поезд, который, казалось бы, не в состоянии свернуть с проложенных рельсов, внезапно круто меняет свой маршрут.
Центральным образом рассматриваемого текста является образ поезда, недвусмысленно ассоциирующийся с образом России. Но, несмотря на подобную смысловую прямолинейность, образ поезда не выглядит плакатным – одномерно-штампованным. Вероятно, «объем», некую стереоскопичность этому образу придает возникающая в связи с ним разветвленная система аллюзий и реминисценций.
Центральным топосом русской классической литературы, как известно, является топос дороги, несущий в себе идею пути, следуя по которому можно обрести себя. В свете этого, закономерным представляется тот факт, что универсальная символика России должна воплощать идею движения. Поэтому не удивительно, что в начале золотого века русской литературы эта символика воплотилась в образе «птицы-тройки» (Н. Гоголь «Мертвые души»), а на излете серебряного – в образе летящей по бескрайним просторам «степной кобылицы» (А. Блок «На поле Куликовом»). Но уже у того же Блока бескрайные просторы окажутся безжалостно прорезанными прямыми, беспощадными в своей стальной заданности рельсами, по которым согласно расписанию двинутся поезда, совершенно безразличные к «жадным взорам» тех, кто с надеждой вглядывается в «пустынные глаза вагонов». А еще несколько лет спустя «красногривый жеребенок» С. Есенина будет отчаянно скакать за чудовищем «на чугунных лапах», не понимая, «что степных коней победила стальная конница» («Сорокоуст»).
В пролетарской литературе революционной поры, затем в литературе социалистического реализма происходит «обратная» эстетизация образа поезда. Здесь, в противоположность сложившейся в русском искусстве XIX века традиции, в русле которой этот образ трактуется исключительно как негативный (вспомнить, к примеру, построенную на костях «железную дорогу» Н. Некрасова), он приобретает исключительно позитивную семантику, становится воплощением несокрушимой мощи молодого государства, символом той силы, которая способна смести на своем пути все преграды и обеспечить прямой путь в лучезарное будущее: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне остановка. Другого нет у нас пути, в руках у нас винтовка» или «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». Те жертвы, которые по прежнему будут приноситься поезду (Павка Корчагин в жару и бреду будет строить свою узкоколейку, коммунист Леонида Губанова, теряя сознание, будет рубить вековые деревья, для того, чтобы запылала паровозная топка), приобретут героико-романтическую окраску.
Как можно заметить, образ поезда в советском искусстве приобретает специфическую милитари-окраску – «будни великих строек» весьма смахивают на будни фронтовые. Это объясняет явление «полковника Васина» в тексте Гребенщикова. Образ его «молодой жены» также символичен. Во-первых, с точки зрения мифологического мышления (и религиозной традиции) символика брака связана с идеей умирания в одной ипостаси для рождения в новой. Так как рассматриваемый текст организован целой системой оппозиций (война – мир, жизнь – смерть, свое – чужое, свобода – несвобода, прошлое - будущее), символика перехода, начала новой жизни оказывается весьма актуальной. Во-вторых, образ «молодой жены», помещенный во «фронтовой» контекст, вызывает ассоциации с различными вариантами образа свободы, или «вольности святой» - от «Свободы на баррикадах» Эжена Делакруа до образов пушкинских вольнолюбивых стихотворений.
Символика огня («этот поезд в огне») амбивалентна: с одной стороны, это беспощадная разрушающая стихия, в христианской традиции связанная с мифологемой ада – «адское пламя». С другой, огонь – стихия, дарующая тепло, свет, жизнь, в той же христианской традиции принимающая на себя значение божественного огня (например, Бог является Моисею в виде неопалимой купины; в Евангелие утверждается, что «Бог есть огонь» и т.д.). Вероятно, в тексте Гребенщикова актуализированы оба смысловых полюса образа огня, причем негативная семантика направлена на образ прошлого, позитивная связана с образом будущего. Семантический же центр образа огня, который связан с настоящим, здесь определяет еще одно его значение, связанное с символикой очищения.
Таким образом, в данном тексте выстраивается достаточно четкая логика движения: от прошлого (зона войны, смерти, несвободы) – через очищение – к будущему (зона мира, жизни, свободы).
Однако «полковник Васин» и его «полк» возвращаются «домой» на том самом поезде, который некогда привез их на фронт, где по «новым данным разведки» целых семьдесят лет они «воевали сами с собой». Этот «поезд в огне» вызывает аллюзии иного ряда. Например, с «бронепоездом» из книги С. Довлатова, на котором уголовники, охваченные «романтическим революционным порывом» после просмотра театрализованного действа, приуроченного к очередной годовщине великого Октября, несутся прочь от решеток, колючей проволоки, сторожевых вышек прямо под пули охранников («Наш бронепоезд»). Или с тем поездом, на котором так никогда и не доедет до своего рая – станции с названием «Петушки», где на перроне ожидает его мадонна с младенцем, несчастный Венечка (Вен. Ерофеев «Москва – Петушки»).
А, может быть, любой поезд подобен поезду с красивым и печальным названием «Желтая стрела», поезду, который много дней и ночей везет своих пассажиров к разрушенному мосту, и символизирует то ли человеческую жизнь, то ли систему, в рамках которой человек существует, то ли еще что-нибудь. С поезда, вообще-то, можно сойти, можно перестать быть «пассажиром» – безвольным пленником поезда, заложником, жизнь которого подчинена никогда не затихающему ритмичному перестуку колес. Но неумолкающий стрекот цикад за пределами покинутого вагона, по большому счету, ничем не отличается от этого перестука (В. Пелевин «Желтая стрела»).
«Нам некуда больше бежать?»
Поможем написать любую работу на аналогичную тему